КЛАССИК

Перевод с английского специально для "Кругозора" Ларисы ПОЛЯК (США, Чикаго)

Новый автор "Кругозора"

Ирвин УАЙЛ - доктор философии, профессор. Родился в 1928 году в городе Цинциннати, штат Огайо. В 1951 году окончил факультет славистики Чикагского университета, в 1960 году защитил докторскую диссертацию в Гарвардском университете. Читал курсы лекций по русской лингвистике и  русской литературе  во многих университетах Америки, Советского Союза и России.  С 1966 года по настоящее время  преподает в Северо-Западном университете, Эванстон, штат Иллинойс.  Автор нескольких монографий и многих статей по русской литературе и музыке, а также  о выдающихся евреях в искусстве  Восточной Европы. Создал уникальный сценический курс " Русская музыка в контексте русской культуры. 

Корней Иванович открыл мне глаза

В конце 1950-х годов я занимался исследовательской работой в Гарвардском университете и результатом моих занятий стала книга об А.М.Горьком. Однажды, в архиве университета  я увидел  книгу, опубликованную в начале двадцатого века; страницы ее были настолько ветхими, что к ним едва можно было прикоснуться. Имя автора - Корней Иванович Чуковский - мне ни о чем не говорило.  В отличие от большинства работ о "великом пролетарском писателе" здесь  не было никакого идеологического ханжества. В книге давалась меткая характеристика  необыкновенно популярного Горького, а также содержались прогнозы его творчества. Критикам редко удается предсказать литературное будущее и мне это показалось весьма любопытным.

Потом, в 1960 году, впервые появившись в СССР, я пытался узнать в Союзе Советских  писателей: кто же был этот Корней Иванович Чуковский? Ответ поразил меня - не был, а есть. Он жив! Сначала я не поверил, может быть, речь идет о сыне, о внуке, об однофамильце?  Нет! Мои собеседники готовы были помочь мне встретиться с Чуковским в Переделкино, в чудесном писательском поселке  под Москвой.

Вскоре я пожимал руку очень приятному человеку, на вид не более 70 лет.  Он интересовался моим происхождением, с любопытством спрашивал меня, чем я занимаюсь. Ему  хотелось проверить мои знания в английском и русском,  хотелось быть уверенным, действительно ли я американец, а не кто-то из "органов" (замечательный русский каламбур, обозначающий  КГБ)  В то же время он хотел понять, почему  я вообще занимаюсь  русской литературой  и  противоречивой, сложной карьерой Горького в частности.

С этой целью он повел меня в лес, где нас не могли подслушивать, и подверг допросу, самому приятному из всех допросов в моей жизни. Через несколько минут мой цинциннатский акцент в английском и мой, сравнительно свободный для американца,  русский, убедил его в моей честности. В течение получаса он рассказывал мне о русской литературе в советское время. Подобные сведения, в то время, нигде  невозможно было найти. Короче говоря, в течение последующих девяти лет, до его кончины в 1969 году, он стал для меня в Советском Союзе кем-то вроде второго отца. Но главное, он открыл мне глаза и дал почувствовать настоящую Россию, которая пряталась за фасадом СССР.

Месяцами, когда я жил в Советском Союзе, я встречался с ним каждое воскресенье, мы подолгу беседовали вдвоем или виделись на бесчисленных вечерах с писателями и критиками, многие навещали его. Я познакомился с его семьей, в том числе и с будущей внучатой невесткой из рода Дмитрия Шостаковича. Нередко среди гостей бывали и дети. Они часто  посещали и детскую библиотеку, которую Чуковский на свои средства специально создал для них. Чуковский подчеркивал, что хочет показать ребятам настоящего американца, а не карикатуру  из советских газет.

Для него перевод был искусством

В те годы нередко я видел его на встречах с литераторами, занимавшихся художественным переводом зарубежных авторов на русский язык.  Проблема переводов была очень близка его душе и профессиональным помыслам. В то время я уже знал некоторые прекрасные переводы XIX века. Мастера Серебряного века  продолжали эту работу, создавая новые, лучшие версии. Корнея Ивановича (так я всегда называл его по-русски), как  и многих русских интеллигентов, особенно интересовал Эдгар По. Чуковский был восхищен мастерством  перевода Валерия Брюсова
                     
"Звон, звон, звон, звон, звон, звон, звон,
Звон, звон, звон,
Бубенцов скользящих санок, многозвонкий перезвон"

/В.Брюсов, Избранные Сочинения, Москва: Гослитиздат, 1955, Том 2, стр. 130/

Хорошо помню, как Чуковский несколько раз собирал у себя людей, хотевших опубликовать хоть что-нибудь из Ветхого Завета. Следует иметь в виду, что тогда, в 1963 году, это была очень опасная затея, так как в Советском Союзе были полностью запрещены любые публикации на религиозную тему. В те годы в стране было широко распространено слово "безбожник". Мрачное и гнетущее, как свинцовое покрывало, оно тяжелым грузом давило на весь Союз. Особенно ретивы на сей счет были люди,  объединившиеся в общество с корявым и труднопроизносимым названием "Союз воинствующих безбожников". Писатели  решила пересказать историю про райский сад и досадный конфликт Адама с Богом. Тут Чуковский удачно обыграл уклончивый ответ Адама на вопрос Всевышнего про яблоко. Адам сказал, что он ни слухом, ни духом не знает про яблоко. "Бог, как старый садовник, несколько раз пересчитал яблоки. Нет, нет - вчера их было семь, а сегодня только шесть, значит, ты взял одно". В процессе работы авторы переставляли слова, обыгрывали сюжет, иногда первоначальный материал выбрасывали. Постепенно, несмотря на  критические замечания, рукопись приобретала определенные очертания, появилось название "Рассказы классической древности". Писателям надо было создать такой текст, чтобы он прошел через рогатки советской цензуры. *

Чуковский считал, что по сравнению с другими занятиями, труд  переводчика является нелегким и достаточно сложным. Корней Иванович критически относился к поспешной работе Западных переводчиков. Он считал, что они переводят ради денег, ради заработка, а потом занимаются собственными произведениями. Нет, для него самого перевод был серьезной и почетной работой, которую надо делать медленно  и  обстоятельно, также как хорошие писатели работают над своими произведениями. Более того, он считал, что в переводе должна быть  детская непосредственность, она создает особый колорит и придает очарование тексту. Работу переводчиков Чуковский называл искусством, почетным, серьезным и высоким. Более того, в своей знаменитой книге "От двух до пяти" он делал ударение на непосредственности художественного языка детей, на их оригинальности, глубине и забавной лексике. Многим преподавателям языка было бы полезно извлечь урок  из того,  как Чуковский описывает языковое чутье детей. Немало западных лингвистов так и делали, беря примеры из его книги "От двух до пяти".

Однако наибольшее удовлетворение доставлял Чуковскому  перевод "Листьев травы" Уолта Уитмена (американский поэт, реформатор американской поэзии; публицист. РЕД). Он часто возвращался к этой теме,  рассказывал, как он работал, как много раз переделывал стихи и   приводил множество длинных  цитат. Еще Чуковский, как обычно шутливо, рассказывал, как и что он писал в предисловии к первому советскому изданию "Листьев травы". Он вспоминал, как дореволюционные критики обвиняли его в выдумке самого существования американского поэта. Конечно, они понятия не имели об известности Уитмена. Чуковский признавался: "Mне приходилось прибегать к преступлению", он "улучшал" стихи, придавал им более привычную форму и придумывал рифмы, и эти рифмы он называл "преступными". Затем, чтобы поддержать свою репутацию среди новых советских правителей, он описывал, как был представлен вместе со своей книгой царским сановникам в 1905 году. И что же? На книгу обратили внимание, но при этом уничтожили ее. Он вспоминал также издателя И.Д.Сытина, к нему, несмотря на минувшие годы , он питал большое уважение. Сытин понимал и ценил подлинную художественную литературу, он не сомневался, какие произведения следует критиковать и редактировать, даже если сочинение принадлежит перу известных и популярных авторов. Много раз Сытин, буквально не давая покоя Горькому, заставлял этого темпераментного писателя сокращать подчас  растянутую прозу и  оживлять своих героев.

Интересно было видеть, как Корней Иванович, редактировал и критиковал собственные старые работы. Например, одно простое стихотворение Уитмена, где американский поэт серьезно раздумывал о своей жизни и судьбе. Такие темы действительно были предметом для размышления, они тревожили поэта , как навязчивая идея. Чуковский постоянно раздумывал над своим пониманием американского поэта, называл его "кумиром своей юности" и написал об этом в предисловии к следующему советскому изданию  Уолта Уитмена. Чуковский никогда не был удовлетворен переводом, каким бы замечательным он не был и как бы хорошо он его не помнил. Внутри самого Чуковского что-то постоянно заставляло изменять и улучшать перевод, он утверждал, что переводчик всегда был и остается художником.

Чуковский и Бальмонт

Современником молодого Чуковского был один из поэтов-символистов, его творчество относится к последним десятилетиям до революций 1917 года. Речь идет о талантливом Константине Бальмонте, чья восторженная и вычурная поэзия шокировала русских читателей и критиков. Шокировала из-за обилия мрачных перегруженных метафор и сложностей языка, когда каждый читатель почти физически ощущал тяжесть звуков, полных истомы, и благоухание поэтических рифм. Многие критики смотрели на Бальмонта, как на сверх изнеженную  личность и может быть, как на сноба. Поэзию русских символистов  он окрашивал самыми необыкновенными оттенками, его краски были похожи на прекрасные цветы. Подход символистов к поэзии и литературе в дальнейшем вызывал  у Чуковского язвительные и насмешливые замечания. К известному журналу символистов "Весы" ,  возникшему в 1900-1910 годах, Чуковский относился также.  В 1903-1904 годах  в печати можно было найти публикации молодого Чуковского, где он, описывая свои впечатления об Англии,  помещал  критические очерки и стихи о поэтах-символистах и художниках-авангардистах.

Среди элитных поэтов Бальмонт считался самым изнеженным, поэтому его реакция на работы Уолта Уитмена  была довольно неожиданной. Американского поэта, Уолта Уитмена, открыл для русского читателя Чуковский. Через три года, в 1904 году,  в журнале "Весы"  Бальмонт писал об Уитмене, как об одном из немногих мировых поэтов, которые не пользовались " темой  грусти как подходящего  настроения ….для  достижения художественного  успеха, для создания гипнотического восхищения"

В поэзии Уитмена он восхвалял "великого певца жизни…могучего барда свободной Америки, кто как грубое дерево с множеством запутанных ветвей, стоял подобно старому вязу". Бальмонт подчеркивал, что Уитмен игнорировал привычные для европейцев формы поэзии и свободно выражал себя, что вполне соответствовало молодой трансатлантической республике. Такая характеристика русского поэта означала признание в Уитмене высокого  поэтического  мастерства. И Бальмонт взялся за переводы Уолта Уитмена, так не похожего  на большинство других поэтов.  Пародоксально, но он решил переводить поэмы Уитмена, основанные на библейской интонации, на речитативе, подобных стихов европейские читатели почти не знали.  Но Бальмонт именно  в  таком понимании видит нечто совершенно новое. " Библейское - есть лучшее восприятие слова" потому, что оно " относится к будущему, а не  к прошлому".

Короче говоря, Бальмонт переводит Уитмена в своем собственном стиле, со своей окраской поэзии. Чуковский же переводит мысли Уитмена достаточно прямолинейно, во всяком случае,  как он их понимает. Оба перевода  достойны  своих авторов, хотя и  показывают разные аспекты поэзии Уитмена. Художественный перевод представляет собой комплексную и сложную задачу, с разными взглядами авторов  на правила лексики, на проявление  смысла  и понимания оригинала. Отсюда не трудно понять, почему Чуковский называет перевод высоким искусством, достойным наших лучших стремлений. При таком отношении к переводу  видна лишь малая часть проблемы Уолта Уитмена. Русский переводчик никогда не сможет попасть в ритм повторов и многословия  Уитмена; хотя экспансивность и звуковая динамика Чуковского действительно синхронно отражались при переводе американского поэта.

Чуковский и Америка

Без колебания Корней Иванович  высмеивал и критиковал многие проблемы США, ее культуру. Годы нашего знакомства совпали с периодом грубой антиамериканской пропаганды, которая проводилась под эгидой правительства. Как многие советские интеллигенты, он воспринимал эту пропаганду с юмором и насмешкой. Наблюдая, как Митя, отличный спортсмен, дьявольски избивал меня в бадминтоне, он издевательски кричал: " Эй, Митя, бей американских империалистов! Бей! Бей!" Он прекрасно знал, что я понимал иронию и не стану воспринимать эти слова серьезно.

И надо помнить, насколько особенным выглядело его поведение в тот период, в период официальной травли и лжи об Америке. Вся эта травля и ложь служила источником для сатириков  в  популярных анекдотах того времени. С другой стороны, Чуковский мог искренне критиковать американскую поэзию и в некоторой степени интеллектуальную жизнь Америки. За этой стороной жизни он следил очень внимательно, в противовес государственной политике Советов, которая пытались исключить любые сведения о США.

Он восхищался американским  искусством и высоко оценивал популярность д-ра Сьюза, американского детского поэта. При этом он критиковал автора "Кошки в шляпе" за многократное  использование одних и тех же ритмов, одинаковых, по крайней мере, на вкус Чуковского. Корней Иванович гордился, что в своих популярных детских стихах он умышленно использовал непохожие  ритмы, причем    видоизменял   их  даже в пределах одного стихотворения.

Чуковский критиковал не только поэзию в американской жизни. Друзья тайно привозили ему романы и статьи Набокова. Читая их, Чуковский видел нелепые интриги в американской научной и литературной политике. Он скептически смотрел на эти интриги, потому что был достаточно проницательным человеком и понимал советскую политику. В этом плане любопытно представить себе, как виделась Чуковскому позиция Уитмена в отношении американской политики и  общественной жизни. В творчестве Уитмена Чуковский ценил критику американского общества, или, по крайней мере, ту часть поэзии, где можно считать, что речь идет о критике. В то же время он чувствовал эксцентричность Уитмена - постоянную необходимость самовосхваления, тенденцию поэта к многословию при описании важных проблем. Я думаю, что именно Чуковский смог оценить гуманизм и блестящие поэтические способности Уитмена.

Талантливый бунтарь

Сам Чуковский был талантливым бунтарем, равнодушным к критике обывателей своего времени. Подобное равнодушие было преимуществом Чуковского, жившего в советское время. Корней Иванович  отлично представлял себе, как преподнести это равнодушие, чтобы оно не относилось к советским условиям. Корней Иванович знал, что именно  поймут  советские читатели, даже если переводчик не сможет поставить все точки над "i". Надо представить себе, что таким, конфиденциальным путем, большинство советских людей все и воспринимало. Завуалированная прямота считалась определенной силой. Короче говоря,  Чуковский использовал  свои формы перевода Уитмена; он показал, что может сделать искусный и превосходный перевод, что может изменить искусство перевода и как усовершенствовать это искусство. Переводя Уитмена, Чуковский выражал собственное отношение к американской культуре и американскому обществу; он восхищался американским поэтом, одновременно критикуя и анализируя его творчество. Как поэт и переводчик, Чуковский был выдающейся личностью, как человек он отличался теплотой и обаянием.

______________________________
* Под названием "Вавилонская башня и другие древние легенды" книга должна была выйти в 1968 году в издательстве "Детская литература",  но набор был рассыпан. Первое издание, доступное читателю, появилось
лишь в 1990 году.