Я не согласен ни с одним словом, которое вы говорите, но готов умереть за ваше право это говорить... Эвелин Беатрис Холл

независимый интернет-журнал

Держись заглавья Кругозор!.. Наум Коржавин
x

"Сладкая жизнь" и др.

Рассказы

Опубликовано 15 Июня 2016 в 04:57 EDT

Елена Матусевич
...Через две мили сворачивай. Жалко, что нельзя еще быстрее ехать. Я бы сама повела, у меня права остались, я их спрятала, да попадемся, отцу твоему штраф за меня выпишут, и тебе, главное, влетит. Нельзя. Мне теперь все нельзя. А то ведь, упаси Боже, умереть могу! В девяносто-то семь лет...
_______________________
Гостевой доступ access Подписаться

СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ

Лежит Леся, лежит, не шевелится. Всю ночь пироги да булочки, хлеба да печенья. С повидлом, кремом, ягодой, орешками, посыпками, помадками, изюмом и маком. С вечера замесит, ночь печет, к утру погрузит,  а там в город свезет. А как же? Загодя нельзя, клиентам обещано, и в объявлении у ней так: все свежее, с накануне, не то, как у других. Так уж она всегда, точно, свежее.  Не схитрит, не пожалеет. Сама спечет, сама снесет. А кому ж? Сама.

-Тебе что, мальчик? Да ты поди сюда, какой тебе? Да ты про то не думай, кто тебя про это спрашивает? Бери, бери, ничего, не обеднею.

-А вам что? Сколько? Десять шоколадных, десять малиновых, десять ванильных. И то…

Улыбается Леся, сладкая женщина, sweet lady. Всегда к ней очередь.  Сладкий у ней товар, жирный, ласковый, сам в рот просится.

-Мама, мама, сначала трубочку!

-Одну трубочку? Да шо так мало? Вон он худенький какой. Какую тебе? Шоколадную или ванильную? Не знаешь? Ну, на те, дитка, две трубочки, все в рост уйдет.

Улыбается Леся, а улыбка с левой стороны не вверх, а вниз, к земле, тянет.

-Что это у вас?

-Да, перекосило, простудилась, верно, да так и осталось, как омертвело, что ль.

-Да вы бы показались…

-Доктору-то? Да не, то ничего, работать не мешает, не болит, а шо лицо, ну, Бог с ним, с лицом. Наша порода такая, двужильная, куда им до нас, до херсонских…

 Всю ночь пироги да булочки, хлеба да печенья. Рогалики, трубочки, пончики с вареньем. С клубникой, малиной, миндалем, ревенем, лимоном, кардамоном. Вафли сахарные, сухарики чесночные, печенки в мешочках, пирожные в коробочках. Чисто, ладно, аккуратно. Только поворачивайся, только успевай к протянутым рукам, чекам, монеткам, долларам. Ходовой товар, веселый, штучный. Рожки, язычки, полоски, хлебцы, коржики. Не видали тут таких, в супермаркетах своих. Еще, еще, кузов большой, налетай сердечные. Она еще напечет, накрутит, начинит.

Лежит Леся, да пора вставать. Разложить, завернуть, снести, да ехать. Далеко ехать, сто семьдесят километров, да в темноте, да, считай, по льду. Но ничего. Что темно, не привыкать, что ноги не идут, так расходятся, что руки немеют, да и такими можно. И встала Леся и пошла, и взялась, и несет. От печи к столу, от стола к двери, от двери к кузову. От кузова к двери, от двери к столу, от стола к печи. И опять. И опять. Утро стылое, кузов ледяной, подносы пудовые. На подносах буханки, на противнях торты, в формах кексы.

Кексы теплые, пол холодный. Между ними большая Леся лежит. Не шелохнутся на ней торты, не дрогнут халы. Тихо и чинно покоятся они, прижимая ее к чужой земле. Не отпустят больше. Скиснет тесто, засохнут начинки, остынет печь. Взойдет солнце. Кончилась сладкая жизнь.

ЖАК

Посвящается Лорен Швайцер (1915-2013)

-Да тут недалеко, ты помнишь? Или не помнишь? Чего тебе, в твоем возрасте, по кладбищам таскаться. Я и сама не люблю, вообще-то. Пустое это, самой к себе в гости ходить. Сам себя пригласил, сам себе цветочки. Ты, кстати, цветы не забыл? Для Жака. Это мои любимые гости, те, куда меня не пригласили, и куда мне поэтому до сих пор хочется. Не так ли? Familiarite engendre le mepris. Жак все повторял это, оттого и помню. Хотя, ты же не говоришь по-французски. Tолько жена.

  -Да, вот по этому хайвею до пятьдесят пятой, там потом знак должен быть. Тут можно быстро ехать, я люблю. Обгони этого и иди по правой. Я вот что хотела сказать: нам всем телевизоры в комнаты поставили. Я смотрю. Показывают, как мир без нас живет. Ничего, интересно. И как люди раньше без телевизора умирали? Не представляю.

Мне грех жаловаться. Во-первых, я понимаю, что смотрю, а, во-вторых, помню, что смотрела! Меня тут всем комиссиям показывают: раритет, говорящий антик. Даже статью про меня написали. Я тебе посылала, ты читал? Ну, и что, что неправда. Правду говорят от отсутствия воображения. Жене твоей не убудет, а мне приятно, что профессор ? ты. Жалко тебе? Газета местная.

Гордись бабушкой. Я тут ? единственный нормальный человек, включая обслуживающий персонал. Эти на нас глядя рехнулись. Плюс квам перфектум. Время такое в латыни есть, знаешь? Хотя ты ведь и латыни не знаешь. Ну, жена. И чего бы это ей латыни не знать? Жак тоже знал. Так вот, плюс квам перфектум, мой милый, значит "больше, чем законченное", прошедшее в прошедшем. Время после окончания времени. Это про нас.

Старость теперь ? как жвачка на тротуаре: липкая, тянется и не наступить невозможно. Я пыталась, ну, ты знаешь. Так никак: очень есть хочется. Аппетит у меня, просто неприлично. Ладно, ладно, не буду. Совсем засохну, само отвалится.

- Через две мили сворачивай. Жалко, что нельзя еще быстрее ехать. Я бы сама повела, у меня права остались, я их спрятала, да попадемся, отцу твоему штраф за меня выпишут, и тебе, главное, влетит. Нельзя. Мне теперь все нельзя. А то ведь, упаси Боже, умереть могу! В девяносто-то семь лет.

  Смотри, поворот не пропусти. Я зачем тебя сюда потащила…

Отец твой велел не говорить тебе. Так вот: дед твой, пусть земля ему, не спал со мной. Совсем, считай, не прикасался. То есть сначала еще туда-сюда, хотя, как я потом для себя открыла, и это ни к черту, оказывается, не годилось. То есть именно что туда-сюда, пардон. Ну, да ты большой у меня уже мальчик. Сам папа. И раз жена от тебя пока не сбежала, значит, ты у меня ого-го! Так? Золото мое. Они ведь теперь сбегают. А твоя особенно. Теперь стало можно. А тогда...

- Поворот ты все-таки пропустил. Мало ли что! Я семьдесят лет за рулем провела и поворотов не пропускала. Это я не для газеты, я правду говорю. Придется возвращаться на хайвэй. Ну, ничего, не на крестины едем.

Так вот, было у нас это туда-сюда по воскресным дням, а потом, как твой отец родился, и вовсе все кончилось. И ведь не то, чтобы он детей хотел. Не думаю. Но вот как Крэг родился, так и все. Сорок лет. Мы только обедали вместе, с открытыми шторами, при свете, чтобы соседи видели, что у нас все как у всех. Нас так воспитывали, и я думала, это нормально. И потом, от его туда-сюда не особенно-то разойдешься. Это же как все. Если мало есть, желудок сужается, а когда не это, то тоже. Подружки мне завидовали даже: "Везет тебе, Лорен, не пристает." Тогда так было.

- Ну, вот, теперь ты правильно едешь. Теперь все прямо. Там тупик. Так вот, я все эти годы думала, и зачем он мне предложение сделал? Женился на мне зачем? Не неволил же его никто. Это наш брат, за черта пойдешь, лишь бы старой девой не остаться.

А Жак меня два года промусолил. Проказник. Два года втроем ходили. Жак меня в кино пригласит, и дед твой за нами увяжется. Руки в карманы, молчит, идет поодаль, но идет. И везде так. Я даже привыкла, за два года, идет и идет. Но что за радость ходить с влюбленными третьим? А потом Жак исчез, а дед твой предложение мне сделал. Ну, мне думать было некогда, двадцать семь лет, шутка? А ему зачем? Он же мужчина, свободный человек. Вот и протлела я с ним сорок с лишним лет. Хорошо не пятьдесят. Во всем, внучек, надо находить хорошее.

- Хорошо, никого на парковке нет. Не больно-то народ горюет. Да и будний день. Дальше я на тебе повисну. По этой дорожке налево. Так я к чему? К телевизору. Я помню, почему я с телевизора начала. Он у меня целый день иногда включен, так, для присутствия. Ты садись, тут скамейка есть. Нет, это я устала, не взыщи.

Так вот, Жак красавец был. Не наш. Русский. То есть не русский, а француз, но до того русский. Из Парижа. Семья его во Франции осталась, а он к нам как-то попал, через Сан-Франциско. У нас тогда иностранцев совсем не было. Юг, глубинка. Кто? Эти? Эти, может, и были. Наверное, были. Я не о том. Я тебе о настоящих иностранцах говорю. Их не было. Ну, пошли, тут два шага осталось. Вот. Фамилия, видишь, какая у него длинная? Одиннадцать букв. Он говорил, что дворянская. Я верю. Ты бы его видел…

А я тогда ему сказала, что мы из швейцарцев. На всякий случай. Наши тогда все в швейцарцы и австрийцы подались. Твой отец хотел бы в них и остаться. А я тебе скажу: немцы мы чистые, и ты бы был, если бы твой отец… Ну, ладно, ладно, не буду. Во всем надо находить хорошее. Давай сядем. Шикарный памятник. И как Жак здесь оказался? Уехал, исчез, а потом узнаю: умер, погиб, и здесь похоронен.

Почему здесь? Погиб он в сорок пятом году, видишь, тут написано: 1915-1945. Золотом: "Погиб при освобождении Европы от нацизма". От деда твоего и узнала, он мне сказал. Мы ведь сюда оба ездили, правда, не вместе…

Так вот, про телевизор. Забавнейшая история. Вспомнила я, сопоставила. Телевизор помог. Одно время там все про геев показывали: разрешать жениться или не разрешать. Пока я разобрала, что это такое… Так вот, что я тебе скажу. Тогда, конечно, и в голову такое не могло прийти, но дед твой, чтоб ему пухом, не за мной два года третьим ходил. Не про меня был треугольник. Может, Жак оттого и исчез? Не мог выбрать? Не хотел обижать? Опасался огласки? Не спросишь. Да только тело Жака твой дед сюда перевез, уж не знаю как. Больше некому. Потому мы и дом свой так долго купить не могли. Дорого это, покойников в такую даль возить и памятники с золотыми надписями заказывать.

Он, кстати, тут же похоронен, я и забыла. Вон памятник, видишь? Иди, сходи к нему. Все же дед. И моя могила там же, отец твой место купил, а то дорожает все. А я тут посижу. Не буду, пока жива, навязывать ему свою компанию.

- Ну, все? Как ты быстро. Тогда пойдем, а то ехать далеко, и есть страшно хочется. Кутнем? Я тебя приглашаю, внучек.

ПЕЛИКАН И АЛЬБАТРОС

      Оно наступит. Они будут там, и вы тоже там будете. Вечером, уже сегодня.

 До вечера есть день, но он не в силах сделать его другим, отличным от предыдущих.  Встреча мгновенно лишила его сил, и единственно возможным оставалось делать все как обычно, доверившись своей внешней оболочке. Приветствия у лифта, студенты спешат, смеются, болтают в дверях. Только теперь он заметил какой яркий везде свет. Поворот, лестница. Он привык идти наверх пешком, для здоровья. И сейчас тоже. На него идет курчавый студент. Профессор его знает, узнает. Как тяжелы у него сегодня веки! Студент кивает, проходит, дыхание жизни касается щеки. Это его лицо будет в его жизни последним? Или другое? Лестница пуста, но сверху слышны гулкие юные звуки, хохот и топот. Увидеть тех, кто наверху, посмотреть им в лица. Но они не спускаются вниз, а бессмысленно толкутся на верхней площадке.

 Он идет легко, не замедляя шага и не задыхаясь, как будто ему пропустили под мышками веревки и теперь тянут как невесомую марионетку вверх. Не будь этих веревок он бы уже упал, рассыпался, распался на заледеневшие от ужаса клочки. Холод овладевает каждой клеткой, и он слышит как его дыхание звонко бьется о лед. Немеют, отторгаются, отчуждаются о тела руки. Вот и его этаж.  В глубине коридора телефонный голос толстой секретарши, обычная возня в лаборатории, приоткрытый офис коллеги. Ключи отпирают его дверь, твердое кресло принимает и придает форму телу.

Теперь только ждать. Ждать, когда стемнеет, когда медленно, беззвучно, мягко, откроется намертво вставленное, не открывающееся окно,  и к нему влетят его птицы. Он уже приготовил две, две, вместо одной, банки консервированного тунца, того самого, что любил его младший сын, когда он был больной, маленький, и ничего другого не ел. Одна открытая банка стояла теперь на мини холодильнике и распространяла рыбный запах. Ничего лучше он не смог придумать в свою защиту.

Стихали звуки дня, закрывались двери офисов, постепенно перестал ныть лифт. Остался только он, как всегда, как все эти годы. Только сегодня он сидит спиной к письменному столу, лицом к окну с навсегда впаянными в бетон рамами. На подоконнике кофейник, чашка, пакетик французского кофе, фильтры, пластиковый стакан с вилками и ложками. Надо бы подняться, убрать, чтобы не слетели от удара…

Он слышал, знает, что это очень большие птицы, с огромным, немыслимым размахом черных, острых, режущих воздух крыльев. Почему Альбатрос? Что это значит? Зачем этот визит? Наверное, подобный ужас ощущают недодушеные и поглощаемые живьем жертвы удава. В сущности, это должно случаться, так может быть, почему бы и нет, какая удаву разница? Но профессор отвлекся, а в черном теплом бархате ночи появилось движение. Или ему показалось?

Так тихо, что он слышит тиканье часов в кабинете коллеги за стенкой. Вот опять. Над освещенной крышей здания инженерного факультета, где все еще тускло светились несколько офисов, колыхнулась, дернулась пустота.  До него донеслись голоса гуляющих студентов, а свежий  летний воздух коснулся лица. Окно бесшумно и медленно распахнулось настежь. На подоконнике стоял Пеликан.

 Профессор вздрогнул, улыбнулся и подался вперед: старый друг, добрый гость, мудрый утешитель. Обретя силы, он пружинно подскочил к холодильнику и подал, встав на одно колено, птице тунца. Пеликан не двинулся, ослепительно белый профиль на черном ночном фоне, только скосил желтым глазом не на еду, а чуть выше, на переносицу человека.

 -Ты раньше любил, сказал человек и смутился.

 -Раньше я был твоим единственным гостем.

 -Так он все таки будет? спросил пленник и снова похолодел.

 -Он будет после меня, ответил Пеликан.

Человек положил горстку рыбы на ладонь и протянул руку. Белая птица чуть коснулась руки головой, прижалась, замерла, и только потом сгребла в горловой мешок немого угощения. Через распахнутое окно преувеличенно громко был слышен шелест шин с близлежащей улицы, шипение тепловой электростанции и, совсем близко, внизу, разговор пришедших на смену ночных уборщиков. Пеликан повернулся к человеку спиной и привстал на перепончатых желтых лапах. 

 -Ты еще прилетишь?

 -Это зависит от тебя.

 Белые крылья закрыли темноту и вспышкой осветили ночь. Почти полная банка консервов упала на пол. Черное теплое дыхание вползло в кабинет. Появились звезды. Профессор поднял банку и встал. Прямо на него, в свете от крыши здания инженерного факультета, летела гигантская, резкая, горизонтальная тень.

 Все будет так, как он и представлял себе сегодня, снова и снова, весь день. Колоссальные черные крылья закроют оконный проем, в ярости Альбатрос не сразу найдет способ проникнуть внутрь. Тяжелое дыхание, могучие плечи, загнутый клюв у самого лица. Только хуже. Передача в мире животных, картинки в интернете, не подготовили его к Встрече. Само море ворвалось в сушь ученого кабинета, и соленые брызги коснулись седых волос.

А шум! Черные крылья бились о книжные полки, сдирали супер обложки, вышибли лампу наверху и свалили горшки с цветами. Влажная лоснящаяся масса заполнила собой весь кривой бетонный куб, неистовствуя, клокоча и кусая воздух. Наконец Альбатрос выпрямился, подобрал крылья, и застыл, но не на подоконнике, а на письменном столе, заваленном растерзанными им бумагами.  Человек, обнаруживший себя спиной в проеме входной двери, тоже был неподвижен. Он был не уверен, что жив, а потому спокоен. Медленно обойдя Альбатроса справа, он вынул из холодильника непочатую банку тунца и протянул гостю.

Альбатрос взглянул на банку и загоготал, широко раскрыв клюв. Только сейчас человек заметил, что из клюва свисали обрывки свежей, окровавленной плоти. Блестящие зрачки Альбатроса смотрели ему прямо в лицо. К углам агатового мощного клюва прилипли ослепительно белые, нежные перья.

ТОБОЙ УЛЫБНУЛОСЬ БЫТИЕ

Тобой улыбнулось бытие. Расслабилось, забылось, и выдохнуло свой бессмысленный дивный подарок. Бездонная холодная пустыня протянула на звездной ладони тебя. Из черной насмешки анонимного бытия вылупился, выпростался ты и пошел, качаясь от слабости и робости, мне навстречу. Нам повезло: чудесно, невероятно, так, как только и может повезти среди безразличных и случайных притяжений и разрывов. Мы нашлись, где найтись невозможно, где все потеряно и пропало с самого начала…

Дышать бы вместе, да нельзя. Нам не дано синхронности, и ты уйдешь один. Меня ждет великая боль, великая плата за счастье в этом месте, где самое отчаянное 'я люблю' безотносительно небытию, и где боль есть мера всех вещей.  Но пока мы оба еще есть, пока мы еще допущены к друг другу, пока твое легчающее тело трепетно, преданно, без устали греет мою тяжелеющую день от дня жизнь, дайте мне, словесной, воспеть немое, пленнице  смерти -поклониться не знающему о ней, воя от нежности и корчась от счастья перед живым чудом, перед  одуванчиком на льду.

А до тех пор, по ничьей милости, и по ни чьему недосмотру, мы будем жить, забытые временно горем, оставленные еще немного, еще чуть-чуть, полежать, слепившись друг с другом, в колыбели над пропастью, на краю. Но ведь и всякая колыбель на краю, и всякий край может однажды стать колыбелью. А потому ты, знаток вечности, ценитель наслаждений, бесстрашно спишь, свесив лапы впустоту.

Не пропусти интересные статьи, подпишись!
facebook Кругозор в Facebook   telegram Кругозор в Telegram   vk Кругозор в VK
 

Слушайте

ОСТРЫЙ УГОЛ

Сколько стоит жизнь солдата?

Тот, кто придумал мобилизацию, наверняка был хорошим бизнесменом. Ведь он нашел способ пополнять армию практически бесплатным расходным материалом!

Сергей Дяченко декабрь 2024

ПРОЗА

Этапы длинного пути. Часть 6. Студенческие годы (Глава 1)

Я достаточно долго размышлял над вопросом
«Почему множество людей так стремится получить высшее образование? Если отбросить в сторону высокие слова о духовном совершенствовании, о стремлении принести максимальную пользу Родине и обществу и прочие атрибуты высокого эпистолярного стиля, а исходить только из сугубо прагматических соображений, то высшее образование – это самый гарантированный путь для достижения своих целей в жизни.

Эдуард Малинский декабрь 2024

Трендсеттер (рассказ)

Своим телом он закрывал единственный выход из комнаты, и обеими руками держал металлическую биту, на которую опирался как на трость. Странное зрелище.

-Итак... - протянул он на выдохе. - Вы, наверное, догадываетесь, почему мы здесь сегодня собрались?

Александр Юдинцев декабрь 2024

В ПРЕССЕ

Ноябрь 2024-го. Первые парадоксы и перегибы

Как всегда в эти последние годы и месяцы, утро мое 1 ноября началось с новостей из Интернета. Читаю и украинские и российские сайты. В Литве это просто, в Украине сложнее (там РФ-ские сайты заблокированы).

Виталий Цебрий декабрь 2024

СТРОФЫ

Украина в огне

Анатолий Стеклов декабрь 2024

Держись заглавья Кругозор!.. Наум Коржавин

x

Исчерпан лимит гостевого доступа:(

Бесплатная подписка

Но для Вас есть подарок!

Получите бесплатный доступ к публикациям на сайте!

Оформите бесплатную подписку за 2 мин.

Бесплатная подписка

Уже зарегистрированы? Вход

или

Войдите через Facebook

Исчерпан лимит доступа:(

Премиум подписка

Улучшите Вашу подписку!

Получите безлимитный доступ к публикациям на сайте!

Оформите премиум-подписку всего за $12/год

Премиум подписка