Интеллигенция и власть

На протяжении всей истории Разум считался злом; его унижали, объявляя еретиком, материалистом, эксплуататором; преследовали - ссылками, лишали прав, экспроприировали, мордовали - высмеивали, пытали, казнили.

/Айн Рэнд, Атлант расправил плечи, т. 3/

 Много раз доводилось мне читать описание знаменитого писательского собр ания, на котором официально признанные властью великими литераторы клеймили и поносили И. Эренбурга. Сам я, сколько себя помнил, относился с глубоким уважением к этому человеку - как к поэту, писателю, публицисту, наконец, который за годы Великой отечественной войны написал свыше трёт тысяч статей, т.е. буквально по статье каждый день. Эти статьи печатались в "Красной звезде", и зачитывались сразу после приказов Верховного главнокомандования.

 Об Эренбурге хорошо написал от имени очень многих людей моего поколения Е. Евтушенко:

Не пускали, газету прочтя,
Эренбурга на самокрутки,
и чернейшая зависть вождя
чуть подымливала из трубки.

Многое видел Илья Григорьевич на своём веку, многому научился сам, да научил других.

 Напрасно, когда я был в Германии, тамошние коллеги убеждали меня, что он своим призывом "Убей немца!" проявил себя антигуманистом - во мне Эренбург находил отклик понимания, а они, немцы, после всех наших потерь в той войне родными и близкими - нет. Его и гуманизм, и интернационализм были высшей пробы, но он понимал, что не может народ, подчинившийся бандитам, не отвечать за действия этих бандитов, хоть и многие отдельно взятые немцы и не создавали этот омерзительнейший из режимов. Именно читая Эренбурга я впервые понял, что любой народ, терпящий власть людоедов и бандитов над собой, отвечает за их мерзкие дела.

 В период пакта Сталина-Гитлера, в период показной или истинной дружбы СССР и нацистской Германии именно Эренбург написал про-французскую и антинацистскую книгу "Падение Парижа". Именно его повесть была первой, оценившей раннюю после-сталинщину наиболее подходящим для неё словом - "Оттепель".

 Его "Люди, Годы, Жизнь" буквально обрушили на очень многих западную культуру во всём цвете тогда ещё многим неизвестных имён.

 Было в Эренбурге ещё кое-что, делавшее его мне особенно близким - он в народной молве считался одним из трёх виднейших евреев и по народному мнению - нашим возможным заступником. Может, кто-то помнит историю про тех трёх, знаменитых на букву "ша", кто шрайт, швайгт унд шрайбт - кричит Левитан, молчит Каганович и пишет Эренбург. И Эренбург, насколько мог, от своего жизненного предназначения не уклонялся и не отклонялся.

 Я не могу, да и не пытаюсь оценить всё творчество Эренбурга, и его самого, как огромного масштаба и значения личность. То, что написано, имеет целью только пояснить, почему каждый раз, перечитывая выступление Эренбурга на этом злосчастном собрании, доходя до слов "Дорогой Илья Григорьевич! Только что прочитал Вашу чудесную "Бурю". Спасибо Вам за нее. С уважением И. Сталин", которые буквально сменили поток оскорблений валом славословия, я испытываю чувство удовлетворения, и комок подкатывает к горлу.

 Но каждый раз, наряду с презрением к жалким людишкам, чьё мнение целиком и полностью зависит от прихоти командовавшего ими не слишком грамотного тирана, у меня раз от разу росло некое недоумение. Описанию этого чувства и его объяснению и посвящена в основном данная заметка. Возможно, это лишь моя проблема, а потому заранее прошу прощения у тех, кому всё было яснее ясного сразу и давно.

 Эренбург, почти постоянно живший за границей, уцелевший на фронтах испанской и московской войн при близких разрывах снарядов и бомб в прямом и переносном смыслах, был "особой, приближённой к императору". Он, разумеется, не был завсегдатаем тайных вечерь и веселий на ближней или дальней (чёрт их разберёт!) дачах. Он не случайно не был литературным начальником, хотя, захоти высший "гражданин начальник" поставить его на любую из таких должностей, ни Эренбург, ни, тем более, другие, не смогли и не стали бы перечить. Но и сатрапам для потехи - наказания он "хозяином" не передавался. По сути дела, он не только оставался жив, когда замертво сражёнными падали ближайшие к нему люди, но и обошёлся без каких-либо ранений или даже мелких, но видимых контузий.

 Люди недалёкие склонны объяснить эти свойства Эренбурга тем, что он был чуть ли не агентом ОГПУ, МВД или чего-нибудь такого, через что он "стучал" на своих товарищей. Но в ту страшную пору, да и в куда более безопасные эпохи, охочих "стучать" в процессе ареста или после него, равно как и до, как свидетельствуют сами участники арестов, да и заговорившие архивы, было предостаточно. Известно, что эта готовность к доносу, и даже реальные доносы отнюдь не были гарантией безопасности доносчику. Таких примеров множество. Да и сами столпы ОГПУ, МВД, и т. п. падали довольно легко. Одни имена Ягоды, Ежова и подельников рангом пониже чего стоят. К тому же отсутствуют даже малейшие намёки на доказательство того, что Эренбург вёл себя недостойным образом в обсуждаемом смысле этого слова.

 Всё говорит о том, что его особое положение определялось осознанной волей Сталина, и было, разумеется, хорошо известно его прислужникам из органов сыска, террора, да и прислужникам от культуры и литературы. В этих условиях невозможно поверить в то, что проведение злополучного собрания было просто личной инициативой, отражением неприязни и зависти к Эренбургу со стороны литературного начальства. Ведь председательствовал на погроме, закончившимся, после прочтения письма Сталина, восхвалением Эренбурга, такой вполне умелый представитель литературного начальства, как А. Сурков, а участвовал в несостоявшемся аутодафе писатель М. Шолохов и известнейший критик Ермилов. Совсем неважно, что наиболее грубыми, помимо Шолохова, были выступления литераторов рангом пониже. И эти в 1947 (или начале 1948?) вполне знали и понимали "что почём".

 Поверить, что все они действовали лишь "по велению сердца", на свой страх и риск, поверить, тем самым, в их граничившую с самоубийством, смелость, просто невозможно. Стоящие навытяжку всё время, кроме затрачиваемого на лизание и восхваление вождя, на такое своеволие определённо не были способны. В сказанном меня убеждает отнюдь не только то, что много позднее прочитал, но в основном то, что видел и вынужденно прочувствовал в те омерзительные и страшные годы. Стоит помнить, что уже тогда "хозяин" начал кампанию по компрометации тех, кто особенно прославился в ходе Великой Отечественной войны, отнимая у него какую-то часть славы. Эренбург определённо был в числе таких людей.

 А раз так, то в том фарсе-собрании было ещё одно действующее лицо. Им мог быть только сам "хозяин" - никто другой бы не посмел. Как тут не вспомнить, что смерть С. Михоэлса в начале 1948 слухи, самый надёжный интернет того времени, сразу назвали убийством. Несмотря на торжественные государственные похороны, эти слухи напрочь отметали официальную версию - случайная смерть под колёсами грузовика. Эти же слухи, несмотря на всю грозную обстановку того времени, в качестве отдавшего приказ убить столь известного и казавшегося влиятельным человека называли самого Сталина.

 Я просто убеждён, что указание провести собрание, на котором писатели громили Эренбурга исходило от самого вождя. Он отлично сознавал, что делает, когда не позвонил (что тоже практиковал), а именно написал Эренбургу письмо. Он понимал, как пройдёт и чем закончится обсуждение, какими помоями прилюдно обольёт себя вся свора "инженеров человеческих душ", и его заранее радовало это по сути позорное зрелище. Сам с не слишком хорошим образованием (четыре курса духовной семинарии), он прекрасно понимал интеллигенцию, её сравнительно лёгкую подкупность, пугливость и полную готовность служить ему, как источнику её благ и привилегий.

 "Хозяин" прекрасно сознавал, что не только страхом подчиняет он себе этих "душевных инженеров". Не меньшую, если не большую роль здесь играет и пряник, например, в виде дачи в Переделкино и отдельной квартиры (в эпоху огромных коммуналок) в Москве.

 Было бы грубым упрощением ограничивать проблему взаимоотношения власти и интеллигенции лишь её взаимодействием с писателями. В сходном положении оказывается вся творческая интеллигенция. Власть, представители которой обычно сильно уступают лучшим представителям интеллигенции в образованности и интеллектуальных способностях, ищет и находит, на чём и как отыграться.

 Великий предшественник "хозяина", несмотря на крайнюю грубость формы, увы, не без основания написал, что "интеллигенция есть не мозги нации, а её г-но". Однако оба они отлично понимали, что без науки и оборонной технологии, а также обслуживающей режим культуры им не обойтись. Правильно формулировал свою задачу бард революции:

Я хочу,
чтоб к штыку
приравняли перо.
С чугуном чтоб
и с выделкой стали
о работе стихов,
от Политбюро,
чтобы делал
доклады Сталин.

 И вожди от них именно этого хотели. Но не очень, насколько понимаю, уважали рьяных исполнителей их же собственной воли. А потому использовали и подходящие возможности унизить этих талантливых и высоколобых, которые при всей мощи своего таланта в стране диктаторской власти от этой самой власти очень сильно зависели.

 А эта зависимость касалась именно простого человеческого существования. Ведь немыслимо вообразить собрание писателей, которое бы вдруг в едином порыве, основываясь на обыкновенной зависти клеймило бы Хемингуэя за промахи, истинные или мнимые, в его романе "По ком звонит колокол", а тот на 1800 изменил бы мнение собрания, просто зачитав письмо со словом "спасибо" от президента Рузвельта. А ведь тот определённо не уступал бывшему семинаристу ни в образованности, ни в уме.

 Но в том то и дело, что властные руки были в двух этих крайних случаях совершенно разными по своим правам. И тиран мог позволить себе играть со своей интеллигенцией, распоряжаясь фактически свободно её жизнью. А развращение властью находит выход в издевательствах над зависимыми.

 Однако зависимость власти от некоторых из этих "высоколобых", от неё во всём, кроме мозгов, зависимых, заставляла создавать им относительно благоприятные условия для работы. Так произошло, например, с А. Ф. Иоффе и его коллегами, которым даже в очень тяжёлом для страны 1918 помогли приступить к созданию Физико-Технического института. Этот институт себя во всех отношениях оправдал, став фактически исходной точкой для работ по ядерной физике и атомной бомбе. Именно этот институт породил П. Л. Капицу, Н. Н. Семёнова, А. П. Александрова, Я. Б. Зельдовича, Ю. Б. Харитона, И. В. Курчатова, Л. Д. Ландау, позднее Ж. И. Алфёрова, да и многих других.

 Особо сильно зависимость власти от науки проявилась во времена создания ядерного и ракетного оружия. Тогда этих "высоколобых" не просто терпели, но осыпали наградами, охраняли, чуть ли не больше, чем себя, одаривали материальными благами. Власть тогда понимала - максимум, что может сделать разведка - это передать сделанное "их" физиками "нашим". Сама разведка по определению ничего создавать не способна. И потому приходилось закрывать глаза на определённое вольнодумство среди научных работников, и даже изъяны в их биографиях, притом не такие широко распространённые, как некоренная национальность, но и, подумать только, наличие близких родственников за границей, как это было у самого Харитона.

 Ореол бомбистов выливался в причудливые поблажки. Так, Я. Б. Зельдович рассказал как-то, что от штрафов ГАИ его полностью освобождало удостоверение трижды Героя социалистического труда. Замечу, для сравнения, что лауреат Нобелевской премии за теорию сверхпроводимости американский физик Д. Шриффер, нарушив во Флориде правила дорожного движения в нетрезвом состоянии, оказался в тюрьме. При этом физически пострадавших от его проступка не было. Но закон был и остался против выпивших нарушителей…

 Физики в бомбовый и послебомбовый периоды подраспустились, стали меценатами непризнанного искусства, продолжали работы по молекулярной генетике, которые вел М. А. Мокульский в Институте атомной энергии им. Курчатова. Замечу, что работы эти начинались и велись в период, когда на биологическом троне ещё сидел, подпираемый Хрущёвым, Т. Лысенко.

 Вспоминаю, как в начале восьмидесятых в Ленинградском конференц-зале АНСССР состоялось какое-то собрание, возможно, связанное с юбилеем ФТИ. Присутствовали трижды Герои социалистического труда А. П. Александров, Я. Б. Зельдович, Ю. Харитон, множество других знаменитостей. Все трижды герои, а также директор ФТИ В. М. Тучкевич в своих речах упоминали коллегу и друга трижды Героя, который как они говорили, "к сожалению, сегодня не с нами", хотя при этом имя А. Д. Сахарова, который находился в ссылке в Горьком, не называлось. Зельдович просто взял и кратко рассказал последнюю научную работу Сахарова, и на доске появилось его имя. Шла прямая ТВ трансляция, в президиуме, помимо Героев, находились и секретари обкома КПСС. Стоило видеть их лица. Срочно объявили перерыв, ТВ трансляцию прекратили, парт-боссы покинули собрание, а оно продолжалось в том же духе.

 У вождей, однако, память обычно хорошая, с отлаженной преемственностью идей, и зависимость от того, кого они относят к "говну нации" или к "полезным идиотам", даётся им с трудом. Многое в этом неизбежном противоборстве зависит от самих представителей интеллигенции - наличия у них заслуг, признанных среди коллег во всём мире, самоуважения и чувства собственного достоинства. Чтобы ослабить интеллигенцию, используют её естественный антипод - анти-интеллигенцию - псевдоучёных, псевдо-писателей, псевдо-артистов. В ряду этой публики трудно забываемые имена - Т. Лысенко, В. Петрик, Г. Грабовой, всевозможные "экономисты по вызову" из породы "чего изволите", типа М. Хазина.

 Научных работников можно унизить не только "разведением" псевдонауки, но и превращением в научного начальника человека, этого явно незаслуживающего. Вот сейчас всё большую роль в руководстве наукой в России играет М. В. Ковальчук, человек с весьма скромным индексом цитирования (345 в пересчёте на одного члена авторского коллектива), небольшим индексом Хирша (всего 16). С такими показателями надо не инициировать комичную борьбу с "клеточным оружием" США, а терпеливо учиться, имея перед собой такие маяки, как бывшие выпускники московского физико-технического института, лауреаты Нобелевской премии 2010 г. за создание и исследование графена - сэр Андрей (А. К. Гейм) и сэр Константин (К. С. Новосёлов), у которых соответствующие показатели 115000 и 90 - у Гейма и 109000 и 84 - у Новосёлова!

 Повторюсь, власть иногда очень считается с крупными учёными. Когда читаешь письма И. П, Павлова к председателю СНК В. М. Молотову, или П. Л. Капицы, адресованные Сталину, видишь, что они в принципе вполне тянут на судьбу, суровее мандельштамовской. Но нет, Павлова вообще не тронули, а Капица был лишь уволен с работы. Думаю, что дело было не только и не столько в их незаменимости для страны, сколько в победе в некоем личном психологическом поединке с властными адресатами.

 Немыслимо представить себе, как ты бы повёл себя, если твоей жизни или жизни близких угрожала смертельная опасность от рук урода и палача, действующего по прямому поручению диктатора - тирана. Неоднократно обдумывая подобную ситуацию, я с тоской признавался себе, что физических пыток не выдержал бы. Но если такой, крайней угрозы нет, оставаться человеком там, где нет людей абсолютно необходимо. Это, если хотите, для интеллигента должно быть критерием интеллигентности и является профессиональным долгом. Не давай себя унижать. Не терпи оскорблений. Никакая материальная выгода - квартира, машина, дача, место в президиуме среди невесть кого, пожатие высокодолжностных рук сомнительной чистоты, даже устройство детей в ВУЗ твоей мечты не перевесят нравственных и личностных потерь. Унижаясь, или позволяя себя унижать, ты сам вступаешь на склон, сначала сравнительно пологий, а затем становящейся всё более крутым, определяющим и оставляющим одну дорогу - вниз, на моральное дно.

 С сожалением приходится констатировать, что по мере расширения группы людей, формально относящихся к интеллигенции, она меньше и меньше удовлетворяет упомянутым выше критериям. Всё больше конформизма, готовности подчиниться не только "главному хозяину", но и всё быстрее растущей своре промежуточных и попросту мелких "хозяйчиков". А для тех люди науки и искусства - особенно первые - открытые и злейшие враги. И эта враждебность не есть результат каких-то конкретных действий со стороны людей творческих. Они просто фактом своего существования, независимостью суждений вызывают неприязнь "хозяйчиков". Для них творческие работники - это те, кто "хочуть свою образованность показать, и всегда говорят о непонятном!". "Хозяйчики" через многие века пронесли отлично усвоенный урок, преподанный им Архимедом, и потому делают всё, чтобы в меру сил препятствовать совершению великих, а заодно и средних с мелкими, открытий.

 Один из излюбленных методов взаимодействия власти и интеллигенции является передача её под управление своей челяди. Интеллигентов трудно аргументированно оспорить, зато их можно заставить ждать, пользуясь их врождённой деликатностью, начальственного выступления часами, или томиться в угнетающе огромной приёмной, или быть принятом в кабинете, где можно было бы заниматься бегом. Именно такой кабинет, хозяином которого является директор Федерального агентства научных организаций, учреждения, которое первоначально выдавали за будущего хранителя имущества при Российской академии наук, мне недавно удалось посмотреть. Завхозы в таких кабинетах не сидят. А раз тебе такой дали, то ты командир науки, а не её завхоз, хоть ты в этой науке ровно ничего не смыслишь.

 Кстати, большое можно понять через малое. Это я к тому, что, будучи студентом второго курса, я увёл весь поток с лекции профессора, который считал, что имеет право нас заставлять себя ждать каждый раз по 15-20 минут. И, замечу, вселенная не погибла, меня ниоткуда не исключили, а профессор опаздывать перестал. Вот, наверное, из-за таких эпизодов я состарился почти непуганым идиотом. Бывает…

 Сталь закаляет сочетание сначала пламени, затем холода. Общий настрой и уровень современной российской интеллигенции, в первую очередь деятелей культуры, литературы и искусства, в меньшей мере - научных работников, определились обратной последовательностью - холод девяностых сменился сравнительно интенсивным прогревом нулевых и десятых. Так сталь не закаляется. Интеллигенты, после пытки голодом оказались не готовыми к испытаниям сытостью - поездками за рубеж, новыми квартирами, машинами, дачами дотоле немыслимых размеров и качеств. Словом, почти по Маяковскому:

Шел я верхом, шел я низом,
строил мост в капитализм,
недостроил и устал
и уселся у моста.
Травка выросла у моста,
по мосту идут овечки,
мы желаем - очень просто! -
отдохнуть у этой речки.

***

Я всегда считал, несмотря на ленинское руководящее указание про интеллигенцию, что именно она, по меньшей мере её наиболее порядочная и талантливая часть, есть элита общества. Однако с лёгкой руки современных борзописцев элитой стали называть совершенно неподходящих для подобного звания людей. Этому в немалой мере способствовала прошедшая в России в 90е годы прошлого века и в нулевые этого века смена моральных ориентиров и переоценка общественных ценностей. Не помню, у кого я прочитал: "в споре физика и лирика победил вор и бандит".

Думаю, всё-таки, что эта победа кажущаяся. Но избавиться от её последствий без восстановления высокой моральной самооценки интеллигентов просто невозможно. Хорошо помню высказывание нашего профессора из кораблестроительного института, который, как-то, встретив меня в подавленном настроении на Невском проспекте в Ленинграде, сказал: "Если тебя поставили в стойло, не обязательно считать себя лошадью".

 Вообще, удивительно права оказалась А. Рэнд, написавшая в далёком 1956: "Несправедливость становится возможной благодаря согласию её жертв. Власть силы стала возможной, потому что это позволили люди разума".

___________________
На фото: Илья Эренбург.