В Россию можно только верить

Когда говорят, что поэт Фёдор Тютчев пошёл по дороге бессмертия, - это не фигура речи. Самолёт совершил посадку в аэропорту Шереметьево. Из самолёта вместе с другими пассажирами вышел Фёдор Иванович и осмотрелся. Очки не мешали видеть всё, что окружало его в жизни. В столицу он прибыл, чтобы принять участие в литературном мероприятии, которое должно начаться со дня на день. 

     В здании аэровокзала поэт случайно встретил Аполлона Григорьева, которого любил, хотя и не считал его выдающимся литератором. Но романсом «Подруга семиструнная» на стихи Григорьева не переставал восхищаться до сих пор. 

    - Фёдор Иванович, дорогой мой человек! – громко воскликнул Аполлон Александрович и кинулся обниматься.
    Тютчев тоже обрадовался. Они обнялись как близкие люди и, не отрываясь, смотрели в лицо друг другу.  

     - Где бы мы ещё встретились? Ты, видимо, тоже прилетел на мероприятие? – спросил Фёдор Иванович.

     - Да. Вот ругают руководителей Союза писателей России, а если бы не они, то мы бы не увиделись ещё тыщу лет… 

     Беседовали они всего несколько минут. Договорились продолжить общение сегодня вечером: выяснилось, что их селят в одну и ту же гостиницу. Григорьев суетливо вынул из дипломата подрагивающими руками только что вышедшую новую книжечку своих стихотворений и подарил её собрату по перу.

     Вскоре Тютчев сел в такси и направился в центр Москвы, где его ждал гостиничный номер.

     На дороге, которая шла в объезд территории мусорной свалки, у автомашины неожиданно заглох мотор. Водитель поднял капот, долго ковырялся, но лошади под капотом не подавали признаков жизни. Февральский морозец и неугомонный ветерок давали о себе знать. Фёдор Иванович стал ловить попутку. Автомашины проскакивали мимо, не обращая на него внимания. 

     Тютчев направился к единственному зданию, которое возвышалось в центре мусорной свалки. Этим зданием, по словам таксиста, был дорогой ресторан, - что очень удивило поэта. «Там всегда стоят машины, обязательно уедете», - крикнул вдогонку водитель такси.

     А вот и обещанный ресторан. У входа стояли дорогие иномарки, но это были не такси. Фёдор Иванович решил согреться и пообедать. Зашёл в помещение. Всё было как в лучших ресторанах: дорогой интерьер, идеальная чистота. Швейцар возле раздевалки услужливо помог ему на время избавиться от пальто. 

     В сопровождении метрдотеля Тютчев шагнул в зал и увидел, что там многолюдно. Промелькнули лица Андрея Макаревича и Чулпан Хаматовой.

     Поэт не успел толком осмотреться, как услышал:

     - Фёдор Иванович, милости просим к нам! 

     Это воскликнул писатель Дмитрий Львович Быков, которого одни называют графоманом, другие – гением, а третьи – Зильбертрудом.

Рядом с Быковым за столом сидели Борис Акунин, он же Григорий Шалвович Чхартишвили, и человек неприятный во всех отношениях, который оказался Павлом Фёдоровичем Смердяковым. Да, да, тем самым второстепенным, но очень не второстепенным героем романа «Братья Карамазовы». За этим же столом, но с другой стороны, иронично улыбаясь, восседала поэтесса Вера Полозкова и, казалось, что она вот-вот начнёт ругаться нецензурной бранью, как делала это на своих публичных выступлениях. Рядом с ней, зевая от скуки, расположился прозаик Владимир Сорокин, известный порнографическими выпадами в своих текстах. С третьей стороны стола примостился пытавшийся всю жизнь стать юмористом номер один Виктор Шендерович, на лице которого застыла ехидная улыбочка. 

     Такое разнообразие лиц мгновенно вызвало интерес у Тютчева, - и он принял приглашение. Уже сидя за столом, поэт более внимательно осмотрел посетителей ресторана и многих сразу узнал. 

     Вон Алла Пугачёва и Максим Галкин, которые проиллюстрировали, что женщина часто скрывает свои недостатки с помощью одежды, а мужчина – с помощью женщины. И ещё Алла Борисовна неоднократно показывала всем, что возраст глупости не помеха.  

     Рядом с ними сидел страдающий острой интеллигентной недостаточностью Филипп Киркоров.

     Правее от него виднелась Елена Малышева, доказавшая всем, что когда медицина бессильна, всегда есть шанс остаться живым.

     А вон светская львица Ксения Собчак; правда, больше она похожа на другое дикое животное. 

     Если посмотреть левее, можно было увидеть Александра Невзорова, тосковавшего, что «600 секунд» пролетели для него слишком быстро. 

     И Мережковский здесь, рядом с ним за одним столиком сидел бывший атаман донского казачества царский генерал Пётр Краснов. О том, что оба они приветствовали нападение Гитлера на СССР знают многие, а что Краснов был достаточно известным писателем уже мало кто помнит.   

     Недалеко от них о чём-то громко вещал Анатолий Чубайс, и ему периодически притворно аплодировали сидящие рядом с ним дамы и господа.  

     В самом углу за маленьким столиком находились трое: певичка Вера Брежнева, журналист Андрей Караулов и репер Моргенштерн. Что их объединяло, для всех останется загадкой.

     Лица тех, кто сидел в отдалении, а их было большинство, Фёдор Иванович из-за слабого освещения рассмотреть не смог.

     Когда рюмки и фужеры были наполнены, слово для тоста, никого не спрашивая, взял Дмитрий Быков: 

     - Сегодня Россия – хуже фашизма. Быть патриотом вшивой России – немыслимо. С русскими жить – по-русски выть. Выпьем за то, чтобы мы как можно раньше свалили отсюда.

     - В России лучше жить снаружи, - съязвил Шендерович.

     - И чтобы мы, - добавил Акунин, - в ближайшее время собрались в этом же составе где-нибудь в Европе. Там как-то уютнее.

     Все дружно выпили, кроме Тютчева. Прозвучавшие слова его как кипятком ошпарили, но он промолчал и решил послушать, о чём же дальше будут говорить кумиры многих российских граждан.

     А тем временем Быков, проглотив очередную креветку, небрежно заявил:

     - Россия – бросовая страна с безнадёжным населением. Большая часть российского населения ни к чему не способна, перевоспитывать её бессмысленно, она ничего не умеет и работать не хочет…

     Вера Полозкова при этих словах согласно кивала головой, а Дмитрий, уверенный в своей правоте, продолжал:

     - Российское население неэффективно. Надо дать ему возможность спокойно спиться или вымереть от старости, пичкая соответствующими зрелищами…

     Неожиданно для всех сидящих за столом подал свой голос Смердяков:

     - В сорок первом году было на Россию великое нашествие Адольфа Гитлера, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые немцы, умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки. А Русский народ надо пороть-с…

     А Быков, видимо, чувствуя себя современным писателем-классиком и одновременно новым Демосфеном, продолжал бубнить:

     - Россия – это такой завшивленный слезящийся зверь на кривых лапах, который, чтобы выглядеть прилично, должен сожрать своё потомство. В России каждый человек человеку – волк, предатель и конкурент. Судьба России – исчезнуть в навозе…

     Услышав эту тираду, Фёдор Иванович чуть не подавился косточкой маслины, но быстро справился с неприятной ситуацией и возмущённо спросил у сидящих за столом:

     - А вы знаете, что говорил Фёдор Михайлович Достоевский о таких, как вы?

     - Стилистически Достоевский меня дико раздражает, как пьяный, вонючий бомж в ресторане, - вытирая салфеткой жирные губы, вмешался в разговор Сорокин и спросил: - И что же он говорил?

     - Наш русский либерал прежде всего лакей, и только и смотрит как бы кому-нибудь сапоги вычистить, - процитировал Тютчев. 

     - Да что вы говорите?! – громко возмутилась Полозкова, выругалась матом и показала пальцем в зал. - А вот видите, сколько там видных деятелей литературы и искусства? Давайте у них спросим, кто прав: они правы или Достоевский?

     Фёдор Иванович молча встал из-за стола и направился к микрофону, стоящему  на небольшой возвышенности. К нему ранее периодически подходили желающие что-то сказать присутствующим в зале.

     Тютчев приблизил лицо к микрофону и громко сказал:

     - Прошу минуту внимания. В 1867 году я написал такое стихотворение. Послушайте, пожалуйста.

Напрасный труд – нет, их не вразумишь, -
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация – для них фетиш,
Но недоступна им её идея.
Как перед ней не гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В её глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.

     Зал закипел: присутствующие «мастера культуры» засвистели, зашикали, раздались громкие оскорбительные выкрики в адрес русского поэта-классика.      

     Фёдор Иванович понял, куда он попал и что надо быстрее выбираться из этой помойки.      Он расплатился с официантом, надел пальто и вышел из душного накуренного помещения.     Добраться до гостиницы ему помог метрдотель по имени Константин Семёнович: отвёз на своей машине.      Тютчев был так ошарашен происшедшим, что, сев в машину, крайне нелестно отозвался о публике ресторана.

Настроение у него было хуже, чем в самый пасмурный день его жизни. Разговаривать поэту ни с кем не хотелось.

    Константин Семёнович оказался энергичным, стройным, достаточно развитым мужчиной примерно пятидесяти пяти лет. Он почувствовал, что поэт-классик в данную минуту не склонен к беседе и не беспокоил случайного попутчика разговорами.      Полчаса ехали молча.      Тютчев неотрывно смотрел в окно. 

     Метрдотель следил за дорогой и постоянно думал, как вернуть такому замечательному поэту душевное равновесие. Наконец он решил начать разговор:

     - Фёдор Иванович, извините, что лезу с разговором. Я тоже расстроен. В нашем ресторане собираются, как правило, не сливки общества, а его плесень. Сегодня первый раз увидел Сорокина, тот оставил такое первое впечатление…

     - Что не дай бог получить второе? – попытался пошутить Тютчев, чтобы поднять себе настроение.    

     - Вот именно, - согласился метрдотель и улыбнулся. - Пора уже избавляться от пятой колонны. Но государство должно дать нам такую возможность. Я – русский националист, но в лучшем понимании этого слова. Чтобы не кусать локти завтра, нужно засучить рукава сегодня. Я, конечно, понимаю: терпение – оружие умных. Но чего мы ждём? Собрать всех этих врагов народа – и к стенке.

     - Это вопрос не ко мне, - поэт удивился, как человек с такими взглядами может обслуживать публику, которую ненавидит.

     - Все эти деятели так называемой культуры из числа либералов – враги России. Они прививают населению ложные ценности…

     - Ложные ценности легко привить тем, у кого мозги спотыкаются о собственное невежество, - с горечью сказал Тютчев и добавил: - Каждый выбирает те заблуждения, из которых ему труднее всего выбраться.

     - При нашей системе образования это не мудрено. Да, все не могут думать одинаково. Одинаково они могут не думать. Но уже и слепому видно, к чему привели либеральные идеи в России. А сколько наших либералов открыто выступает с призывом вернуть Крым Украине. Они что, не понимают, кто устраивает все эти цветные революции?..

     - Когда государственный переворот хотят приукрасить, его называют цветной революцией.

     - А сколько их, уехавших за границу? Тысячи, десятки тысяч? И кем они стали там? Никем! – распалялся Константин Семёнович. - Русскому человеку для интеллектуального и духовного роста как воздух нужна русская почва. Это как мандарины или лимоны. В Абхазии они растут, а под Москвой погибают. 

     - Да, всё это так, - согласился поэт и возмутился: - А либералы уверены, что Европа ждёт их в свои объятья.

     - Да у слова «либерал» даже этимология мерзкая. Открываем Википедию. Либер – один из древних римских богов, отождествляющийся с безмерным пьянством, оргиями, извращениями и развратом. Приставка «ал» - суффикс, отвечающий за принадлежность к чему либо. Ещё вопросы есть?

     - Я не считаю, что в современной России всё великолепно. Сам часто говорю о недостатках. Но одно дело критиковать, другое – поганить. Критикуют – от души, а поганят – за бабки, - сказал Тютчев и расстегнул пуговицы пальто.

     - А что касается  Быкова, его рифмованных пасквилей, сплошь посвящённых России и её правителям, то данное безудержное злобное хихиканье до кровавой слюны я бы скорее отнёс к психиатрии, а не к литературе. Он же их строчит как психопат – без остановки. Есть в этом что-то маниакальное.

     - Вся беда в том, - отметил Тютчев, - что в своих публичных выступлениях Быков так ловко показывает фигу в кармане, что не все её замечают.

     - Он ещё и вырос до профессора кафедры мировой литературы и истории МГИМО. А мне вот хочется спросить нашего министра Лаврова: как это Быкову удалось? – возмутился метрдотель.

     - Да чёрт с ним, с этим званием. Меня волнует другое. Что нужно, чтобы уничтожить Россию? Уничтожить её духовный стержень – православие и русскую литературу. Как? Подменить истинные ценности мнимыми. Поставить на место настоящих писателей ловких рифмоплётов как Быков и псевдопрозаиков как Владимир Сорокин. Для этого их увешивают литературными премиями, как новогоднюю ёлку игрушками, в энциклопедиях именуют «выдающимися русскими писателями», а либеральные критики поют осанну, приклеивают им титулы «великих».

     - У меня много знакомых из числа мелких предпринимателей. И все они жалуются, что нет возможности дальше развивать свой бизнес: кредит взять не так-то просто, да и проценты бешеные. Мне вот непонятно, почему государство не даёт им для развития своего дела кредиты под 1-2%? – задался вопросом Константин Семёнович.

     - Тут как раз всё понятно, - ответил Тютчев. – Объясняю совсем коротко. В России упор делается на укрепление богатства олигархата, который делится с коррумпированными чиновниками и силовиками за счёт основной массы россиян. Но именно богатые россияне, для которых у нас создаются условия наибольшего благоприятствования, стремятся вывезти свои капиталы в оффшоры и уехать на Запад на ПМЖ, а не развивать Россию. Объём оффшорного капитала российского происхождения в два с лишним раза превышает размер банковских депозитов россиян, находящихся в России. А отсюда нет существенного роста экономики, а есть усиление эксплуатации в различных формах. Одно повышение пенсионного возраста чего стоит. За что ратуют наши либералы? Тот же Кудрин призывает подчиниться требованиям мирового финансового капитала и предлагает российским предприятиям входить в западные технологические цепочки, становясь частью западных транснациональных корпораций. А что мы в этом случае получим? Это неизбежно приведёт Россию к потере её технологического и экономического суверенитета. Западу не нужен сильный конкурент на мировых рынках в лице России. Поэтому они всемерно стараются препятствовать развитию российской экономики. А проводником политики экономического сдерживания выступает единый блок правительства РФ и банка России. Минфин и Центральный банк работают так, чтобы наша экономика не росла. Минфин повышает налоги и акцизы, а Центральный банк поднимает ставки и изымает наличность с рынка, лишая российскую экономику денег. А без денег, какое может быть развитие. Вот ваши знакомые мелкие предприниматели и остаются с носом.
     - А что, Путин не понимает этого? – недоумённо спросил Константин Семёнович.

     - Понимает, безусловно. Но он сам – либерал. Хотя мне кажется, что уже либерал колеблющийся. Он же как-то публично заявил, что, мол, наша главная ошибка в том, что мы слишком доверяли Западу; то есть признался в своей политической наивности. А совсем недавно высказался с том плане, что существующая модель мировой экономики исчерпала себя… Но я, с вашего позволения, закончу свою мысль. 

     - Да, да, конечно. Прошу прощения, что перебил вас.    

     - Так вот. Среднемировые темпы роста ВВП составляют 3,5-4%, а в России 1,5%. То есть российская экономика развивается в два с половиной раза медленнее, чем мировая. Россия может выйти на мировой рост ВВП, если мы сможем увеличить не сырьевой экспорт на мировые рынки. Но для этого нужны огромные капитальные инвестиции в самые современные заводы и фабрики, в новые технологии и так далее. А наше либеральное правительство проводит политику вывода существенной части сырьевых доходов из российской экономики в ценные бумаги западных стран.

     - Во дела, - ужаснулся метрдотель, покачал головой и сильнее вцепился в руль автомобиля. – И чем же всё это закончится?

     - Такая же политика в России была в начале двадцатого века. А чем всё закончилось в 2017 году, всем нам известно, - ответил Тютчев.

     - Так что же, новая революция?

     - Увидим, - уклончиво ответил поэт и стал готовиться к выходу их машины.  

     Подъехав к входу гостиницы, Константин Семёнович вышел из салона машины, пожелал поэту удач и как-то по-своему задумчиво процитировал:

     - Умом Россию не понять,
       Аршином общим не измерить:
       У ней особенная стать –
       В Россию можно только верить.

     А когда Фёдор Иванович хотел расплатиться за оказанную услугу, метрдотель отскочил от него, как будто его ударило током, и воскликнул: «Что вы! Что вы!». Поспешно сел в машину и, посигналив на прощание, уехал.   

     Когда Тютчев зашёл в номер гостиницы, у него было только одно желание. Не снимая костюма, он лёг на диван и долго думал. Все его мысли касались только прошлого, настоящего и будущего России.

     Затем он встал с дивана, по телефону заказал в номер кофе и достал из сумки новый сборник стихотворений Аполлона Григорьева. Книжечка была тоненькая, малого формата.

     Фёдор Иванович не спеша читал стихи своего давнего друга, задумывался о чём-то, перечитывал отдельные строфы. Делал незначительные перерывы, чтобы выйти на балкон покурить.

     Во всей брошюре больше всего ему понравилось последнее стихотворение. И он вслух прочитал самому себе эти строки:

Звон гитары в трёх шагах.
Женщины и свечи.
Не держусь я на ногах
В этот поздний вечер.

А гитара говорит
Ласково, протяжно.
Но душа тоской горит
И чего-то жаждет.

Вот и струны веселят
Да уж очень рьяно.
А вокруг таится яд
В облаках обмана.

Раздаются голоса –
Чем-то угощают.
Даже женские глаза
Больше не прельщают.

Струны, слышу, разошлись,
К танцу призывая.
Ну, казалось, веселись,
Но сидишь, зевая.

Снова чудный перебор
Постепенно тает.
Вина словно на подбор,
Но душа страдает.

Тонешь в дыме сигарет.
Струны, знай, играют.
Той России больше нет,
Эта – умирает.

     «Рано или поздно кто-то напишет музыку к этому стихотворению и получится замечательный романс. И снова у него гитара», - подумал Тютчев и отложил книжку в сторону.

     Затем Фёдор Иванович сел в кресло и закрыл глаза. 

     Неожиданно для себя он услышал голос Николая Васильевича Гоголя: «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несёшься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, всё отстаёт и остаётся позади. Остановился поражённый божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? Что значит это наводящее ужас движение? И что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная богом!.. Русь, куда ж несёшься ты? Дай ответ. Не даёт ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

     Голос Николая Васильевича пропал.  

     Медленно, но настойчиво в голову Тютчева стали проникать строки, которых раньше он от себя не слышал. Строк становилось всё больше и больше. Тютчев осторожно, чтобы не забыть ни одной строфы, достал из сумки блокнот и записал в него новое только что родившееся стихотворение:

Птица-тройка

Что в России сейчас: перестройка
Или что-то иное – не знаю.
Но безумная русская тройка
Как и прежде несётся по краю.
Слева – пропасть, а справа – болото,
Лишь по краю и можно промчаться.
То ли Русь догоняет кого-то,
То ли с кем-то не хочет встречаться.
Мчать по краю – привычное дело.
На «авось», как всегда, уповая,
Русь проносится там, где слетела
В пропасть сразу бы тройка другая.
И хранит Провиденье покуда
Для своей непонятной затеи
Это страшное русское чудо –
Птицу-тройку, что мчит всё быстрее.

     Настал поздний вечер. 

     Фёдор Иванович выяснил, что Аполлон Александрович Григорьев в гостиницу до сих пор не поселился. 

     Когда в аэропорту они обнимались, от друга невыносимо несло спиртным. «Видимо, у него опять запой», - с сожалением подумал Тютчев. 

     Каждый прожитый день – вырванная страница из прожитой жизни. Несмотря на обилие отрицательных эмоций, Фёдору Ивановичу понравилось, как он написал эту страницу.