Скрипичный эндшпиль

…В том году Рождество и Ханука совпали, и это облегчило Семёну жизнь: можно было немного сэкономить, объединив два подарка в один. Его большая русско-еврейская семья любила праздники и отмечала все подряд - не вникая в тонкости, кто там кого родил или кто кому отрезал уши несколько тысяч лет тому назад.

Подарки он давно уже делал только внукам. Раньше дарил ещё и детям, и бывшей жене, с которой жил порознь уже много лет, но не рассорился, и семейные торжества они встречали вместе - всем семейством.

Но то было раньше, когда казалось, что времени достаточно, и успеет он и заработать ещё, и погулять, и отложить на старость. Не успел,

старость подкралась неожиданно. То есть она и не наступала, просто в какой-то момент он посмотрел на себя в зеркало, оглянулся - и понял, что всё давно случилось, что выбрасывать в мусор нераспечатанными конверты из социальной службы не стоит, что он уже состарился и не успел к этому подготовиться.

Пенсионных накоплений почти не было - всю жизнь он то работал на кэш, то занимался каким-то бизнесом и всё планировал, всё собирался начать откладывать, да так и не собрался. Купленные когда-то по совету знакомого брокера акции не стоили ничего, так же, как не стоили они ничего и в те времена, когда он их приобрёл, втайне мечтая стать рантье и жить припеваючи на получаемые дивиденды.

Работать он больше не мог: разболевшаяся спина, длинный список мелких болячек и возраст не давали возможности удержаться долго на одном месте - да и не брали уже никуда. Оставалось одно: социальное обеспечение, которое он и оформил, и с тех пор жил от перевода до перевода - экономно, тщательно рассчитывая траты.

Уже несколько лет он, балансировавший на грани нищеты, тщательно скрывал это от близких: к себе домой их не приглашал, на все семейные посиделки всегда приходил гладко выбритым, добродушно-солидным и тщательно одетым. Он старался одевать на такие встречи немногие, оставшиеся незаношенными вещи из большого, но давно не обновлявшегося гардероба, меняя их так, чтобы казалось, что одет он каждый раз в новое. А новых вещей он не покупал давно - какие уж там "новые джемперочки" - на еду едва хватало. Впрочем, с джемперочками-то все было замечательно: ему их дарили каждый новый год и, разорвав красочную обёртку на коробке со своим именем, вытащенную внуками в числе прочих из-под ёлки, он обнаруживал там следующий джемпер, и каждый раз ему хотелось спроить: "А нельзя ли попросить у Санта-Клауса взамен комплект новых трусов?"

Всё было бы ничего, денег почти хватало, если бы не непредвиденные траты и не регулярные праздники. Вот и сейчас - если бы не случайная встреча со старым приятелем, не обмывание этой встречи в брайтоновском ресторанчике и не букет, купленный там же, в безуспешной попытке поухаживать за немолодой дамой за соседним столиком - то бы хватило на всё: подарок внукам он успел купить до похода в ресторан, на который и ушли последние деньги. Пенсия должна была прийти только через неделю, а вот в холодильнике было пусто. Совсем пусто…

Он перебрал в очередной раз в уме все возможности, все известные ему способы выживания в большом городе. Можно было украсть что-то из еды; он очень редко, но делал это: совал в карман, если чувствовал, что его никто не схватит за руку, то кусок сыра, то пачку масла, то баночку йогурта. Раньше это легче было делать в больших супермаркетах, но сейчас там понаставили камер, и стало небезопасно. В небольших русских магазинах тоже стали присматривать за покупателями, а стащить что-либо у китайцев было просто невозможно.

Можно было ещё собирать банки и пластиковые бутылки дл сдачи из чужих помойных баков. Этим вовсю занимались китайцы, но было стыдно, да и чувствовал он, что с китайцами конкурировать не стоит - кто его знает, что там за правила в таком бизнесе? Связываться с этими сумрачными и явно недобрыми людьми, борясь за территории, за доступ к помойкам - было противно и страшновато. Да и заработок мизерный.

Был ещё один способ заработать немного наличности: шахматы. Играл он хорошо, и завсегдатаи ближнего садика, зная его, не стали бы играть с ним на деньги, хоть каждый и мнил себя гроссмейстером. Но, во-первых, хоть и не часто, а попадались новые игроки, во-вторых же, садик был не один, и это давало ему возможность, если действовать аккуратно, добавлять к пенсии десятку-другую в месяц.

Погода была мерзкая, выходить на улицу не хотелось, но он, поминутно кряхтя и ища повод остаться, всё же оделся и пошёл в ближайший садик, посмотреть, кто из знакомых там сейчас играет и каковы ставки. В кармане лежало всё его богатство: пять последних долларов, но при удачном стечении обстоятельств их можно было удвоить, а то и утроить и несколько дней не думать о еде.

Позавчерашний снег раскисшей жижей хлюпал под толстыми подошвами сапог, сырой влажный ветер прятался в переулках и между домами, порывисто набрасывался из-за угла, пытался забраться под куртку и быстро отступал. Низкое серое небо не обещало праздника.

По дороге он заглянул в банк - проверить, на всякий случай, а вдруг в пенсионной системе произошёл неожиданный сбой, и ему перевели пенсию на неделю раньше. Пенсионная система, увы, работала без ошибок, и денег на счёте не оказалось. Раньше он проверял свой счёт через интернет, не заходя в банк, - у него ещё жив был старенький лэптоп - но интернет пришлось отключить, - слишком дорого для него. Иногда он ухитрялся попользоваться соседским вайфаем, но в последнее время соседи понаставили паролей, и тем отрезали его от сети. Выручали интернет-кафе и прочие общественные места, где был бесплатный доступ, но туда нужно ехать - рядом ничего такого не было.

По дороге он вспомнил ещё об одном способе разжиться съестным, и повернул в сторону итальянского района, к католическому храму: в прошлом году там ему перепал перед Рождеством небольшой продуктовый набор. На этот раз он опоздал и блага всевышнего уже были розданы: трёх хлебов и такого же количества рыбок на всех, видимо, не хватило.

Возле церкви он прихватил бесплатную газетку - на первой странице Папа Римский угощал Рождественским обедом пятерых бездомных, и поджаристая рождественская индейка даже на нечёткой газетной фотографии выглядела так аппетитно, что он сглотнул слюну и поскорее сунул газету в урну.

Без особой надежды он заглянул в ближайшую синагогу, но даже намёка на благотворительную раздачу чего бы то ни было не увидел, а спрашивать, не хочет ли кто сотворить Мицву перед Ханукой - не решился.

Вспомнил про вновь открытую православною церквушку на 18 авеню и побрёл туда. Перед церковью - низеньким, ярким, пряничным зданием, встроенным вплотную между двумя высокими жилыми домами - полностью перекрыв тротуар, стоял новенький, чёрный с затемнёнными стёклами мерседес, а тощенький козлобородый поп в полном рабочем облачении размахивал кадилом над открытым капотом, освящая это, теперь уже видимо православное чудо немецкого автопрома.

Невысокий коренастый хозяин стоял рядом, широко расставив ноги, засунув руки в карманы длинного пальто, и одобрительно кивал. Непонятно, как он это делал - у него практически отсутствовала шея, круглая бритая голова сидела на широких плечах как Колобок, с разбегу запрыгнувший на квадратное тело. Пухлая блондинка в короткой норковой шубке и сапогах до колен суетилась рядом. Угощать голодных тут явно не собирались.

Оставались только садик и шахматы. По дороге он попытался собраться, сконцентрироваться на игре, вспомнить азы, полученные ещё в Ленинградском Дворце пионеров - в том первом шахматном кружке, куда за руку привела его мама, откуда он дважды с рёвом убегал, проиграв турнир, и которому он был благодарен и обязан всю свою такую странную жизнь.

Он передумал и не пошёл в ближний садик, а  пошёл подальше - туда, где играли выходцы из Баку, играли сильнее, нравы там были пожёстче, но и ставки были повыше. Идти было далеко, и через каждые десять минут быстрым шагом он делал остановку, чтобы передохнуть. Три остановки - на четвёртой перекур. Он закурил - третья за день - семь оставшихся из десяти выделенных на день сигарет радовали глаз в старом алюминиевом портсигаре с гербом СССР на крышке. Перекур случился возле небольшого пруда, где в полынье, протаявшей среди грязно-жёлтого нью-йоркского льда, зимовало несколько уток. Неподвижно замерший на берегу маленький тощий вьетнамец с такой голодной жадностью смотрел на уток, что Семёну захотелось купить ему хот-дог, но денег оставалось только на игру.

Когда он добрел до нужного садика, солнце, едва угадываемое за плотными серыми облаками, уже перевалило через зенит. Он понаблюдал за игроками, покурив в стороне и истратив ещё одну дозволенную сигарету. Тут были и знакомые: Феликс с Брайтона, Рафик-таксист, Тельман - этих он не опасался, и была ещё парочка неизвестных; он, покуривая в стороне, внимательно посмотрел, как они играют - даже не на ходы, а на реакцию: не хитрят ли, и успокоился - с ними он тоже мог справиться. Играли или "на интерес" или по мелочи - доллар-два.

В кармане у него было три купюры по доллару плюс два доллара мелочью, и это его вполне устраивало - можно было начать. Перездоровавшись с теми, кого знал, он ещё минут пятнадцать просто наблюдал за игрой, а когда освободилось место, сел за столик и дважды легко выиграл по доллару у незнакомых.

Третий - пожилой бакинец, плохо говоривший по-русски, оказался сильным игроком, и они с трудом завершили партию вничью. Четвёртую партию - этому же бакинцу - он проиграл, и сделав перерыв, отошёл покурить. Походив в перекуре между столиками, он заметил нового игрока - молодого, бомжистого вида парня - и насторожился. Парень играл на деньги и потихоньку проигрывал-выигрывал, крутился вокруг "при своих", но у Семёна сложилось ощущение, что парень поддаётся - играли по мелочи.

Семён уже собрался было вступить и рискнуть самому, как горячий Тельман завёлся, предложил парню поднять ставку и сыграть по десятке. Тот согласился - и легко выиграл. Семён мысленно порадовался, что не попался на крючок - парень играл явно сильнее всех, и понятно было, что пришёл на площадку заработать - на выпивку или укол. Прошло ещё два часа - и Семён, сыграв семь партий, оказался счастливым обладателем двадцати, пусть мятых, но полновесных американских долларов: две партии он рискнул и сыграл по пятёрке.

Нервное напряжение требовалось как-то снять, и знакомый ещё с юношеских времён клич "По рублю!" он поддержал. Бутылка дешёвой, но вполне приличной водки, распитая на пятерых с недавними соперниками (делёж "на троих" остался в далёкой и здоровой молодости), уменьшила его состояние на два доллара, но и оставшегося вполне хватит на хлеб, творог и полдюжины яиц, которые требовались, чтобы продержаться до пенсии.

Сгущались ранние зимние сумерки. Собутыльники разошлись. Не торопясь, Семён двинулся в сторону дома, но тут его внимание привлекли звуки музыки. Свернув в ближайшую к выходу аллею, он наткнулся на двух детей лет восьми-девяти: мальчика и девочку - должно быть близнецов - оба очаровательные, худенькие и оба с длинными белыми вьющимися локонами. Открытый скрипичный футляр стоял перед ними; на дне его, на чёрном бархате поблескивали несколько монеток. Мальчик играл на скрипке что-то очень жалостное, а девочка, вытянувшись перед ним, держала у груди ноты. Оба ребёнка были одеты в ужасные лохмотья, лица обоих были грязны и несчастны. Слёзы навернулись на глаза Семёна, и мокрый комок подкатил к горлу - так жалок был вид несчастных детишек в зимнем полумраке этой унылой аллеи.

Не думая, что делает, он подошёл и вывалил в футляр всё, что было в кармане - все оставшиеся восемнадцать долларов, даже мелочь всю выгреб. Скрипач поблагодарил его вежливым кивком и заиграл ещё жалостней.

Семён отошёл чуть в сторону и присел на скамейку. Закурил последнюю на сегодня сигарету и заслушался. Душа его, разомлев от музыки, водки на пустой желудок, жалости к несчастным детям и к самому себе, воспарила было ввысь, но далеко не улетела, и на полпути была грубо одёрнута и возвращена в усталое тело громким визгливым голосом:

- Что происходит? Вы с ума сошли? Что вы тут делаете? Скрипка чуть ли не Страдивари - а вы её в парк? Вам что, дома упражняться негде? И что это ещё за тряпье на вас? На помойке подобрали? Что у вас за вид? Где вы так перемазались? Выглядите как бездомные гопники! Няня с ног сбилась - всюду вас ищет! Марш в машину!

У входа в садик стоял чёрный мерседес, а сердитая пухлая блондинка уже неслась к детям, придерживая разлетающиеся полы норковой шубки. Детишки быстро уложили скрипку в футляр; переглянувшись, незаметно сунули в карман выручку и весело поскакали к машине. Повизгивая от возмущения, мамаша затолкала чад на заднее сидение, хлопнула сердито дверцей, и свежеосвящённая колесница, взвизгнув на прощанье шинами, исчезла за поворотом.

Семён неподвижно сидел на внезапно ставшей жёсткой и неудобной садовой скамейке и бессильно наблюдал, как два чумазых белокурых ангела улетают прочь, в розовую закатную высь, унося на нежных крыльях его завтрак, обед и ужин на ближайшую неделю.