ТРЕТЬЯ ЖИЗНЬ

Автору "Кругозора Давиду ШРАЕРУ-ПЕТРОВУ - русскому поэту, прозаику, мемуаристу, эссеисту, переводчику, врачу и учёному-медику - 75-ть!

Войдя в литературу с наступлением хрущёвской оттепели, его имя в конце 70-х стало "нежелательным" в публикациях, а он сам исключен из Союза писателей и лишён возможности работать по специальности в связи с заявлением на выезд из СССР. Сегодня, поздравляя его с юбилеем, и желая в перерывах между последующими датами продолжать так же интенсивно и интересно писать, публикуем отрывок из его нового романа "Третья жизнь", опубликованного в минувшем году. Это продолжение довольно известного романа об отказниках "Герберт и Нэлли", издававшегося в Израиле (первая часть, 1986 г), а потом в Москве в 1992 и 2006 гг, и номинированного на Русского Букера. 

Однажды ему позвонила жена учителя Александра Абрамовича (учителями называли отказники тех, кто тайком преподавал иврит) и попросила срочно приехать: "Боюсь, что у Саши воспаление легких. Температура около сорока и безумный кашель". "Хорошо, Зоя. Выезжаю", - ответил Левитин, собрал свой врачебный саквояж и выскочил из дома. Около трамвайной остановки он поймал такси и через полчаса был в Чертанове на квартире Абрамовича. "Саша, вам надо срочно в больницу. Это двухсторонняя пневмония", - сказал Герберт Анатольевич, осмотрев больного. Пересиливая озноб, Абрамович ответил: "Вы же знаете, Герберт Анатольевич, что я не могу идти в больницу. Меня немедленно упекут в соматическое отделение психушки, заколют досмерти якобы от воспаления легких или отшибут разум психотропными лекарствами. Так что, пожалуйста, не бросайте меня на их произвол". "А как же антибиотики? Надо делать уколы каждые шесть часов". "Зоя умеет пользоваться шприцем. Дайте рецепт и скажите, что ей делать", - Абрамович обессиленно откинулся на подушку. Герберт Анатольевич назначил инъекции целалоспорина и гентамицина, камфору, кислородные подушки и обещал наведаться через день.

Он вышел из подъезда и стал оглядываться: не подвернется ли такси или частник. Надо было добраться до метро. Торопиться было некуда. Да и накладно было бы ехать на такси от дома и обратно. Левитин помахал "волге", медленно проезжавшей мимо него по асфальтовой дорожке двора. "Волга" остановилась. Шофер поманил Левитина: "Вам куда?" "До метро!" "Садитесь". Левитин уселся на заднее сидение. Машина покатила. Они выбрались из лабиринта крупноблочных семиэтажек. Перед выездом на улицу "волга" затормозила. Шофер повернул голову к Левитину. Это был Владимир Владимирович, голубоглазый гэбэшник, месяц назад приходивший в лабораторию. Герберт Анатольевич хотел было немедленно выйти. Но ручка дверцы не поддавалась, была перекрыта.

- Да не спешите вы, Левитин. Потолкуем немного.

- Не о чем нам толковать. Вы не имеете права без всякой причины задерживать меня на улице.

- Во-первых, вы сами остановили мою машину. А во-вторых, оставьте, пожалуйста, этот бюрократический тон: "Имеете право! Не имеете права!" Еще в прошлый раз я вам разъяснил, что вы нарушаете закон Российской Федерации, занимаясь без патента частной практикой. Что вы делали на квартире Абрамовича?

- Позвольте, да вас это совершенно не касается! Выпустите меня из машины!

- Нет касается, Левитин. Иначе бы я не тратил на вас служебное время.
 
- Я не буду отвечать на ваши вопросы. В конце концов мог я навестить знакомых?! Позвольте мне выйти из машины!

Дверца "волги" была заперта. Гэбэшник сидел на водительском месте, полуобернувшись к Левитину, куря длинную папиросу и выпуская дым в полуопущенное боковое стекло. Герберт Анатольевич видел его профиль, обрамленный светлыми (седыми, а теперь рыжеватыми в свете фонаря) волосами, по которым скользили космы табачного дыма, и единственная мысль пронизывала все его существо, даже не мысль, а состояние абсолютной беззащитности и ненависти к роботу-гэбэшнику.
 
С этого момента, что бы не говорил робот с голубыми глазами по имени Владимир Владимирович, как бы ни убеждал Левитина одуматься, не ломать окончательно свою жизнь, принять их правила игры, потому что по другим правилам ни игра (одна из моделей жизни), ни тем более даже нынешняя жизнь не восстановятся; как робот-гэбэшник ни прокручивал записи только что подслушанного разговора на квартире Абрамовичей, как ни перечислял названия трудовых лагерей строгого режима в Мордовии, на Урале, в Забайкалье или на Колыме со сроками пребывания от пяти до десяти и даже пятнадцати лет, Герберт Анатольевич молчал, сказав себя раз и навсегда: "Я потерял Толика, Таню и Нэлли. Хуже ничего не будет".
Гэбэшник еще пытался убедить Левитина в том, что "молчание бессмысленно и что найдутся другие товарищи, которые умеют заставить говорить", но Герберт Анатольевич молчал, пока автоматический замок не щелкнул и ему было сказано: "Идите!"

Еще через две-три недели (была глубокая осень, он торопился поскорей прийти домой из поликлиники, напиться чаю, почитать что-нибудь для души) Герберт Анатольевич обнаружил в своем почтовом ящике еженедельник "Аргументы и Факты". Он эту газету не выписывал и подумал было, что почтальон случайно положил чью-то корреспондецию, и он Левитин отнесет ее соседям. Однако адреса получателей на газете не было. Левитин переоделся в домашнее, приготовил чай, добавил туда ложечку "Рижского бальзама" и вспомнил о чужой газете.

Переворачивая одну страницу за другой, он наткнулся на заголовок: "Раскаяние обманутого". Статья была необычной: около заголовка был вмонтировал кусок рукописного текста, а ниже расшифровка этого текста, сделанная типографским набором. Герберт Анатольевич пробежался по строчкам и, наткнувшись на свои фамилию, имя и отчество, начал читать внимательно. Рукописный текст и его типографская расшифровка были заявлением-раскаянием некоего Кайфмана: "Я, Кайфман, Евгений Львович, на протяжении ряда лет подвергался обработке со стороны националистически настроенного лица, каковым являлся Левитин Герберт Анатольевич, который убеждал меня в необходимости выезда в Израиль, изучения иврита, истории и культуры евреев, тем самым формируя во мне убеждение в еврейской исключительности. Под влиянием Левитина, к которому я вначале обратился как к врачу-терапевту, и который оказывал мне нелегальные медицинские консультации, я попал в сионистское окружение…" Заявление Кайфмана кончалось словами: "Я полностью и бесповоротно отказываюсь от медицинских и идеологических услуг Левитина и его зарубежных друзей, якобы защищающих мои права, и отвергаю спекуляцию моим именем за рубежом. Мое заявление глубоко мною осознано. Все последние годы моей жизни подсказывают мне самому, что я встал на неправильный путь, наносящий ущерб как мне самому, так и моей Родине - Союзу Советских Социалистических Республик, в чем я раскаиваюсь".

Заявлению Кайфмана сопутствовала редакционнная статья за подписью некоего Д. Лесных, который (или которая) подробно рассказывал(а), как наивный молодой инженер Женя Кайфман был представлен известному когда-то, но давно потерявшему квалификацию врачу Левитину, который занимаясь подпольным врачеванием больного, внушал ему идеи сионизма. И так далее, и тому подобное.

Герберт Анатольевич перечел дважды письмо Кайфмана в редакцию "Аргументов и Фактов" и комментирующую письмо статью. Он с трудом припоминал фамилию и облик молодого человека, Евгения Кайфмана, с которым его познакомили на улице Архипова около синагоги некоторое время назад. Да, Левитин принял Кайфмана у себя дома и даже выписал рецепт по поводу какого-то не очень серьезного недомогания. И это все. Какая там сионистская литература! Хотя, конечно, нынешними наставниками Кайфмана даже книги по истории евреев, Библия или стихи Бялика могут квалифицироваться как пропаганда сионизма.

Теперь он знал, что ждать добра нечего. Тем более, что на следующий день (это была суббота) к нему приехала Юля Потоцская, жена недавно арестованного активиста-отказника Владимира Потоцкого. Во время свидания он шепнул ей, что на допросе его подробно выспрашивали о Левитине. "Пусть будет осторожен и никого не называет!" - передал Потоцкий. С этого дня разговоры с отказниками на квартире у Левитина велись при помощи "блокнота подпольщиков" и специального карандаша. Записи тотчас исчезали, когда переворачивалась верхняя пластиковая страница блокнота.

Вскоре в почтовом ящике оказалась зеленая повестка, такая же зловещая на вид, как повестка из военкомата, присланная когда-то сыну Анатолию. Левитин фотографически запомнил каждое слово:
 
Прокуратура гор. Москвы
ПРОКУРОР
Циркуненко
27 ноября 1985 г.
#13
телефон: 233-86-77 

ПОВЕСТКА

Прошу Вас явиться 02 декабря 1985 г. к 11.00 часам
в прокуратуру г. Москвы по адресу: ул. Новокузнецкая, дом # 27 к прокурору тов. Циркуненко Н.Б.

Секретарь:
Прокуратура г. Москвы

Была глубокая московская осень. Почти зима. Шел мокрый снег с дождем. Черная вечерняя Москва-река медленно текла в сторону шлюзов, холодя и пугая случайных пешеходов. Была переходная гиблая погода, когда сырость, холод и безысходность усиливаются ранними сумерками, которые, как водопад, обрушиваются в ночь. Кутаясь в застиранный шарф, натянув кепку на уши, застегнув протертое пальто, когда-то купленное как драповое, Герберт Анатольвич добрался до остановки и поднялся по ступенькам прикатившего из космоса улицы трамвая. Повестка, лежащая в бумажнике, во внутреннем кармане пиджака, прожигала сердце.