Дефицит с лейбой

Дефицит. Слово-то, какое. Это сейчас дефицит бюджета, человечности, дефицит времени, а тогда - икра, сырокопченая колбаса, говяжий язык и свиной, югославские сапожки, польская косметика, постельное белье, кухонные сервизы и то, куда это ставить. А еще машины, квартиры, дачи... Впрочем, перечислять глупо, целую страницу займет или больше. Но портвейн, плавленый сырок и болгарские сигареты были в изобилии. И дефицит мы заменяли общением, смехом, кучей анекдотов и приколами.

Но в грустные осенние дни хотелось чего-то иного, чем разговоры под бутылочку.

И шныряли всякие деловые. Джинсы, пластинки, журналы. И каждый хотел быть поближе к таким. И чем круче фарцовщик, тем дружба ценнее. На этом можно и авторитет поднять и копейку заработать. Берешь у него товар, раскладывает дома на диване, и созываешь друзей-гостей, те своих и на время превращаешься в важную персону. Покупаешь сигареты в твердой упаковке, бутылочку сухого, вместо пенного жигулевского, и важно рассуждаешь - что, откуда, почем, и как там, за бугром живут люди. Бьешь по рукам, и небрежно засовывает купюры в задний карман. И ничего, если ты в обычном прикиде, и цветная рубашка у тебя в полосочку, всем понятно - у тебя все там, вот в этом шкафу напротив. Факт.

И конечно студенты. Там свои тараканы. Модный не тот, кто одет в заграничное, модный, кто может сказать

- У меня там пара джинсов есть. Никому не надо

Все, сразу - какие, размер, что стоит. И начинается - Левайс, Вранглер.... Классика, широкие.

- А какие нитки - оранжевые или желтые А лейба есть А шов внутри или снаружи

- Конечно. Все есть. Фирма.

И обязательно ударение на последней гласной.

Я тогда страдал. Не сказать что крепко, но было. Двести рублей, зарплата у родаков, одного и другого. Цепляясь за руку мамы, говорил

- Надо. Первый курс. У всех есть, кроме меня.

- Это ж целая зарплата, - говорила она таким тоном, за которым обрыв и пустота.

С папой спорить бессмысленно. В лучшем случае, отправлял к маме мол, там разбирайся, а когда очень расстроен просто крутил у виска.

С ним все понятно, ледяная глыба, и мама сопротивлялась, как могла, и я не сдавался.

Такое состояние не могло продолжаться вечно.

Однажды меня тормознул Клаус с потока. Почему Клаус, так и не знал. Может, красиво. Впрочем, имени я тоже не знал, лишь фамилию - Лешницкий.

- Тебе вроде штаны нужны - спросил он по деловому, засунув руки в карманы брюк и подергивая свободной тканью, будто дирижировал причиндалами.

- Нужны, - сказал я не раздумывая, ведь, Клаус предлагает. Сам Клаус.

- На тебя есть.

- Новые

- Я пару раз надел. Нулевые.

Пару раз... В этом было что-то неприятное, вторичное.

- Совершенно новые, муха не сидела, - заверил он, видя замешательство.

После занятий мы отправились в общежитие. Клаус достал пакет, а в нем еще один, вскрытый, с джинсами. Синие, не голубые, и не темные, приятный цвет. Тяжелые на ощупь. Сложены в несколько раз. Карманы с волной. Жесткая, ребристая основа. Пуговица и огромная лейба -Lee. Такую издалека видно. Он бросил джинсы на кровать, мол, бери, смотри. А я уже в них влюбился, за секунду, впервые - свои джинсы. Еще не меряя, не ощущая, не чувствуя упругость ткани, представлял, как иду по улице и...

- Смотри, - сказал он, небрежно отстраняя мою неуверенность. - Штаты. Видишь ю эс эй. Фирма. Трутся, белая этикетка в синих подтеках, видишь Хочешь, спичкой потру.

Со спичкой не пробовал, но наотрез отказался, чтобы об мои штаны что-то терли.

Он мог и не объяснять. Тоже мне. Уж как отличить фирму от подделки сам знаю, много раз обсуждали с друзьями, счастливчиками и ожидающими своего часа. А еще помнил журналы, Неккерман, Отто, что брал у знакомой на пару дней. Там загорелые парни с аккуратными прическами в разных фирмах. И удивлялся, зачем джинсы для стариков и рабочих. Те болтались на них бесформенными парусами. Странные люди. И столько ткани.

- Не сходится, - сказал я, задерживая дыхание.

- Живот втяни, - сказал Клаус. - Давай.

Я поднапрягся, уж очень хотелось эти самые первые.

- Вот видишь, разносятся, - сказал Клаус.

Дышать не мог, двигаться было опасно, но верил в безусловную растяжимость джута.

- После стирки садятся, а потом разнашиваются. Все так. Я свои уже забыл, сколько раз стирал.

Клаус похлопал по заношенным штанам, уныло висевшим на спинке стула.

- Только денег с собой у меня нет, - сказал я осторожно.

- Это понятно, - сказал Клаус.

В этот день с особым нетерпением ждал маму. Папа опять бы покрутил у виска или сказал гадость. А маму стоило добивать.

Джинсы лежали в полиэтилене, аккуратно сложены шов к шву на кровати, словно ценный артефакт. Трогать их не хотелось, словно касанием можно испортить внешнюю привлекательность, товарный вид перед впечатлительной комиссией Я же был уверен, что этот бой не проиграю, просто не сдамся и все. И будь, что будет.

Мама перешла в атаку сразу от входной двери, лишь я заикнулся про обновку

- Сколько, - спросила она.

- Сто восемьдесят...

- За эту дерюжку

Она неприятно пощупала ткань.

- У папы на заводе такая же спецовка из брезента.

- Шутишь - спросил я.

- Дорого, - сказала мама.

- Дорого - я чуть не прослезился. - Другие за двести. Двести десять, двести двадцать. А эти сто восемьдесят.

Я стрелял цифрами, и те летали под потолком салютом.

- Ну, мам...

Это, последний, звук, заключительная фраза перед занавесом. После приговор. И здесь началось.

- Так они же ношеные.

- Нет! - взмолился я.

- По запаху чувствую.

Для убедительности я вдохнул джинсы полной грудью, будто в райский сад попал, отравился нектаром.

- Что ты - шепнул я.

- Ну-ка, примерь, - сказала мама.

И тут началось. Выдохнул, задержал дыхание, втянул живот, ягодицы собрал в камень. А еще представил, что балетный. Балет не люблю, только по телевизору в полглаза, но балерин представлял, особенно по Дюймовочке. Именно так мне хотелось сейчас выглядеть - тонким и стройным. Мама же всплеснула руками

- Так они ж не налазят!

- Джинсы и должны такими быть, в обтяжку, - заверил я, с трудом продевая пуговицу в петлю.

Она качала головой, а я стал ходить по комнате, демонстрируя, как в них легко и удобно.

- Присядь, - сказала.

- Пожалуйста.

Все сделал правильно. Оперся на руки, и, не сгибая колен, не двигая тазом, опустился на кровать.

- Отлично, - сказал я. - Разносятся.

Мама увела папу в комнату и долго шепталась. Слышны были обрывки слов и мужские истеричные междометия. Папа хороший, но тратить деньги не любил. Это делала мама. У папы свои задачи - приносить, страдать и чуть плеваться, выкуривая сигарету.

Потом вынесла то, главное, от чего сердце стучало колоколом - двадцать пятки и десятки и сказала

- Учись хорошо, и на день рождения подарка не жди.

- Хорошо, - сказал я, а внутри кто-то плясал. И не понимал, что хорошо - день рождения без подарка или учеба, которая не очень. Но если бы сейчас предложили слетать на Марс одному, без скафандра, на табуретке, я бы полетел, не задумываясь.

Утром я нашел Клауса, это было первым делом. Впрочем, мы оба искали встречи. Видя меня без пакета, хоть и в обычном костюме он повеселел, стрелял шутками, даже слегка заикался.

- Почему не в них, - спросил, ловко пересчитывая деньги.

- Шутишь! - с неожиданным апломбом сказал я.

- Ладно, пока, - сказал он, и мы разошлись.

Надел я их на следующий день. Мы собирались в Ромашку. Там все оттягивались дешевым вермутом в приличной обстановке - музыка, девочки. В джинсах, конечно, другое дело.

- Крутые штанцы, - сказал друг и для убедительности вывернул губы рулетом. Он всегда был чуть театрален.

- Главное, чтоб тебе нравились, - небрежно сказал я.

Чужие нотки вновь напрягли голос.

Он ущипнул меня за руки, снова скрутил губы рулетом, запрокинул голову и заржал. Впрочем, моя важность улетучилась после первой порции вермута. И девчонок мы быстро нашли. И штаны мои, были кстати, и рубашка. Курточку бы еще джинсовую, как у того, за соседним столиком, для комплекта. Но пока рано. Не потянут мои.

А потом мы гуляли в парке, в тихом закутке у реки. Там обычно распивают или укрываются справить нужду.

Мы же в этот вечер целовались на соседних лавочках. Было темно, поздно и мимо прошёл патруль. А мы выпившие, но хорошие, не придраться. Они чуть приостановилась, обыскали взглядом и двинулись дальше. Алька, что со мной, быстро расстегнула новые джинсы, молния сама разбежалась, и в том месте, где  находилась крутая маркировка с USA, пробежал холодок. То ли от вечера, то ли от неожиданности. Я в тот день не надел трусы, нарочно, чтобы новые штаны не так давили, и, не дай бог, не разлетелись по шву в неожиданный момент. И она это ощутила и залазила глубже, вроде искала эти самые трусы, а я молчал - пусть думает, что хочет. Потом стало поздно. Вдали звенели одинокие трамваи и возникающие паузы говорили, что близок конец чудесного вечера.

Девчонок проводили до вокзала, записали телефоны, попрощались.

- Жалко, что некуда, - вздохнул друг.

- Да, не на улице же, - сказал я.

И мы пошли в разные стороны к своим остановкам. Быстро пошли. Побежали.

Джинсы были отличные. Через неделю, как и обещал Клаус, они растянулись, и я свободно поддевал трусы, и стали они ежедневными, уже не приносящими той, первой радости. Лишь иногда кто-то подойдет, поднимет пиджак, чтобы видеть кожаную накладку, и произнесет

- Ли

- Ли, - с остатками гордости говорил я, и счастья хватало на миг.

А я стал мечтать о куртке алюминиевого цвета под сталь, короткой, с кучей лейб. Ходил один в Красный мак, важно заказывал коктейль и кофе. Вот, такой бы куртец. Ни у кого такого нет. Ни у кого. Кроме этого, коротышки.