Диалог писем

Полина Савельевна, несмотря на свой глубокий восьмой десяток лет, смотрела на жизнь с оптимизмом. Весомые прожитые годы часто отвлекали от восприятия мелочных забот катящегося дня. Следующий день был всегда интересен, разве что какое недомогание ограничивало мысли текущим часом.

Странно и смешно слушать навязчивые в зубах классификации - "золотой возраст", "третий возраст", "возраст дожития", молодежь - стародежь... У человека только один возраст. Тот, который он себе представляет, который несет в душе. Что-то с годами меняется (увы, очень многое), что-то приходит, что-то исчезает... Но возраст души мало ограничен и не нормирован анкетными данными.

Со стороны, конечно, может появиться другое ощущение возраста. Порой ребенок кажется юным старичком, а пожилой человек поражает молодостью.

Обращение в прошлое было для Полины Савельевны событием сегодняшнего дня. (Для краткости позволим себе иногда ее полное имя заменять аббревиатурой ПС.) Порой при воспоминаниях она настолько отрешалась от обстановки, что жила только в событиях далеких дней, и даже не четко можно представить в такие моменты, существенно ли было для нее ее окружение.

ПС как-то говорила: "Несколько лет тому назад показали "Подстрочник". Удивительная женщина Лилианна Лунгина вспоминала о живущих в ней событиях, рассказывала о них другим. Я невольно втягивалась в рассказ, жила в событиях жизни другого человека. Я же переживаю давнее в себе и для себя. Как сон..."

Она сидела в кресле-качалке вблизи журнального столика. Перед ней на стене был большой телевизионный экран. Без звука шло какое-то действо. Она плохо воспринимает этот "ящик", собственно, давно утративший мебельное сходство. Но она любит, по ее привычному определению "держать руку на пульсе событий дня". Ей, вероятно, скучно целыми днями сидеть без дел.

В преклонном возрасте, по-видимому, возникает дилемма, когда проблема безделья вступает в противоречие с трудностями любого дела. Это, вероятно, и приводит к мирному статичному пребыванию с мысленным обращением в прошлое, таящее дела и чувства ушедших лет.

Казалось, что именно так в эти мгновения, пульс событий переместился с сегодняшних дней на какие-то другие времена, очень памятные ПС. Вот только за несколько минут до этого она предлагала чаю своим гостям, годящимся по возрасту ей во внуки. Она часто рассказывает какие-то семейные истории, но сегодня она как бы пригласила в необычное воспоминание. Трудно было даже понять, что она не пересказывает какой-то мелодраматичный сериал, а видит перед собой мгновения собственной жизни. Это было естественно и выразительно. Каждое мгновение казалось кадрами хорошо снятого клипа.

Облик Полины Савельевны, почти неподвижно сидящей в кресле, отражал все нюансы переживаний. От человека, как бы читающего будоражащее ее письмо, до человека, бросающего на бумагу строки ответа. Переплетение слов, мыслей и чувств было подвластно только ей. Каждый фрагмент писем отражался в облике ПС столь выразительно, что без всякой условности можно говорить об этих моментах обращения к полученному письму и письму отправленному, как "она читает" или "она написала".

От нее всегда исходил оптимизм и доброе отношение к каждому ее собеседнику. По своему характеру она панически боялась доставить кому-либо неприятность, расстроить, огорчить человека. В моменты возвращения к старому полученному ею письму эта мука явственно проявлялась во всем ее облике.

ПС надела очки, откинулась на спинку кресла и стала читать никому невидимое письмо:
"Как и раньше, когда я собираюсь тебе писать, руки нервно дрожат. Почему? Сегодня при упоминании о давней встрече тебе явно хотелось, чтобы это было не в прошлом, а в настоящем. Может быть, ты также, как и я, малоразумно ждешь отклика? Я постоянно надеюсь тебя увидеть у дома, у остановки; услышать звук твоего звонка, даже не голоса, а хотя бы звонка, - чтобы фантазировать о том, что ты хотела и не могла сказать. Раньше на это были хоть какие-то шансы: я представлял себе, что ты хоть в какой-то день можешь быть одна (Я пытаюсь не вдумываться в мерзостность моего восприятия.) Сейчас не может быть и этого. И все равно я с надеждой смотрю на телефон, тот телефон, по которому ты давно ни разу не звонила."

ПС положила не работавшие очки на столик и продолжала взаимодействовать с каким-то ею определенным временем. Она то ли читала, то ли думала вслух, то ли шла по событиям давних лет.

Отрешенно смотря в окно, ПС стала напевать мелодию "Старых писем". Когда-то Клавдия Шульженко доводила до слез полные залы словами этой песни:

Хранят так много дорогого
Чуть пожелтевшие листы,
Как будто всё вернулось снова,
Как будто вновь со мною ты! 

Тихо ПС продолжает разговор:

- Я помню свои слова того письма...

- Я не стала ждать отъезда в "свадебное" путешествие, захотелось написать сейчас. Я шла вдоль аллеи Центрального парка и почти невольно свернула к Frick Collection, музею, в котором нам было так уютно. Я не видела и не хотела видеть ничего нового. Все было во мне. Я села у фонтанов и мне показалось необходимым написать тебе. Ты, возможно, помнишь то ублаженное настроение, переносящее в другую реальность, в уютных комнатах, обрамленных картинами Буше.

Все время думаю о тебе - так ласково и тепло, что тебе бы очень понравилось. Вообще, все время думаю, как мне с тобой с первых дней знакомства было интересно и хорошо. Вот именно, ничего смешного. Это ведь тоже очень редкое.

Невидимые пожелтевшие листки опять перед глазами: "Каждый день вмещает в себя неисчислимое количество мгновенных представлений: от надежд до крайней безнадежности. Твои глаза иногда поражают теплом. Давние слова немногих писем, нежность незабываемых рук. В другой момент этих глаз я страшусь. Безысходности.

Смена дней, смена мгновений. Настроение не поддается толкованию, хотя все часы и минуты этих дней, вне зависимости от дел, разговоров и занятий, заняты цепочносвитой паутиной объяснений. Объяснений с тобой, разговорами о тебе, о нас и о непонятном. Все непонятно сложно и слишком просто, до неразумной сложности. Я ищу тебя, я мысленно (или почти мысленно) касаюсь тебя, я слышу мольбу о том, чтобы не мучить тебя. Ты мучаешься от такого общения со мной, и мне при этом ничуть не легче; как псих, который награждает своих детей своей болезнью - и ничуть не уменьшает долю своих проблем."

ПС обладала таинственно завлекательной способностью как бы невзначай переходить в различные ипостаси общения: то она собеседник, то рассказчик, а то - как бы оторвано от мира - погружалась сама в себя подобно пребыванию во сне, то ли на исповеди.

Оторвавшись от писем, она вдруг продолжила размышление: "А вдруг он не поймет то, что я хочу ему сказать? Да собственно, смогла бы я встать на другую сторону, случись такие изменения с ним? Вряд ли... Но не могу не попытаться

- Ты мой очень родной. И все, что происходит, не может этого изменить. И мне кажется, что не такая уж я ужасная женщина, что раздваиваюсь. Просто это все очень разное. Если с тобой не получилось общего дома, то, может, осталось общее - не менее важное. И просто у нас с тобой большое счастье - ведь в трудную, неприятную, ну не обыденную домашнюю или какую-то не рядовую сложную минуту, а именно, в "пиковую" - и тебе и мне можно только подумать о нас и должно отпустить. Да?..

ПС, как бы помогая себе вглядываться в отсутствующие страницы, тянется за очками и продолжает вспоминать давно прочитанное письмо. Есть что-то кинематографическое в этом спектакле одного актера. Вероятно, такое определение не очень точно, так как название "спектакль" ассоциируется с чем-то искусственным. Здесь же звучит мгновение, событие жизни.

"Я тысячу раз говорил себе и клялся: конец, нельзя; тебе не должно быть дела до моего вывернутого нутра, Рубикон тобой перейден. И я возвращаюсь опять, как только чудится искорка в твоих глазах. (Им всегда плохо удавалось скрывать суть. Да столь ли часто ты стремилась её скрыть? Разве что, как всегда, жалея меня, смягчая раздражение). Я преклоняюсь перед тобой. Не перед твоей любовью, я знаю, что несу в ответ; перед твоей силой, которой хватило на столько лет. Я прохожу этот путь и гнусь.

Я не могу сориентироваться в своем хаосе. Из всего этого кристаллизуется мрак, давящий и непреодолимый. Последние дни - совсем.

Сегодня, мне показалось, мы совсем заблудились в безъязыком общении. Мы тянули друг друга на разговор и, зная его бессмысленность, безысходно уходили от него. И опять автобус, тяжелое вместилище надежд и гнева.

Завтра, завтра, что будет завтра?"

ПС вновь ищет согласия:

- Получилась какая-то непонятная бумага, но нам с тобой, по-моему, очень нужная. Во всяком случае, у меня не получилось сказать это вслух. В последнее время ты очень "трудный ребенок". Прочтешь это и, может быть, поймешь недосказанное.

Целую тебя, мой родной.

Она произносила, как заклинания, строки своего письма, прореживая ими как бы читаемые строки его письма.

"Я ищу спасение для себя в примитивной мелочи забот о тебе, в радости собственной занятости тобой. Я понимаю всю. несоразмерность ситуации, жизни и своего верчения. И все равно еще и еще раз перед тобой и собой я могу сказать только одно, что заполняет весь мир, всех людей и все события. Это укладывается в одно хорошо сказанное слово - люблю. Нежно и горько, с первозданной дрожью и всегдашней преданностью. От редких ласковых слов до необъятных молчаний. Как для подвыпившего - небо с овчинку, так для меня - ты - во всю жизнь. И я не хочу трезветь, хочу быть тем алкоголиком, для которого все равно нет спасения. Прикосновение невозвратно и в нем несравненность прошедших дней. Дней, каждый из которых живой кусок, равному которому нельзя представить. Это ощущаю при каждом шаге, все связано с общими (нашими) шагами, словами, мыслями и взглядами.

Вновь и вновь, как все эти годы смотрю вперед: завтра, послезавтра... Цепляюсь за нас, как за что-то реальное, совместно существующее.

Знаешь, весенние тополя, обрубленные ветви - они всегда пугали меня. Хотелось бы обойтись без таких символов.

Представляется, что жизнь связала наши судьбы..."

Полина Савельевна видела, что она не одна, но общалась сама с собой. Она рассказала об этом диалоге чувств языком старых писем, значит, она хотела, чтобы все это жило, оставалось дорогими событиями жизни и памяти. Фрагменты - блики давних переживаний, -отражающие перемещение из улыбчивой облачности в земную жизнь. Посвящая себя не фантастическим надеждам, а реальному человеку во плоти и крови. Рождая для себя все многообразие мечты и быта. Жизнь - Разнообразную. Реальную...

В душе волнение от переклички двух писем, оставивших заметный след в памяти Полины Савельевны. "Чуть пожелтевшие листы..." Нынешние компьютерные имейлы не пожелтеют. А что сохранят?..

-Вы знаете, дорогие, - обратилась вдруг ПС к нам, - мне захотелось не только вспомнить о молодых днях, но подтолкнуть вас, непохожих на докомпьютерных людей, чтобы вы почувствовали многоплановость каждого дня. Что-то замещает одно другое. А что-то накладывается и дополняет. В сложном букете неочевидных противоречий и соединений.

- Вероятно, не все ясно в услышанном диалоге двух писем, не все прослушивается в сбивчивом рассказе, - продолжила ПС. - Мы были, как говорят, не разлей вода, но мы никогда не говорили о будущем. Я познакомилась со своим будущим мужем. Мой друг неожиданно остро воспринял это. Написал нервное большое письмо. Куда же делось это письмо? Я помню, что, спрятавшись от всех, я прочла его нутром, даже не глазами. Письмо как бы растворилось. Больше я его не видела. Оно осталось внутри. Сегодня я чувствую в руках пожелтевшие страницы, вижу строки, нервозно написанные дорогим мне человеком. Здесь нет спора настоящего с прошлым. Здесь есть букет, неброская экибана под названием - жизнь. 

В этот момент она, блуждая в обрывках далеких воспоминаний, возвращалась к одному и тому же. Она не замечала. что почти дословно повторяла уже сказанное.

- Я прочла его письмо, разнервничалась, разревелась. Помню, что судорожными движениями рук скомкала несколько страниц письма и куда-то бросила. Куда?.. Больше оно мне не попадалось, но я помню его от первого до последнего слова и сегодня. Я не знала. что делать: я боялась потерять друга, я строила свои семейные планы... Бродя по городу, я поняла, что должна объясниться: я написала ему свое письмо... Если особо не задумываться, то все просто, как раз-два-три. И вся жизнь в этом счете.

И тут вдруг наша героиня, отдавая дань многим годам, прожитым за океаном, еле слышно произнесла:
At least heed this advice i'm giving.
Of life you haven't got a clue,
You don't realize life is worse living.
Это было столь неожиданно, что даже не сразу пришло понятие, что это английский перевод из Есенина:

Пойми со мной хоть самое простое.
Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,
Не знаешь ты, что жить на свете стоит.

- Кажется, я была тогда не глупая девочка. Пророчески правильно вгляделась в будущее. Очень дорогие годы семейной жизни, замечательные дочь и сын, чудесные внуки и правнуки. И сквозь все пронесенное чувство близости с той никогда не кончающейся любовью. При встречах и без них я чувствую ответную близость и поддержку. Оказывается. бывает такое...

В рассказе пульсировала былая жизнь, вовсе не становившаяся ушедшей. В этой жизни сложно наложились события разных лет, создавая неповторимое явление личной, очень индивидуальной, жизни. Пытаешься представить себе эту ситуацию с другой - как бы отвергнутой стороны - и понимаешь, что поле для переживаний безгранично, а подсказанный жизнью выход - счастливый.

Это было давно, даже очень давно. Годы, годы, прошедшие годы... Семья, друзья, дети, внуки и правнуки. Оказывается давнюю-давнюю любовь можно не только пронести в себе через всю жизнь, но и черпать в ней уверенность, что в жизни нет только одного пути. Живи и будет тебе радость... В любви... Жизнь показала - это до последних дней.

Память хранит отзвуки больших моментов жизни. Дальше... Дальше - тишина.