Продвинутый Фоль

1.

Мы прилетели из Парижа в Москву, и, очевидно, из-за смены температуры жена вдруг захандрила, расклеилась, и я срочно начал искать врача. Я почему-то представил себе уютного чеховского - в шляпе и бороде клинышком - семейного доктора, который одним своим видом, чемоданчиком, неторопливой улыбкой и повторением какого-нибудь старомодного дурацкого словечка типа "голубчик" сразу же вызовет к себе доверие, желание расслабиться и полностью переложить в его умелые профессиональные руки дело твоего выздоровления. После чего, выпив малины с чаем, приняв порошки и поставив горчичники, хорошо пропотев ночью, наутро выздороветь. Это звучало успокаивающе и убедительно, и я бросился на поиски.

Мои московские друзья засмеяли меня, недоуменно разводя руками, переглядываясь и иронически цокая языками от моей американской серости. Знакомые, коллеги, сослуживцы - все в один голос утверждали, что сегодня, в начале третьего тысячелетия, в век компьютеров, скоростей, информационного взрыва и атомной энергетики, все эти чеховские, бунинские, а также окуджавовские доктора являются полным и окончательно изжитым анахронизмом. Мне сказали: у тебя нет выхода! Если ты действительно хочешь, чтобы твоя жена выздоровела, необходимо срочно вести ее на компьютерную диагностику, лучше всего по знаменитому американскому, а теперь уже наднациональному методу Фоля.

Поэтому на третий день недомогания я посадил жену в автомобиль и повез ее по объявлению, звучавшему так: "Продвинутый Фоль! Компьютерная диагностика. Высококвалифицированные специалисты. Приятная профессиональная атмосфера. Почти центр". Я хотел, чтобы жена выздоровела, и поэтому позвонил и назначил время приема, добавив, что нам нужно срочно и что мы готовы доплатить за скорость.

В назначенный час мы оказались в темном подъезде, основательно пропахшем кошачьей мочой. На стене у входа мелом была нарисована стрела, а под ней написано: "Кремлевские таблетки. 3-й этаж". Проверив еще раз правильность адреса, мы обнаружили, что наша цель находится на том же третьем этаже, и начали восхождение. Стены лестницы были исписаны руками любознательных учеников английских школ. Много внимания было уделено интимной связи мужчины и женщины, не обойдены молчанием половые органы президентов России и Америки. Несколько слов ободрения было сказано в адрес Адольфа Гитлера и Владимира Жириновского.

После второго этажа стало меньше вонять мочой, зато стало больше пахнуть сгнившими овощами. Дверь на третьем этаже, на которой было мелом же написано: "Медицинский центр", открылась после того, как кто-то долго и внимательно, ничего не говоря и не спрашивая (но сопя), рассматривал нас в дверной глазок.

"Третья налево", - буркнул седой небритый мужчина в домашних шлепанцах, наконец пропустив нас в помещение. Пахло смесью камфорного масла и винегрета. Квартира оказалась значительно больше, чем нам представлялось с лестницы: с длинным коридором, огромным количеством дверей и плакатами вдоль всего коридора, предлагающими гражданам заботиться о своем здоровье и соблюдать меры предосторожности во время полового акта.

За третьей налево дверью, в почти пустой комнате (очевидно приемной), лежала на диване в домашнем халате миловидная женщина лет сорока пяти - пятидесяти, оживленно с кем-то болтавшая по телефону. Увидев нас, она запахнула халат, заулыбалась и, не прекращая разговор, приветливо указала на дверь, ведущую из приемной в следующее помещение. По дороге она подставила руку, и я опустил в нее оговоренную заранее сумму. Мы вошли и оказались в малюсенькой каморке, ранее бывшей, очевидно, кладовкой, в которой только и умещалось, что кресло, когда-то явно гинекологического назначения, стул и малюсенький столик с красующимся на нем компьютером.

"Полотенчико принесли? - все еще прижимая трубку к уху, спросила нас обитательница приемной. - Тогда распаковывайтесь, разувайтесь и раздевайтесь".

- Совсем? - невпопад ляпнул я.

Доброжелательная дама одарила меня еще одной улыбкой и закрыла дверь. Щелкнул замок, и мы оказались заперты. Последнее, что я успел заметить, - это что трубка у доброжелательной была на длинном шнуре. "Далеко не уйдет", - почему-то сложилось у меня в голове. И от этой мысли напряжение, овладевшее мной с того момента, как мы оказались на вонючей лестнице, спало.

Жена вынула из принесенной сумки полотенце, аккуратно сложила на гинекологическом кресле и поинтересовалась: "Кто будет раздеваться? - в ее голосе отчетливо слышалась ирония. - Ты или я?"

"Родная, - сказал я, - однажды доктора Рабиновича пригласили осмотреть Сталина, у которого болел живот. Рабинович промял генерального секретаря и сказал, мол, будем ставить клизму, так как налицо запор. "Кому клизму? - поинтересовался вождь всех народов. - Мне?" На что доктор Рабинович со свойственным только рабиновичам остроумием сказал: "Нет, товарищ генеральный секретарь, клизму будем ставить мне!" - и думал, что удачно пошутил".

"Надоели мне твои шутки тоже", - сказала жена, но начала раздеваться. "Так вот, - охотно продолжил я, - доктору Рабиновичу поставили клизму, и в этот самый момент (надо же такому случиться!) самого прогрессивного языковеда на свете, так сказать, прорвало, и жить ему сразу стало легче и веселее, - я попытался свистнуть, но неудачно. - С тех самых пор, как только у вождей запоры, евреям ставят клизмы".

Я засмеялся, но ответного энтузиазма не обнаружил. "Когда я говорил "Рабинович", я имел в виду собирательный образ", - сделал я еще одну робкую попытку. Жена нахмурилась, обдумывая, снимать ли ей лифчик, решила снимать, сняла и оказалась по пояс голой.

2.

В этот момент, как по мановению волшебной палочки, дверь в каморку открылась, и в нее втиснулись трое хмурых мужчин. Двое в халатах, третий в пиджаке, надетом прямо на голое и очень волосатое тело. Не обращая на нас внимания, слегка потеснив меня плечами, они сгрудились вокруг компьютера, который приветственно им зажужжал. Затем все трое, как по команде, повернули головы в нашу сторону.

"Доктор Тюлюлюкин", - представился один из тех, кто был в халате. "Изобретатель Савельев Степан Дмитриевич", - отрекомендовался второй. "А я просто посмотреть пришел, - объяснил тот, кто был в пиджаке. И действительно: просто посмотрел на мою полуголую жену. - Я тут живу по соседству".

"Ну-с, кто из вас на диагностику?" - строго спросил доктор Тюлюлюкин. Не знаю, что чувствовала в этот момент моя по пояс голая и босая жена, но я себя ощущал как в плохом водевиле. "Я, - сказала жена и почему-то подняла руку, - на диагностику пришла я".

Тот, который представился изобретателем Савельевым, засуетился: "Вот сюда, пожалуйста, бочком, так сказать", - он достал откуда-то грязноватый стакан с мутноватой водой, движением фокусника раскрыл принесенное женой полотенце, бросил его на пол, вылил половину воды на полотенце и широким жестом пригласил жену встать на него. "Вот, пожалуйста, ножками босыми на мокрое полотенчико, сейчас мы к нему электродики подключим, а в ручки уж, не обессудьте, проводочки, а ежели озябнем, то опять же не обессудьте, но уж за ради здоровья потерпеть придется".

Как Савельев говорил, так и делал, и через минуту к полотенцу были прикреплены электродики, а в руках жены оказались по оголенному проводочку, другими своими концами уходящие под гинекологическое кресло, а далее, очевидно, к компьютеру.

"А теперь выпьем водичку, - снова засуетился изобретатель. В руке его магическим образом возник тот же стакан с остатками воды, который он теперь протягивал моей жене. - Стаканчик, так сказать водички, надо выпить. Всенепременно".

"Воды..." - тупо повторила жена и посмотрела на меня. Я пожал плечами, мол, раз уж мы сюда пришли... Жена взяла стакан, на секунду задумалась, но потом мелкими глотками начала пить. Мужчина в пиджаке на голое тело неотрывно смотрел на ее грудь, иногда шумно сглатывая слюну и еле слышно матерясь. Думаю, он впервые в жизни пожалел, что не стал врачом.

Тюлюлюкин тем временем чем-то щелкнул, что-то повернул, и на экране компьютера высветилась надпись: "Продвинутый Фоль", а под ней изящным каллиграфическим шрифтом: "Савельев". Надпись пропала и сменилась изображением мужского тела, а после досадливого чертыхания доктора снова что-то щелкнуло, и появилось схематичное изображение женского тела, на котором в разных его местах, как фонари, мерцали несколько темно-красных точек.

"Легкие забиты… Печеночка барахлит… Не все в порядке в нижнем отделе позвоночника", - озабоченно произнес Тюлюлюкин.

"Вижу кое-что еще", - напряженным тоном подсказал Савельев.

"Да, я тоже вижу, вот..." - тут же отозвался Тюлюлюкин. В этот момент по экрану прошла мерцающая полоса.

"Вегето-сосудистая дистония", - почти хором сказали Тюлюлюкин и Савельев.

Мужик в пиджаке на голое тело наконец оторвался от груди моей жены и перевел восхищенный взгляд на экран компьютера.

"Ситуация непростая, придется серьезно потрудиться. Какое счастье, что вовремя поймали. Еще бы неделю-другую, и могло бы быть поздно", - задумчиво произнес Тюлюлюкин.

Не успел он закончить, как Савельев подхватил: "Старым-то, обычным Фолем могли бы и не заметить. Обычный Фоль так глубоко не берет!"

"В чем дело? Что вы там такое увидели?" - ошарашенно спросила жена.

"Организм измучен и молит, молит о помощи, и мы ему эту помощь предоставим", - Тюлюлюкин сделал шаг вперед, оказался между мной и женой, взял нас обоих за кисти рук - ее за левую, меня за правую - и замер. Наступило неловкое молчание. Жена смотрела на меня тяжелым взглядом. Тюлюлюкин стоял, опустив голову и закрыв глаза. Савельев уперся, как мыслитель Родена, подбородком в кулак, глаза долу и тоже молчал. По гусиной коже на голой груди жены я понял, что она замерзла, а по блеску ее глаз, что ее сейчас прорвет.

Я не люблю крови, а если бы жена открыла рот, крови и разрушений было бы не избежать (я знаю, о чем говорю). Поэтому я попытался спасти изобретателей, вызвав огонь на себя: "А скажите..." - начал я, но меня прервал Тюлюлюкин: "Руки у вас холодные... возможно, у вас облитерирующий эндертерит. Коллапс не исключен! Срочно, да срочно, дорога каждая секунда!"

3.

Тюлюлюкин резко отпустил наши руки, и жена стала нервно одеваться.

"Лекарств-то много, и разных, - глубокомысленно вступил в разговор оживший Роден. - Но ведь что интересно, что одна и та же пилюля для кого-то благость, а для другого она же яд! - Он говорил тихо, как бы размышляя, но как бы и делясь с нами своим сокровенным: - Еще вчера врачи на больных эксперименты проводили. Врачи они не плохие, нет! Просто у них не было Метода. - Слово ?Метод" у Савельева явно звучало с заглавной буквы. - Они давали больным лекарство и смотрели, помогут эти лекарства или нет. А потом, когда они помогали, то давали другие и снова ждали..."

"Бывало, именно из-за лекарств, не от болезни и умирали..." - вставил свои двадцать копеек Тюлюлюкин.

"Да, история знает много таких случаев, - не дал ему развить тему Савельев.- Но недавно, совсем недавно в одну скромную, немолодую уже голову пришла идея..."

"Гениальная идея в гениальную голову", - опять вмешался Тюлюлюкин.

"Нет, брат Тюлюлюкин, - продолжил изобретатель и сделал жест правой рукой, точно как члены Политбюро ЦК КПСС приветствовали проходящих демонстрантов, - не надо так! Гениальное видится на расстоянии. Пройдут века, да, пусть пройдут века, и тогда, тогда потомки решат... Но нам надо спасать эту чудесную, милую, очаровательную женщину! Надо думать о людях!"

Тюлюлюкин уже был у компьютера, и на экране снова появилось очертание женского тела, в нескольких точках которого мерцали темно-фиолетовые, почти чернильные пятна. Откуда-то из-под стола появился картонный ящик. Все трое фолевцев склонились над ним, и Тюлюлюкин, порывшись, выудил оттуда блистирку с шестью запечатанными в фольгу таблетками, явно отечественного производства.

"Это вот в левую ручку, а проводок в правую", - и снова моя жена, метнув на меня убийственный взгляд, замерла с проводом в руках.

Изобретатели уставились на экран, на котором ничего не происходило.

"Нет, нет, не годится!" - воскликнул Савельев. Тюлюлюкин быстро выудил из ящика стеклянную баночку с какими-то белыми таблетками и всунул ее в руку моей жене, забрав у нее блистирку. На этот раз экран вздрогнул, по нему прошла судорожная волна, но потом все вернулось на круги своя и замерло.

"Правильное направление, - скомандовал Савельев, - но не хватает силы. Да, силы не хватает!" - вдруг с пафосом вскричал он.

Движением фокусника Тюлюлюкин выхватил из ящика красивую белую пластиковую банку с явно заграничной наклейкой, в каких в Америке продаются витамины и пищевые добавки. Стеклянная банка исчезла, а в руке у жены появилось импортное средство… и тут произошло чудо! Из старенького, еле пыхтящего компьютера послышалась музыка, а все темные пятна на контуре женщины на экране начали светиться изнутри и вдруг лопнули, взорвавшись тысячью огоньков, как гроздья салюта, и все тело на экране засветилось радугой жизнеутверждающих цветов.

От восторга Тюлюлюкин захлопал в ладоши, но осекся под косым тяжелым взглядом изобретателя. От неожиданности безымянный мужик в пиджаке на голое тело громко испортил воздух. В комнате явственно запахло кислыми щами.

"Все, - сказала жена, - это не последняя даже капля, это последнее ведро!"

И мы ушли, так и не узнав, сколько нам будет стоить полное и окончательное излечение от вегето-сосудистой дистонии и предотвращение немедленного коллапса.

Я бы никогда не вспомнил о продвинутом Фоле, если бы в следующий свой приезд в Москву не увидел на экране телевизора, сразу после вечерних новостей, знакомые лица фолевцев. Налицо были Савельев, Тюлюлюкин, та самая женщина, которая лежала на диване и говорила по телефону, и даже сосед, но уже более прилично одетый. Шла серьезная раскрутка невероятно точного и действенного метода диагностики практически всех возможных заболеваний. На экране ожило все, что произошло с нами, но с небольшим новшеством: у больной отрезали прядь волос, а у больного взяли каплю крови и зачем-то в кровь и в волосы тоже совали оголенные провода. Затем на экране телевизора стали появляться известные всей стране певцы, музыканты, спортсмены и политические деятели. Все они в один голос утверждали, что Продвинутый Фоль спас их жизни, жизни их детей и близких. Радостные лица, благодарности Тюлюлюкину и Савельеву не прекращались, пока наконец на экране не засветилось следующее сообщение: "Отечественный Фоль - самый продвинутый Фоль в мире!" Затем диктор сообщил замогильным голосом: "Больны вы или здоровы, хорошо вы себя чувствуете или плохо, неважно. Вас изнутри, возможно, сжигают страшные заболевания, обнаружить и предотвратить которые сможет только… продвинутый Фоль!" После этого экран взорвался салютом и засветился жизнеутверждающей радугой.

"В Америке так не могут", - сообщили мне мои московские родственники.

"У нас теперь и жить лучше стало, и лечат лучше, чем у вас", - объявил мне мой двоюродный брат.

"А вообще, что у вас в Америке есть такого, чего у нас купить нельзя?!" - поддакнула его жена.

И я опять в который раз понял, какой я счастливый человек и как мне повезло в жизни, что я вовремя уехал в страну, в которой все это происходило задолго до моего рождения, а встречи с Савельевыми и Тюлюлюкиными происходят только на страницах книг Фицджеральда и О'Генри.

Как мне рассказали уже много позднее одни дальние знакомые, Савельев стал депутатом Думы, но прослужил там недолго, так как его вскоре после выборов убили в женской бане выстрелом в голову. А Тюлюлюкин стал академиком, но не Академии медицинских наук, а какой-то другой, о которой даже вроде до того ничего не слышали. Он теперь живет в четырехэтажном особняке в центре Москвы, принимает исключительно олигархов и руководителей государства и лечит их от облысения и импотенции. И уже почти всех и почти от всего вылечил.