НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! А ПОЧЕМУ БЫВАЕТ?

Геннадий Степанович Дворянинов - учёный с мировым именем, рофессор, доктор физико-математических наук – работал в Научно-исследовательском центре г.Конакри (Гвинейская республика), подаренном в 1982 г. бывшим ССР народу Гвинеи. Дворянинов тогда занимался исследованием метеорологических полей в ропической зоне Атлантики.

«Африканский» приод жизни учёного оставил в нём след настоль о сильный, что позднее, будучи же ведущим научным сотрудником севастопольского Морского идрофизического института Национальной Академии Наук Украины, он занялся литературным творчеством, подготовив к печати книгу “Там, где живут духи и шаманы”. Для него – убеждённого материалиста, воспитанника МГУ - так и остаётся загадкой: что же он видел в Гвинее – трюк проворного иллюзиониста или результат действия каких-то неведанных сил?

С Тьерно Барри я познакомился, когда впервые приехал в Гвинею на работу в Научный центр. Тьерно – недавний выпускник местного университета – у меня стажировался. Он резко выделялся из числа сородичей красивым профилем, выразительными глазами, кожей цвета темного шоколада и, главное, независимой, гордой осанкой. Держал себя уверенно и с большим достоинством. Даже гораздо старше его гвинейцы обращались к нему с почтением. Это заинтриговало, и я начал более внимательно наблюдать за ним. Иногда, заходя в комнату, замечал, что Тьерно не сразу включается и реагирует на моё появление и вопросы. Местные жители вообще заторможены и в работе совсем не активны – жара за тысячелетия сформировала в них малодеятельные натуры. Они даже созревшие плоды манго ленятся собирать, а сбивают снизу камнями, ломая при этом много веток и разбивая фрукты. Поэтому я списывал такую его странную реакцию на дрёму. Но иногда он был энергичен. Даже очень.

В Гвинее растут знаменитые наркотические плоды кола. Величиной они меньше кулака, а формой и гладкостью поверхности похожи на крупные бобы, но светлее и с химическим отливом. Их жуют в качестве возбуждающего средства, кофеина в них больше, чем в кофе. Если переусердствовать, то не только не уснёшь, но долго будешь в сильном возбуждении. И временами необычную энергичность Тьерно я связывал с кола. Там ими пользуются повсеместно, продают на рынках и улицах. Однако странным казалось то, что возбуждение не проходило несколько недель, и гвинеец при этом выглядел прекрасно. Видно было, что оно не за счёт временной концентрации и износа внутренних резервов, как бывает, когда человек пьёт крепкий кофе и не спит сутки, а затем отсыпается во вторые.

Но больше всего Барри – это его фамилия – поразил меня тем, что через два месяца стал прилично изьясняться на руcском языке, хотя до этого не знал ни слова. Гвинейцы все способны к языкам. Это и понятно: память их не обременена ни логикой, ни специальными знаниями; они от природы музыкальны и тонко чувствуют ритм, что для овладения языком необходимо.

Феномен Тьерно был любопытен, и я поинтересовался: как ему это удалось. Он сказал, что помогла мама. Я удивился: откуда она знает русский язык? Его ответ озадачил. Тьерно рассказал, что он является прямым наследником бывшего короля Гвинеи. Его мать – дочь последнего из них. Правил их род много поколений и все короли обладали необычными способностями. Их обучали с рождения. Тайну этих возможностей знали только они и главные шаманы, и передавали лишь непосредственным наследникам, хотя и другие дети кое что постигали. Его мать – четвёртый ребёнок второй жены короля, также немного обучена. Она-то его «заставила» запоминать слова. Он их и выучил. Это легко. Труднее, когда она вызывает. Тогда у него даже кружится голова.

Я не понял и переспросил, что значит – «Вызывает?…» Он пояснил, что мама живёт не с ним. В его новом районе на окраине Конакри нет телефонов. Когда мама хочет его видеть, она делает так, что у него в голове начинает звучать ритм, которым шаманы созывали их род, если хотели сообщить важное. И Тьерно идёт к ней. Правда, в голове – он показал на область правого виска – немного больно.

Его рассказ меня не очень впечатлил, так как я посчитал, что не совсем понял. Ведь русский язык он знал не достаточно хорошо. Человек привыкает быстро, даже когда попадает в экзотическую ситуацию, вначале поражающую его воображение своей необычностью. Через некоторое время многое ему кажется естественным и обыденным, и он не замечает того, что вначале не давало покоя. Так и я. Вскоре меня уже не волновали поразившие первое время странности Барри. Негры все не вписываются в наше понимание нормального.

…Прошло несколько лет. Я возвратился в Севастополь, Барри учился у меня в аспирантуре. Однажды Тьерно и другой аспирант, Мусса, пригласили меня в общежитие посмотреть, как они живут, выпить чашечку знаменитого гвинейского кофе сорта хараре, который выращивается вовсе без удобрений и химикатов. Он намного плотнее, твёрже, чем бразильский, и в два – три раза больше содержит кофеина. Я – заядлый кофеман со студенческих лет и приглашение принял. Да и нужно было познакомиться с жизнью аспирантов.

Кофе гвинейцы готовят специфично. Прокаливают немного больше, чем обычно, так что он становится чёрным, как лакированный рояль. И варят, ставя толстенный сосуд из специальной жаропрочной глины на огонь. Вначале его раскаляют, а затем накладывают густо замешанный на воде кофе и, нагревая, постепенно разбавляют. Получается великолепный крепкий ароматный напиток с тонким вяжущим вкусом, который, если после этого не есть, сохраняется во рту несколько часов. В Конакри коллеги часто меня им угощали. Но процедура его приготовления не проста, и я так и не смог перенять ее в тонкостях.

Барри намолол зёрен и начал чудодействовать. По комнате заструился сильный и в то же время утончённый запах. Я заметил, что Тьерно, манипулируя с раскаленным глиняным сосудом, берет его голыми руками. Вначале решил, что сосуд не очень горяч для того, чтобы обжечь руки. Но когда кофе был готов и гвинеец начал разливать его в чашки, не удержался и поинтересовался: как он ухитряется не обжечь их, держа раскалённый сосуд?

Ответил Мусса, сказав, что родня Барри вся такая; их род способен на многое. А Тьерно буднично произнёс: «Это – просто…» Я мгновенно вспомнил такой же ответ по поводу изучения языка, но при Муссе не стал ничего выпытывать.

Вскоре молодые люди, защитив диссертации, уехали.

Через некоторое время я снова очутился в Гвинее. А у нас началась горбачёвская «перестройка» и развал СССР. Ситуация складывалась так, что наши специалисты завершали работу в Научно– исследовательском Центре навсегда, передавая его гвинейцам.

Как-то Тьерно пригласил нас с женой к себе, сказав, что его мама и родственники хотят со мной познакомиться. А они у него были влиятельные – два министра и высокопоставленные чиновники.

Я с готовностью дал согласие, памятуя о феноменальных возможностях его родни, упомянутых Муссой, и желая как-то соприкоснуться с их таинством, увидеть всё собственными глазами, а не знать понаслышке.

Встретились в доме Тьерно. Живут они совсем не так, как мы. Да это и понятно – ниже двадцати градусов тепла не бывает. Стол и стулья у них на коротких ножках и много ковров. Сидят, в основном, на полу. На дворе навесы из зелени и поэтому прохладно. Спиртного гвинейцы практически не пьют. Они в подавляющем большинстве мусульмане.

Нас обещали угостить традиционными гвинейскими блюдами из овощей, риса и фруктов, а также знаменитыми лепёшками из рисовой муки, замешанными по особому рецепту. Пекут их в раскалённых чугунных котлах или чаще – на металлических решетках. Пока же предложили расположиться на открытой зелёной веранде, где кроме Тьерно, уже сидел его дядя по отцу – министр юстиции. Нас угостили прохладным напитком из ананасов и кола. Выпив по паре глотков, мы почувствовали его бодрящее действие.

Женщины хлопотали у разожжённого неподалёку очага, жаря в масле бананы, маниок, готовя рис и таро с приправами. Дурманящий, возбуждающий аппетит запах наполнил весь тенистый двор. Что и говорить, обилие овощей, фруктов и приправ позволяет гвинейцам готовить ароматные, вкусные блюда.

И тут я заметил нечто необычное. Вернее, заметила жена и обратила моё внимание. Мать Тьерно, пёкшая лепёшки – пищу в Гвинее готовят только женщины – не пользовалась никакими приспособлениями. Но лепёшки как-то легко прилипали к её ладони с чуть-чуть растопыренными пальцами, выскакивая из котла. Женщина, гибко поведя кистью, грациозно переворачивала и водворяла лепешки обратно в котёл. Она их не брала, не сгибала пальцы, не захватывала, а именно притягивала к ладони, как магнитом. И лепёшки, приподнимаясь, прилипали к ней, а затем, когда мать Тьерно поворачивала кисть, падали в котёл, отрываясь. Действо было подобно тому, когда электромагнит притягивает лист железа, переносит в нужное место, а затем выключается ток, и лист послушно оказывается на месте.

Но здесь-то происходило совсем другое. Удивительное и необъяснимое. Обыкновенная голая рука заставляла подпрыгивать лепёшку, пекущуюся в чугунном котле в пальмистовом масле! Это было непостижимо!

Когда я обратился с вопросом к Тьерно, спросив, не ошибаемся ли мы, он подтвердил всё, заметив, что видел наше недоумение. Но он и рассчитывал познакомить нас с мамой, а особенно с дядей, который скоро придёт, так как мама его «вызвала».

Мы подошли к Калле – так звали мать Тьерно – красивой гордой африканке с длинными, загнутыми вверх ресницами и четко очерченными большими глазами. Волосы у неё, хотя и вились кольцами, но не очень мелкими и не были короткими. Покатые, узкие плечи, длинные тонкие кисти и высокая красивая грудь. Смелый гордый взгляд знающей себе цену, прекрасно сложенной женщины, говорили о высокой породе, гвинейском аристократизме.

Её глаза…Глаза её были полны плещущимся омутом, бездной и влекущей силой. Они могли заставить упасть на колени, войти в огонь и даже, наверное, полететь. В них, поистине, жила Божественная – или дьявольская – сила. Сколько же её было!…

Она по просьбе Тьерно просто, плавно и с достоинством, продемонстрировала нам свои возможности, и мы увидели, как мёртвая бестелесная материя беспрекословно выполняет её волю, повинуясь, словно живое существо. Это было необъяснимо и неправдиво…

Я, окончивший физический факультет МГУ имени Ломоносова, знающий, что движение во Вселенной подчиняется законам физики, и не существует известных нам сил, которые могли бы заставить лепёшку притягиваться к руке, видел это собственными глазами. Но я знал также, что самое неопровержимое доказательство, которое сильнее всякой логики, теории и рассуждений – это факт! А он был вот здесь, на глазах. И объяснить его было невозможно на основе всей совокупности земных знаний. Это повергло меня в глубочайшее уныние и пессимизм. Я впервые по-настоящему почувствовал и колоссальные возможности человека, и ничтожную малость его знаний.

Не менее удивительным было то, что горячие масляные лепёшки не оставляли на её ладони ни капельки следа. Она была абсолютно сухой. Калле не чувствовала жара и утверждала, что они к ней непосредственно не прикасаются. Как она выразилась, между ладонью и лепёшкой находится «живое небо».

Что она хотела этим сказать, точнее не смог объяснить и Тьерно. Он лишь произнёс: «Она говорит: «живущий воздух»…»

В этот момент Калле обернулась и что-то сказала сыну. Он перевёл: « Пришёл дядя Кидугу…». Но никого не было. Появился гвинеец только минуты через три. А мать заранее знала, что он пришёл. Это Тьерно обьяснил просто, сказав, что его предки жили в лесах, холмистых и болотистых местах и, конечно, должны были чувствовать приближение как своих, так и врагов, и различать их заблаговременно. В особенности этим чутьём обладали короли и шаманы. Ведь от этого зависели живучесть и благополучие рода.

Кидугу был среднего роста с широченными плечами и узкой талией; далеко не молодой. В нем поражала голова. Она была сильно вытянута вверх со сдвинутым назад затылком, как если бы на шею посадили большую узбекскую дыню, наклонив её назад. Высота скошенного лба была заметно больше, чем остальное лицо, а уши маленькие и абсолютно правильной формы. Голова в области переносицы как бы имела излом, резко наклоняясь лбом назад. Нос и губы, да и весь профиль, ясно выдавали присутствие северо-восточной африканской породы негров с сильной примесью арабской крови. Большие глаза были широко посажены и своими миндалевидными дугами выходили далеко к вискам, создавая впечатление надетой карнавальной маски «летучая мышь». Но наиболее странно выглядели его ноги, вернее походка, какая-то крадущаяся, просачивающаяся, на пружинистых и очень гибких ногах. Создавалось впечатление, что они состоят из одних мышц – так мягка была его поступь.

Когда знакомились, Кидугу подал руку, сжал мою и, хотя я ещё не успел ослабить пожатие, его ладонь выскользнула, будто её и не держали. А я остался со сжатым кулаком.

От него веяло, пожалуй, даже мело странностями и необыкновенностью. Не знаю, специально ли, но он демонстрировал их во всём. Если бы я собственными глазами не увидел и не пощупал руками его феномены, никогда, ни при каких обстоятельствах, не поверил бы в их существование. Ибо то, что продемонстрировал Кидугу, нельзя ни понять, ни объяснить. Это можно лишь воспринять, как факт, или, как веру в Бога. Ведь в него просто верят, хотя непосредственно ни его дел, ни его самого никто не видел. А мы все запредельные возможности Кидугу видели собственными глазами и щупали руками.

А началось с того, что когда ему подали напиток с кола, он, не притрагиваясь к сосуду, выпил содержимое до дна. Гвинеец просто наклонял немного голову, делал губы вытянутой вперёд трубочкой, еле слышно причмокивал, будто подзывая когото, и напиток послушно устремлялся к нему тонкой струйкой в рот. Как у Гоголя галушки в знаменитых «Вечерах на хуторе близь Диканьки». Он полностью осушил сосуд и, не касаясь, отодвинул его на середину стола. Я был в недоумении и, не доверяя магическим способностям дяди Тьерно, подозревая мошенничество, попросил снять скатерть, показать сосуд и обратную сторону крышки стола, но ничего постороннего, даже царапины, не нашёл…

Кидугу чуть позже посрамил меня за это недоверие, поставив в неловкое положение. В конце вечера, когда мы пили кофе, а он так же расправлялся с ним, как с напитком из кола, я предложил ему попробовать это сделать из моей чашки. Он, задето, согласился и в ответ предложил мне выпить кофе, как и он, из его чашки. Естественно, ничего подобного я не смог. А он продемонстрировал нам, что и моя чашка кофе ему подвластна и абсолютно послушна. При этом родня Тьерно смотрела на меня снисходительно и с элементом сожаления, как смотрят на неполноценного от рождения человека. Я же в тот момент так себя и чувствовал.

В середине вечера Тьерно сказал мне, что я понравился дяде тем, что внимательно слушаю и хочу знать. Во мне нет чувства превосходства белой расы – он это знает – и понимаю, что они многое умеют из того, что нам не ведомо, поэтому Кидугу покажет мне еще кое-что.

Перекинувшись двумя фразами с Калле, гвинеец пригласил нас к очагу, на котором женщины готовили пищу. Мы сели полукругом. Дядя разделся, оставшись лишь в трусах. Он сел около очага, над которым висел пустой раскалившийся котёл диаметром чуть меньше обыкновенного таза. Под ним пылали огни. Кидугу опустился на корточки и свесил голову на грудь. Всё погрузилось в густую тишину. Мы затаили дыхание. Видно было, что дядя Тьерно входит в транс, так как его тело начало подёргиваться в мелких конвульсиях и выписывать странную неправильную траекторию, одновременно покачиваясь. Затем мы услышали звуки, прищёлкивания языком и тихое бормотание. Глаза его были открыты, расширенны и бессмысленно остекленевшие. Неожиданно он вскрикнул, легко и высоко подпрыгнул, схватил голыми руками раскалённый котёл и… надел его себе на голову…

Котёл сидел на нём симметрично и правильно, словно кем-то поддерживаемый. Танцуя и извиваясь, ставя стопы ног плотно одну за другой, Кидугу начал продвигаться к раскалённым углям и медленно взошёл на них босыми ногами. В центре костра он застыл и стоял, не подавая ни малейших признаков жизни. Гвинеец даже не дышал. Женщины, всё это время тихо певшие, ритмично покачиваясь и закрыв глаза, усилили ритм и периодически стали издавать возгласы и гортанные звуки. Звуки были настолько специфичны, что, думаю, европеец воспроизвести их не способен.

У нас возникло пронизывающее, как бы гипнотическое состояние, тело мелко дрожало, резонируя с пением женщин. Ритм и тон пения возрос до невероятной высоты, а Кидугу стоял на раскалённых углях с надетым на голову пышущим жаром котлом, как вбитый намертво кол. В какой-то момент он начал мелкомелко вибрировать так, как дрожат продрогшие под мокрым снегом догола раздетые люди. Снова возникло ритмическое пощёлкивание с шипящими звуками песнопения и котёл начал приподниматься, плывя вверх и одновременно покачиваясь, будто его снимали с плотно засевшего пня. Руки Кидугу в это время были крепко сцеплены в области живота, втянувшегося так, что через его кожу проступал позвоночник. Котёл приподнялся над головой и стал медленно вертеться вокруг неё. Затем гвинеец неожиданно, резко выкрикнул, подскочил, схватил сосуд и быстро поставил его на место, раскинув ноги в воздухе. Потом в одно мгновение, отпрыгнув от раскалённых углей, сел на землю, схватил ступни ног и притянул подошвы к щекам, обвив ступнями голову пальцами назад. Посидев так с минуту, он медленно, словно просыпаясь, потянулся, расправился, внимательно посмотрел на нас и улыбнулся.

Когда Тьерно обратился ко мне с вопросом, спрашивая, всё ли я видел, я ответил, что видел. Но, по-видимому, вы – африканцы во владении телом и общении с природой умеете настолько много, что я сразу не могу во всё это поверить. И считаю, что, возможно, это было не реальностью, а видением под гипнозом. Кидугу просто загипнотизировал нас.

На это Тьерно спросил:

– А с вашим выпитым кофе?…

– Здесь всё было реально, но объяснить не могу.

Это и не возможно, – произнёс он. – Духов понять нельзя, их только можно вызвать. И это не всем дано. Мне они не подвластны.

Мы попрощались. Подавая руку, Кидугу смотрел на меня, чувствуя своё превосходство. Он умел многое такое, что нам неведомо. И был горд этим.

События того вечера оставили в нас сомнения, размышления и вопросы. Виденное нами надевание раскалённого котла на голову, его парение над головой и вращение, долгое неподвижное стояние голыми ногами на пылающих углях, можно было бы объяснить гипнозом невероятной силы. Но, как объяснить тогда то, что мы оба видели всё происходившее абсолютно одинаково в мельчайших деталях. При гипнозе подобного быть не может. Каждый воспринимает всё по-своему, видит свою картину. И главное… Ведь приподнимаемые и переворачиваемые притягивающей ладонью лепёшки и выпитый из моей чашки кофе, неподвижно стоявший на столе, это факт и неоспоримая реальность. И я не знаю, как её объяснить…

Видно, расстояние между реальным и воображаемым можно преодолеть только воображением.

г. Севастополь.