О ВОСТОЧНОМ БАЗАРЕ И ВОСТОЧНОМ САЛАМЕ

Дмитрий КАРАТЕЕВ, Константин МОГИЛЬНИК

Троица любителей путешествовать, среди которых фотограф и кинооператор, профессиональный путешественник, а также литератор, решили увидеть мир, используя все возможные транспортные средства. Имелись в виду как обычные авто, самолёты, так и океанские парусники и воздушные шары. Не отказывались они и от путешествия верхом на верблюде или даже ослике. Ведь это прекрасный способ рассмотреть всё вокруг, пообщаться с аборигенами. Тем более, когда тебя интересует этнография и этнология, волнуют старина, история и современный быт местных жителей. А нашу троицу это таки интересовало. Всё увиденное они снимали на плёнку, а к этому добавляли ещё и свои впечатления изложенные письменно. Вышло своеобразное издательское сообщество. Назвали его «Ключ», потому что помогал открывать секреты прошлого и сегодняшнего. А ещё – символизирует источник творчества и вдохновения.

Прошлой весной сообщество в полном составе отправилось в культурологическую экспедицию в Египет. Цель – изучить... уличную, дворовую, трущобную жизнь древнего города Луксора, что на правом берегу Нила, и его окраин.

Фотографии Сергея, иллюстрированные прозой Дмитрия и Константина, или «плёнки плюс нетленки», как определили они в ещё незнакомой читателям книге «Весна египетская», это и есть продукция их сообщества. Вот один из фрагментов будущего издания.

 Дмитрий КАРАТЕЕВ, Константин МОГИЛЬНИК

 Величаво и грозно, протяжно и внезапно над буднем, над пропылённым припёком, над толкотнёй и теснотой, над галдежом, визгом, стуком, криком, над смешным обманом и гашишным дурманом, над всей бузою арабского города-базара взывает незримый муэдзин из-под минаретного полумесяца: “Аллах акбар”. И через несколько мгновений повторяет: “Бог велик”. Ещё помолчит, давая время правоверному припомнить, о том, что Бог велик, отряхнуться от обыденной суеты. И возгласит мусульманский символ веры: “Лля-илляхи-иль-Алла-ваМухаммед-расул-Аллах” – эта аллитерация на “эль” – для них вместо колокольного звона. Кажется, самое время всякому остановиться, хлопнуть греxом оземь, обратиться – просто повернуться к Богу. Но привыкли горожане к пятикратно ежедневному напоминанию о Всевышнем, как наш крестьянин к утреннему “ку-ка-ре-ку”. Никто не вздрогнет и не замрёт. Продолжается буйный будний базар. Ждёт Аллах, терпит – терпенья у Него довольно. А уж в последний день рёвом архангельской трубы всех заставит вспомнить о Себе. Известно: гром не грянет – мужик не перекрестится.

Да уж, братец, кому и судить об этом, как не тебе! Погляди внутрь и вокруг – это ведь всё равно, – увидишь, сколь скуден и слаб человек и как трудно ему хоть немного походить на то существо, каким, говорят, замышляет его Всевышний.

Вот улочка – чуть пошире автобуса, да их тут и не видно: всё коляски одноконные (“Атансьон! Берегись!”) да ослиные тележки. Теснится к серым старым стенам лоточная торговлишка, лавочная – в нишах. Захожего иноземца ловят, расставив руки, словно во сне – только не в страшном, а в детски весёлом.

– Стой, друг мой, стой. Налево пойдёшь – там Луксор. Он 3000 лет стоит. Направо – Карнак. Он 4000 лет стоит. А там Нил течёт, не знаю сколько лет. А тут вот моя лавка – она всегда здесь. Позови только Мухаммеда – каждый тебе покажет.

(Да, Мухаммеда здесь найти немудрено: окликнешь – пол-улицы обернётся. И все пойдут к тебе, хоть ты не гора).

– Посмотри, дорогой, погляди, хабиби, что за вещь! Это именно для тебя, то что ты всю жизнь искал!

– Ну, что там я искал?

– А вот это! Гляди, вещь сама тебя искала, уже к тебе бежит!

– М-да? И почём она у тебя бежит? Хау, так сказать, мач?

– 25, только 25, это для тебя, для туристов 50. Посмотри, какая...

– Не шуми. 25 чего?

– Фунтов, хабиби, фунтов. Для туристов инглиш, для тебя игипшен – оцени! Но в смысле – 125, если игипшен...

– Да ты, брат, шутишь!

– Баджему шутишь? Баджалуйста, скажи ты сколько. Скажи, скажи!

– Ну 5, не больше.

– О, амиго, ты сам, наверное, шутишь. Это же только для тебя, как раз для тебя. Как тебя зовут?

– Ну, скажем, Али.

– Али? Муслим? Нет? Так баджему Али? А тоже я – Али. Бесня знаешь? “Али, Али-баба, хабиби Али-баба...” Так я для тебя как для Али, только для тебя. Посмотри какая вещь – она же египетская, не европейская. Не для туристов. Исклюджительно для египтян и для таких, как ты, хороших гостей. Леди или бадруга есть? Вот шарфик как раз только для неё. Ну, значит, берём за 26?

– Не берём.

– Баджему нет?

– Да она и пяти не стоит – это же гнилушка.

– А за 20? За 20 хорошо: смотри материя какая – чисто египетская.

– Сказал – за 5.

– Друг мой, друг мой, бадажди, только для тебя, дорогого. Отдаю за 16, а, хабиби? Постой, куда побежал? Вернись – отдам за 5. Баджалуйста, бери, и так понимай, что я тебе просто так подарил. Сейчас сдачи дам – носи на здоровье. Аллах баракат – добро пожаловать в Луксор. Слушай, куда спешишь? А как же бакшиш?

Вот оно, ключевое слово: вечное созвучие с гашишем. Бакшиш – тот самый топор, из которого варится горячая и пряная шурпа человеческого общения. Кто общительнее араба? Выторговать, выманить, выклянчить у проезжего хоть что-нибудь – вот видимая цель общения. Внимание и расположение к собеседнику не только кажутся вполне искренними – египтянин в самом деле не отделяет в себе лицемерие от искренности, а расчёт от прямодушия. Ясно и просто излагает он причины, по которым приeзжий должен заплатить ему больше (по возможности, вдвое или впятеро) той цены, за какую рядились: “Ты дал деньги моему брату. Это ему. А мне?” Либо: “Мне заплатил, спасибо. Но у меня ведь ещё трое братьев и четверо детей. Как с ними быть?” Полтинник за чистку башмаков мгновенно обращается в пятёрку: “А ты как думал, я использовал крем и тряпочку, ведь они не казённые”. Бакшиш норовят сорвать на ровном месте, его просят за всё и ни за что: “Снимаешь, значит? А солнышко-то как апельсин – наше египетское, не европейское. Ну, что тебе совесть подсказывает? Давай бакшиш. Не дашь – согрешишь. У меня пятеро детей, один такой, другой – такой, третий...”

Если, например, попросить бакшиш подряд у тысячи прохожих, в ста, а то и в двухстах случаях не ошибёшься. Так что дело надёжное. А кто не даёт, у кого для просителей полон бак шишей, – тому тоже салам.

И здравствуй в нашем граде – Аллах баракат, Луксор!

И вновь над крышами муэдзиновый рёв – пятница ведь, мусульманское воскресенье. Свечерело. Прерывисто освещённая улица. Там и сям круглые столики, старые деревянные стулья, на них сидят смуглые и чёрные люди, кто в арабской, а кто в европейской одежде. Ведётся неторопливый галдёж, пьются нескончаемые чаи, кофеи, кроваво-кислые каркаде. Дымятся и булькают метровые кальяны. Носятся с подносами мальчишки, на вид цыганчата. Подзываем цыганчонка-арапчонка: “Сколько с нас?” – “А вы откуда?” – “А мы из Японии” – “Не-ет!” – “Ну ладно, из Китая, ха-ха!” – “Я знаю, вы из России.” – “А точнее?” – “Вы из Польши” – “Промазал!” – “М-м-м...” – “Ладно, Украния” – “А-а, очень милый народ. Добро пожаловать в Луксор! А как тебя зовут?” – “Али” – “Так не бывает. Ты мусульманин?” – “Нет, просто Али. А он вот Али-Баба” – “Правда! Махмуд, здесь Али-Баба, смотри! И мусташ, и борода...” – “Да-да-да. А тебя как зовут?” – “Я Ахмед” – “Ахмед, сколько с нас?” – “М-м-м... 25 египетских” – “Врёшь, мы знаем цены” – “Это вы на других улицах знаете, и днём. А сейчас вечер, и у нас” – “Всё равно врёшь! Так сколько?” – “Ну давай 20” – “Ну хорошо, пусть 25, но ты мне, а я тебе 20” – “М-м-м... 15” – “Будь по-твоему: ты мне 20, я тебе 15. Идёт?” – “Ну давайте уж 5” – “Нет уж, только 4, мы цены знаем. Но полтинничек прибавим. Хочешь 4.50?” – “Ладно 4.50 и 50 пиастров сверху – на бакшиш”.

Мальчишка по-старше смуглеет из сумерек, улыбается льстиво. Что тебе, тоже бакшиш?

– Нет, зачем? Познакомиться хочу. У тебя есть жена?

– Есть.

– Где она, в отеле?

– Нет, жена дома в Киеве.

– Далеко жена! Тебе нравятся арабский?

– Да мне многое тут нравится.

– Арабский мужчина любовь хочешь? Смотри мне глаза, на меня посмотри. You may fuck me. Я из Нубии. Без деньги. Мой вот такой нубийский до локтя. Ты такой не знаешь. Все три идём. Арабский любовь увидишь. Только 2 доллара... Want you fuck me?

– Отвяжись!

А кто в луксорских сорной пестрядью запруженных проходах не торгуется и не клянчит, не предлагается? Есть такие люди. Это старики. Сидят на ковриках, на каменных ступенях или просто на куче невесть какого вздору, в домино или в зернь играют, душистые табаки потягивают. Иной откинется на стену, выдохнет, зевая “Алла-а-ах-ах!”, очи заведёт высоко под чалму, и – не то думу думает, не то так безмолвствует. Отбегали своё смолоду шейхи, отгалдели на площадях, сбросили дурной задор и стали – мудрецы. И в каждом человеке сидит мудрец, да не видно его до поры, оттого, что мудр и тих мудрец, не любит со своей мудростью соваться на люди. Так и бывает: на душе салам, а на улице алейкум, то есть всё, что снаружи – вам, а что внутри – то мир.

Так вот и море: беспокоится, носится, – говорят, волнуется. А погрузись поглубже – там рыбий мир да покой коралловый, грёзы логова осьминогова. Шумен и бурен человек смолоду, себя не знает. Окликают тебя колокола, зовут муэдзины – а ты всё за бакшишем, как шавка за косточкой, бегаешь, у Князя Мира подачки выпрашиваешь: “Мама финита, папа финита, гив ми презент, амиго”. Не стыдно? 20 раз бакшиш, 200 раз шиш. Не надоело? Погляди в глаза старика, что там отражается, заметил? Вот то-то. Приходит и твоя пора тихим быть, не мудрить – мудрствовать безмолвно. Ночь, глядишь, настала, высь вызвезженную затеплила-застудила. Понемногу расходятся люди, позёвывая “Аллах”. Голову клонит конь, идти не хочет осёл, выпадают вожжи из рук дурью дневною окуренного возницы. И неустанно – не ревёт – поёт – выговаривает – с минарета: “Аллах-акбар-лля-илляхи-ильАлла-ва-Мухаммед-расул-Аллах...”

А это значит по-нашему: “Приидите поклонимся Цареви нашему Богу!..” На том и доброй ночи.