Весенние забавы

НОВЫЙ АВТОР "КРУГОЗОРА"

Врач, кан­ди­дат би­оло­гичес­ких на­ук, жур­на­лист. Ин­те­рес­ны воп­ро­сы ис­поль­зо­вания сов­ре­мен­ных би­отех­но­логий, в том чис­ле кло­ниро­вания че­лове­ка с целью со­вер­шенс­тво­вания лич­ности и об­щес­тва. Ув­ле­ка­юсь со­чини­тель­ством, на­укой, спор­том, ки­но, ис­то­ри­ей, мо­дели­рова­ни­ем.

Сколь­ко пом­ню се­бя, столь­ко жи­ву. Жиз­ней мо­их сот­ни ты­сяч. Моя меч­та - стать хо­тя бы ре­меш­ком сан­да­лии Со­вер­шенс­тва...

Жи­ву в зам­ке, в сво­ей ба­шен­ке из сло­новой кос­ти. Тут тру­жусь, со­зер­цая вос­хи­титель­ную ру­ку Твор­ца…

И по­том, под­ра­жая, пи­шу свои опу­сы…

Пе­репис­чи­ки врут.
Впро­чем, как они вра­ли всег­да
В Пя­тик­нижье, Ко­ране и в Биб­лии - то­же сов­ра­ли.
Им, воз­можно, да­дут
День­ги, званья, по­местья, ста­да,
А, воз­можно, ве­рев­ку, кос­тер и иные ме­дали.
Каж­дый, кто за­хотел
Рас­ска­зать, как мы жи­ли тог­да,
До­бав­лял по­нем­но­гу, по бук­ве, по вздо­ху, по крас­ке.
Кто-то пел на крес­те,
Кто-то грудью упал на блин­даж,
Кто-то снял свою ко­жу, за­быв, что прик­ле­илась к мас­ке.
Пе­репис­чи­ки врут.
Впро­чем, их не­затей­ли­вый труд -
Не впа­дая в эк­стаз, от­ра­жать на­шу жизнь бес­пристрас­тно,
Не оце­нят ни в пря­ник, ни в грош, ни в "спа­сибо", ни в кнут…
Так поз­воль­те же им от­ра­жение сде­лать прек­расным!

Я пом­ню, мне бы­ло лет пять или шесть, и это бы­ло вес­ной и, ка­жет­ся, в суб­бо­ту, мы иг­ра­ли у ручья... По уши в гря­зи, ко­неч­но же, бо­сиком, с за­дирис­ты­ми блес­тя­щими гла­зами,   вих­растые маль­чу­ганы, мы стро­или пло­тину. Ког­да пе­рек­ры­ва­ешь ру­чей, жи­вую во­ду, пы­та­ешь­ся за­бить ему звон­кое гор­ло жел­той вя­лой мя­сис­той гли­ной, ко­торая лип­нет к ру­кам, вя­жет паль­цы и му­тит проз­рачную, как сле­за, не­тер­пе­ливую во­ду, ка­жет­ся, что ты все­силен и в сос­то­янии не толь­ко обуз­дать бур­ный по­ток, но и по­гасить сол­нце. Я с нас­лажде­ни­ем леп­лю из гли­ны жел­тые ша­рики, боль­шие и ма­лень­кие и бро­саю их что есть мо­чи во все сто­роны, раз­бра­сываю кам­ни, и в сто­роны, и вверх, и в во­ду: бульк!.. У ме­ня это по­луча­ет­ся луч­ше, чем у дру­гих. Глад­кая во­да ма­лень­ко­го озе­ра, соз­данно­го на­шими ру­ками, пе­нит­ся, прос­то ки­пит от та­кого дож­дя, и я уже не бро­саю ша­рики, как все, а леп­лю раз­ных там ос­ли­ков, яг­нят, пти­чек... Осо­бен­но мне нра­вят­ся во­робыш­ки. За­кусив от усер­дия гу­бу и за­дер­жи­вая ды­хание, ос­трой ве­точ­кой я вы­чер­чи­ваю им клю­вы, и кры­лыш­ки, и гла­за. Не бе­да, что птич­ки по­луча­ют­ся без ла­пок, они, лап­ки, по­явят­ся у них в по­лете, и им пос­ле пер­во­го же взле­та уже бу­дет на что при­зем­лить­ся. Нес­коль­ки­ми во­робыш­ка­ми при­дет­ся по­жер­тво­вать: мне нуж­но по­нять, как они ве­дут се­бя в воз­ду­хе. Ни­как. Как кам­ни. Они ле­тят, как кам­ни, и па­да­ют в во­ду, как кам­ни: бульк! Это жер­твы тво­рения. Их еще мно­го бу­дет в мо­ей жиз­ни. На­до мной сме­ют­ся, но я ста­ра­юсь это­го не за­мечать. Пусть сме­ют­ся. Ос­таль­ные две­над­цать пти­чек ожи­вут в мо­их ру­ках и в воз­ду­хе, и воз­дух ста­нет для них род­ной сти­хи­ей. А мер­твая гли­на всег­да бу­дет ле­жать под но­гами. Мер­твой. В ней да­же чер­ви не за­ведут­ся. На­конец все две­над­цать пти­чек вы­леп­ле­ны, и пе­рыш­ки их очер­че­ны, и гла­за их блес­тят, как жи­вые. Они си­дят в ряд на бе­регу озе­ра, как жи­вые, и ждут сво­ей оче­реди. Я еще не знаю, по­чему две­над­цать, а не шесть и не со­рок. Это ста­нет яс­но по­том. А по­ка что я лю­бу­юсь сво­ей ра­ботой, а они толь­ко под­сме­ива­ют­ся на­до мной. Это не злит ме­ня: пусть. Мне нуж­но и са­мому под­го­товить­ся к их пер­во­му по­лету. Нуж­но не упасть ли­цом в грязь пе­ред эти­ми не­вера­ми. Что­бы гли­няные ко­моч­ки не буль­кну­ли мер­твы­ми гру­зика­ми в во­ду, я дол­жен вло­жить в них ду­шу. На­до ска­зать, что ве­сен­ние во­робыш­ки, выз­ревшие из гли­ны - это моя пер­вая лю­бовь! Я бе­ру пер­во­го во­робыш­ка в ру­ки, бе­реж­но, как све­чу, и сер­дце мое бь­ет­ся ча­ще. Гром­ко сту­чит в вис­ках. Я хо­чу, что­бы эта гли­на по­теп­ле­ла, что­бы и в ней за­билось ма­лень­кое сер­дце. Так оно уже бь­ет­ся! Я чувс­твую, как тя­жесть гли­ны при­об­ре­та­ет лег­кость об­лачка и, сжи­мая его, чувс­твую, как в нем пуль­си­ру­ет жизнь. Сто­ит мне толь­ко рас­пра­вить ла­дони, - и этот ма­лень­кий пу­шис­тый ко­мочек, толь­ко-толь­ко прок­лю­нув­ший­ся ан­гел жиз­ни ус­тре­мит­ся в не­бо. Я раз­жи­маю паль­цы: фрррр! Ник­то это­го "фрррр" не слы­шит. Ник­то не за­меча­ет пер­во­го по­лета. Я ведь не раз­ма­хива­юсь, как преж­де, что­бы бро­сить птич­ку в не­бо, и не жду, ког­да она буль­кнет в во­ду, я толь­ко раз­жи­маю паль­цы: фрррр! Я не жду да­же их нас­ме­шек, а бе­ру вто­рой ко­мочек. Ког­да я чувс­твую теп­ло и би­ение ма­лень­ко­го сер­дца, тут же раз­жи­маю паль­цы: чик-чи­рик! Это ве­селое "чик-чи­рик" вы­рыва­ет­ся сей­час из мо­их ла­доней, что­бы по­том уди­вить мир. Чу­до? Да, чу­до! По­том это на­зовут чу­дом, а по­ка я в этом звон­ком мо­лодом воз­гла­се слы­шу неж­ную бла­годар­ность за воз­можность отор­вать­ся от зем­ли: спа­сибо!

По­жалуй­ста...

И бе­ру сле­ду­ющий ко­мочек. Все, что я сей­час де­лаю - мне в ра­дость. Ког­да при­ходит оче­редь пя­того или шес­то­го во­робыш­ка, кто-то из мо­их сверс­тни­ков, не­сясь ми­мо ме­ня, вдруг ос­та­нав­ли­ва­ет­ся ря­дом и, за­мерев, смот­рит на мои ру­ки. Он не мо­жет по­верить собс­твен­ным гла­зам: во­робей в ру­ках?!!

- Как те­бе уда­лось пой­мать?

Я не от­ве­чаю. Кто-то еще ос­та­нав­ли­ва­ет­ся, по­том еще. Бе­га­ющие, пры­га­ющие, ору­щие, они вдруг сти­ха­ют и сто­ят. Как вко­пан­ные. Буд­то кто-то всев­лас­тный крик­нул от­ку­да-то свер­ху всем: зам­ри­те! И они за­мира­ют. Все смот­рят на ме­ня боль­ши­ми яс­ны­ми удив­ленны­ми гла­зами. Что это? - вот воп­рос, ко­торый чи­та­ет­ся на каж­дом ли­це. Ес­ли бы я мог ви­деть се­бя со сто­роны, то, ко­неч­но же, и сам был бы по­ражен. Я ви­жу, как они по­тихо­неч­ку ме­ня ок­ру­жа­ют и не пе­рес­та­ют та­ращить свои ог­ромные гла­зищи: ух ты! Кто-то с опас­кой да­же при­каса­ет­ся ко мне: прав­да ли все это? Прав­да! В до­каза­тель­ство я прос­то раз­жи­маю паль­цы.

"Чик-чи­рик..."

- За­чем ты от­пустил?

Я не от­ве­чаю. Я бе­ру седь­мой ко­мочек. Или вось­мой. Они ви­дят, что я бе­ру гли­ну, а не лов­лю птиц ру­ками. Они это ви­дят собс­твен­ны­ми гла­зами. Чер­ны­ми, как мас­ли­ны. И те­перь уже не ин­те­ресу­ют­ся ним­бом, а дро­жат от вос­торга, ког­да из обык­но­вен­ной лип­кой вя­лой гли­ны рож­да­ет­ся ма­лень­кий юр­кий зво­ночек:

- Чик-чи­рик...

Это "чик-чи­рик" их пот­ря­са­ет. Они сто­ят, мер­твые, с ра­зину­тыми от удив­ле­ния рта­ми. Та­кого в их жиз­ни еще не бы­ло. Ког­да пос­ледний во­робы­шек взмы­ва­ет в не­бо со сво­им неп­ре­мен­ным "чик-чи­рик", они еще ка­кое-то вре­мя, зад­рав го­ловы, смот­рят за­воро­жено вверх, за­тем, как по ко­ман­де бро­са­ют­ся ле­пить из гли­ны сво­их пти­чек, ко­торых тут же что есть си­лы бро­са­ют вверх. Бро­са­ют и ждут.

"Бац, бац-бац... Бульк..."

Боль­ше ни­чего не слыш­но.

- Пос­лу­шай, - кто-то дер­га­ет ме­ня за ру­кав, - пос­мотри...

Он ты­чет в нос мне сво­его во­робыш­ка.

- Мой ведь в ты­сячу раз луч­ше тво­его, - го­ворит он, - и глаз­ки, и клю­вик, и кры­лыш­ки... Пос­мотри!

Он гроз­но нас­ту­па­ет на ме­ня.

- По­чему он не ле­та­ет?

Я мол­чу, я смот­рю ему в гла­за и да­же не по­жимаю пле­чами, и чувс­твую, как они ме­ня ок­ру­жа­ют. Они одер­жи­мы единс­твен­ным же­лани­ем: вы­ведать у ме­ня тай­ну про­ис­хо­дяще­го. Я впер­вые в пле­ну у тол­пы дру­зей.

А вско­ре их гла­за на­пол­ня­ют­ся злостью, они го­товы рас­терзать ме­ня. Они не по­нима­ют, что все де­ло в том... Они не мо­гут до­пус­тить, что...

Я это­го то­же не знаю, по­это­му ни­чем им по­мочь не мо­гу. В боль­шинс­тве сво­ем они огор­че­ны, но кто-то ведь и дос­тра­ива­ет пло­тину. Ему во­об­ще нет де­ла до пти­чек, а ра­дуги он, ве­ро­ят­но, ни­ког­да не ви­дел, так как мыс­ли его увяз­ли в лип­кой гли­не.

За­тем они бе­гут до­мой, что­бы рас­ска­зать ро­дите­лям об уви­ден­ном. Они фис­ка­лят, до­носят на ме­ня и уп­ре­ка­ют в том, что я что-то там де­лал в суб­бо­ту. Да, де­лал! Что в этом пло­хого? И наг­ра­дой за это мне те­перь звон­кое "чик-чи­рик". Раз­ве это не ра­дость для ре­бен­ка?

Им это ведь и в го­лову не мо­жет прий­ти: я еще хоть и ма­лень­кий, но уже…

Неж­ный зе­лено­вато-зо­лотис­тый нимб вок­руг мо­ей го­ловы, слов­но ма­лень­кая ра­дуга опо­ясал ее и мер­ца­ет, как яр­кая ран­няя звез­да. По­том этот нимб бу­дут ри­совать ху­дож­ни­ки, о нем бу­дут вес­тись ум­ные бе­седы, спо­ры...

А по­ка я не ви­жу се­бя со сто­роны.

Каж­дый день, каж­дый день, встав на цы­поч­ки, я тя­нусь к Не­бу, к Хрис­ту…

А у них прос­то нет ним­ба над го­ловой, и в этом все де­ло!..

Я же - тя­нусь к Хрис­ту. И к Крес­ту то­же…

Я еще хоть и ма­лень­кий, но уже - И­исус…