Биореактор

Чтоб вы знали: любимый мой писатель - Варлам Шаламов. Выстрелы лубянские, подвальные, по нынешнюю пору в ушах гремят - фигурально, конечно.  Самому-то мне свезло: явился на свет уже после смерти Усатого. И хоть полжизни отмотал при развитом социализме, дел с Конторой фактически не имел, не вербовали даже ни разу. Не интересен им был, ценности не представлял. И вдруг теперь, из туманного далёка, из Штатов, собрался, понимаете ли, сотрудничать: совершенно добровольно и с песнями. Вам, может, любопытно станет: с чего вдруг такая крутая метаморфоза? Всё расскажу - если только сперва потерпите чуток, уясните пару-тройку терминов. Потому что история моя закручена вокруг биологии с медициной, и никак без этих терминов не обойтись!

Главный термин - это те особые клетки, которыми выпало мне заниматься. Чтоб не вдаваться в подробности, беллетристике не подобающие, назову их просто Клетками, с большой буквы. Открыл их ещё в 60-е годы прошлого века мой покойный учитель, профессор Ф-штейн; в статьях так его и величают: "отец Клеток". Сам я в Профессорской лаборатории очутился лет десять спустя, свеженьким после МГУ; с годами сделался одним из ближайших учеников и сподвижников, специалистов по Клеткам. Про которые поначалу немногое было известно: строят кость с хрящом, помогают вырабатывать кровь. Это уж после смерти Профессора открыли, что Клетки ещё и иммунитет регулируют, воспаление подавляют, инфаркты заживляют, - чего только не делают! Ради них меня в Америку работать пригласили, в большой Государственный Институт. Как раз СССР тогда разваливался. Иллюзий по поводу юной российской демократии я не питал - собрал по-скорому монатки и прилетел.

С той поры, что ни год, находят у Клеток новые целебные свойства. Откуда ни возьмись, частные компании повыскакивали, словно сурки из нор: на продажу Клетки производят. Выращивают их в специальных матрасиках, типа фляжек, из прозрачного пластика. Возня с теми матрасиками немалая. К тому же, где человек, со своим ртом, руками и прочим, там всегда бактерии всякие, дрожжи, грибки. Если у кого опыта маловато, - оглянуться не успеешь, заражены твои культуры, впору выкидывать. Накрылось тогда всё лечение, а больные-то ждут! Вот одна из компаний - пусть будет просто Компания, - сконструировала специальные Биореакторы, чтоб Клетки в закрытой системе выращивать. Размером такой Биореактор с небольшую стиральную машину, крутится всё внутри у него и вертится, как шар голубой, контролируется автоматически. Клетки на картриджах из микроволокон сидят, размножаются припеваючи, на выходе их миллиарды, опасности заражения никакой. СтОит такой Биореактор 400 тысяч баксов, зато надёжность!

Утомил я вас, верно, научными деталями.  Немного уже осталось, вот-вот сюжет покруче завернётся! Выращивают они, стало быть, Клетки в своих Биореакторах, присылают к нам в Институт, на проверку. Мы тестируем, даём "добро", начинает Компания дорогущие свои Биореакторы продавать. Один Биореактор покупает Институт Педиатрии города Санкт-Петербурга, причём за 600 тысяч; почему дороже - сами соображайте. И ещё три, таких же точно, приобрести собирается. Деньги, говорят, из фонда Раисы Горбачёвой.  Лично мне затрат этих не понять: как ни крути, а рабочая сила в России пока ещё подешевле американской, могли б и по рабоче-крестьянски, в матрасиках. Впрочем, моё ли оно дело?

Теперь - самый последний термин. Чтоб грибки с бактериями на корню извести, матрасики облучением стерилизуют. А Биореакторы нельзя: рассыплются нежные картриджи. Но Компания нашла выход: используют для стерилизации одно вещество, очень ядовитое, - назовём его просто Веществом, - которое всё живое на своём пути убивает. Картриджи потом от этого Вещества много раз отмывают.

Ну вот. Закончились наши опыты с Компанией, год проходит, может полтора, делает у нас доклад Нолан Чи, хорошенькая такая девочка, смешливая, наполовину китаянка. Она Клетки мышам подсаживала на разных носителях, Веществом этим самым стерилизованных. Хотела кость вырастить, а получила - опухоли. За тридцать лет, что с Клетками работаю, ни разу они опухолей не дали, а тут - сплошные раковые образования. В чём причина? Поискали в старых статьях: оказывается, Вещество - сильный канцероген, нормальные клетки в злокачественные превращает. И цепляется Вещество к картриджам намертво, ничем не отмоешь.

Смекнули, к чему дело идёт? Сидим мы с Пэм, моей заведующей, у неё в кабинете, и гадаем: как теперь быть? Пэм, надо сказать, умнейшая тётка. Не считая того, что любимый её герой - это Тайгер Вудс, тот гольфер знаменитый, который в больнице лечился, чтоб жене не изменять. И как учёная она, то есть Пэм, а не жена гольфера, - тоже на высоте… ну, не чета, конечно, Профессору.

- Давай, - Пэм предлагает, - Стэну Фишеру позвоним, парню тому из Компании, который нам Клетки присылал. - Набираем, а доктор Фишер в Компании больше не работает. Звоним на мобильный.

- Уволили, - говорит, - причём как раз за то, что поставил вопрос о безопасности Вещества. - Им сейчас, когда продукт только-только на рынок выползает, технологию менять, с нуля всё испытывать, - что нож острый!

- Вот он, - думаю про себя, - звериный оскал капитализма!

- Делать нечего, - вздыхаю, - давай в Ленинград звонить, в Петербург то бишь, предупредим, чтоб не вздумали Клетки, в Биореакторе выращенные, больным детям вводить! - А с директором этого Института, академиком Алпатьевым, был я когда-то знаком: в конце 70-х, молодым кандидатом, приезжал он к нам в лабораторию, у Профессора учиться.

- Нельзя звонить, - Пэм возражает, - мы ж с Компанией "Соглашение о Конфиденциальности" подписали. Лезет к себе в стол, достаёт прозрачную папочку с документом. Они нам Клетки из Биореактора, мы тестируем, и обе стороны обязуются: без взаимного согласия, никаких результатов публично не разглашать. Под угрозой - вплоть до уголовной ответственности. Её подпись стоит, и моя тоже. Нам много всяких документов подсовывают, разве их читаешь, когда подписываешь?

- А что будет, коли позвоню всё-таки?

- А вот что, - Пэм объясняет. - После твоего звонка Петербургский институт наверняка откажется покупать те три дополнительных Биореактора. Компания докажет, что ей нанесён серьёзный финансовый ущерб, - и загремишь ты, друг мой, прямиком в тюрьму.

- Надолго ли? - интересуюсь.

- Этого не знаю. Я ж не юрист, да и случай тут редкий. Лет на пять попадёшь, мало не покажется! А саму меня, как твою начальницу, с работы попрут. Впрочем, - решай, как совесть твоя подсказывает.

За двадцать лет не однажды случалось мне её мудрые советы выслушивать. Типа: "Не лезь в это дело! Нужно уметь выбирать свою войну!" На сей раз, однако, советовать не взялась.

 Возвращаюсь вечером домой, с мальчишками своими уроков не делаю, не играю, да и обедать чего-то не особенно тянет.

- Вот, - думаю, - жил себе, как птица на ветке, никого, кроме мышей своих,  не обижал, грехов на душу не брал. И вдруг, ни за фиг ни про фиг, безо всякой вины, оказываюсь перед тяжёлым моральным выбором. Чего ж делать-то, братцы?

С женой мы, вроде как Ленин с Крупской: по-отдельности ночуем. Это о нас, видно, сказано: "Да, вот так они и жили: спали врозь, а дети были". Ворочаюсь я в своей одинокой постели и буквально всю ночь, буквально не могу уснуть. Представляются мне далёкие ленинградскиe дети. Растёт вот такая сероглазая, златокудрая девочка, единственный ребёнок в семье. Поёт, играeт, радуется жизни, родителей своих радует, деда с бабкой. Вдруг бац - симптомы: слабеет, бледненькая стала, синяки по всему телу. Aнализы сделали - страшный диагноз: лейкоз, рак крови. Полвека назад при таком диагнозе вообще шансов не было! Потом американцы лекарств напридумывали; начинают девочку лечить. От химии её непрерывно тошнит, от облучения волосы вылезают, подружки пришли навестить - стесняется, не пускает. Пол-года мучительных позади, - "Нет, - доктора говорят, - терапия бессильна, остался последний шанс: трансплантация костного мозга".  Отец соглашается, конечно, стать донором, даёт свой костный мозг. Тяжелейшая процедура, летальное облучение, пересадка, месяц в реанимации. Наконец, вроде, просвет: трансплантат прижился, распространился по всему организму, злокачественных клеток не обнаруживается. Ан не тут-то было: трансплантат настолько хорошо прижился, что сам начал девочкины клетки атаковать. Кожа вся красная, шелушится и чешется, бесконечные, изматывающие поносы, в общем - не жилец. Вот здесь-то и приходит на выручку новейшее наше средство: вводят девочке Клетки. И те, как одни они только и умеют, подавляют неуместную активность трансплантата. Болезнь унимается, затихает, наконец-то ребёнок пошёл на поправку. Впервые за два тяжелейших года семья вздохнула, хоть немного расслабилась. Прогноз теперь благоприятный. И что ж, всё только для того, чтоб ещё через полгода - злокачественные опухоли? Образованные Клетками под действием зловредного Вещества?

И ведь будет таких детей не один и не два - вернее всего, десятки. Как же сам-то я жить после этого собираюсь?

А позвоню, предупрежу, - и гремлю прямиком в каталажку! Оно, конечно, дело благородное. Детей тех спасу. Станут ленинградские педиатры, как им от роду и положено, Клетки по старинке, в матрасиках, выращивать. И никаких тебе опухолей! Только вот - как насчёт собственных моих ребят? Поздновато я детьми обзавёлся, вырастить не успел, что ж им теперь, без отца? Безвыходное какое-то положение получается…

Утром глядит на меня супруга, внимательно так: "Чтой-то ты, Витёк, с лица сбледнул. Не захворал ли, часом?"

Рассказать, - думаю, - или нет? Коммерческую тайну разглашать права, конечно, не имею, ну да Ирка моя нечто выдаст? С другой стороны, на хрена ей эти подробности? Она-то что посоветовать может? Для-ради облегчения поделиться, тяжесть собственную перебросить?

Кое-как перемогся на работе, следующей ночью - такая же катавасия. Не сплю, маюсь, словно на иголках: неужто и правда в тюрягу? Теми детьми жертвовать невозможно, моими - тоже. Хоть вешайся! И родилась в моём воспалённом мозгу странная идея: а не обратиться ли мне в Контору? Уж они-то помогут!

Связаться с этой организацией труда не составит. Можно в Москву позвонить, нынче телефон отыскать - раз плюнуть. А ещё легче - в Посольство Российское податься, у нас тут, под боком. Из тех, из посольских, - каждый второй… если не первый. Выслушают, конечно, внимательно, свяжут с надлежащим специалистом. Тот разберётся, в Ленинграде дело уладит быстро и без проблем, личности моей не засветит - я их квалификации доверяю. Дети несчастные, невинные, будут спасены! А пару лет спустя прилечу я летом в Москву: тётка у меня там с дядей, ещё друзья хорошие, школьные. И повстречается мне, совершенно случайно, спокойный человек в штатском.

- Мы, - скажет, - благодарны за ценные сведения, приведшие к спасению наших, русских детей. И весьма удовлетворены тем, как развиваются наши с вами отношения. Поверьте, в долгу мы не останемся. Возвращайтесь-ка вы, любезный Виктор Михайлович, к себе, в Америку.  И помогите нам, пожалуйста, получить такую и такую вот информацию…

Что и говорить, были эти денёчки не самыми весёлыми в моей жизни. Три выхода - один хуже другого, куда ни кинь - всюду кирдык! Довольно долго таким вот гнусным образом я изводился, годочки свои оставшиеся представлял: то в одном варианте, то в другом, то в третьем. Наконец, озарило: где три выхода, должен же найтись и четвёртый! Взялся я рыскать по интернету, и раскопал: есть, оказывается, у нас, в Государственных Биологических Институтах, должность такая, Главный Юрист. По положению соответствующий первому заместителю министра юстиции США.

- Пропадай, - думаю, - моя телега, все четыре колеса! - и отправил ей электронной почтой письмецо. Коротенькое, только суть проблемы.

На следующее утро звонок. Приятный женский голос. Представляется: юрист такая-то, заместитель той, которая замминистра. - Мне, - объясняет, - поручено разобраться в вашем деле. - Задала ещё пару вопросов и приглашает: - Приходите завтра, вместе с вашей заведующей, ко мне на приём.

Эксперименты, конечно, побоку, являемся вдвоём. Всё, как в лучших домах: секретарша, просторный кабинет, огромный стол. Сама - нестарая ещё, довольно симпатичная особа, сухощавая блондинка. Нос только вот подкачал, длинноват: не на еврейский манер, а на англо-что ли-саксонский. Одета в строгий, ядовито-красный костюм, в таких сенаторы женского пола с Президентом фотографируются. Усадила нас напротив, расспрашивает - теперь уж, не упуская ни единой мелочи. Обнаруживая при этом изрядное, особенно для юриста, понимание медицинских вопросов. Задумалась. Сидим, ждём.

- Нарушение статьи о публичной безопасности налицо, - это она мысли свои вслух излагает, медленно так, раздумчиво. - Только ведь не наши там дети, не американские граждане…

- Плохо, - соображаю, - дело.  Неужели, всё-таки, в Контору?

Чуток ещё она помолчала, в думу свою погрузившись, наконец, заявляет сухо, официальным тоном:

- Данной мне административной властью, санкционирую нижеследующее. Вы можете сделать один звонок директору петербургского Института, академику Алпатьеву. Не раскрывая технических деталей, обрисуйте ему суть проблемы. Доведите до его сознания грозящую детям опасность и то, как её предотвратить. При вашем разговоре должен присутствовать человек, владеющий русским, чтобы, в случае необходимости, выступить свидетелем.

- А как же, - спрашиваю, - уголовная ответственность за разглашение?

Тут она улыбнулась и говорит, помягче уже: - Что ж, будем жить с последствиями этого разглашения. Все вместе!

Назавтра позвонил я директору. Марина из соседней лаборатории, в дело не посвящённая и роли своей не понимающая, с удивлением слушала. Академик, кажется, так меня и не вспомнил - какая, впрочем, разница. Был зато весьма внимателен: не каждый, небось, день звонят, взволнованным голосом, из Штатов! - и сообразителен. Главное ухватил на лету.

- Ладно, - говорит, - спасибо! Будем, значит, свой Биореактор использовать исключительно для экспериментов над животными.

Положил я трубку и призадумался. Настолько глубоко въелось в нашу пост-советскую плоть и кровь: "Государство - это не мы, государство - это нас"! Что почти невозможно уже поверить в государство, где, пусть с натяжками, пусть со склоками, но - всерьёз и взаправду: "Власть народа, волей народа, для народа"…