"Тот, Майор и другие" на сцене театра "Круг"

В начале 70-х годов 20-го века инсценировку этой повести поставил в ленинградском Большом Драматическом театре   Г. Товстоногов. Наверное, это была единственная постановка в репертуаре любимого и выдающегося театра, которую я не видела. Если бы я знала, как пожалею об этом в мае 2016 года, целую жизнь спустя. Теперь мало, что можно узнать о том, как был  сценически представлен этот  трагифарс, раскрывающий ужасы войны. Не видела, я, к сожалению, и постановку  той же поры  в театре "Современник", где главную роль играл Олег Табаков.

Вспомнила я о столь давних спектаклях по этому своеобразному  произведению нынешней весной, когда увидела новую его сценическую версию режиссера Юрия Рубенчика, хлестко и остро, на  грани гротеска и реальности сыгранную любительской труппой   театра "Круг" в Бостоне.  

 Итак, на сцене повесть Иштвана Эркеня - венгра, вынужденного     участника Второй мировой войны. Венгрия воевала на стороне Германии, и ему некуда было деться от всеобщей воинской  повинности. Так человек попадает в жернова исторических катаклизмов.  

Оружие брать ему в руки, по счастью, не пришлось: он был направлен на трудовые работы - укладку шпал. Затем Эркень пережил еще и  советский концлагерь, и  вернулся на родину с трагическим опытом, обретенным в военной мясорубке, через которую прошел.

На первый взгляд рассказанная им история по духу напоминает памфлетность приключений бравого солдата Швейка. Но это не так. 

 В юморе Гашека преобладает народное веселье. В иронии Эркеня    высвечиваются нелепость, автоматизм, подчиненность,  оболванивающие человека. Мировоззрение писателя определяет принадлежность к модернистскому направлению, получившему название в искусстве, - литература  абсурда. Гротескная    демонстрация нелепости и бессмысленности жизни, поданная через своеобразное соотношение трагического и комического без видимой интриги становится в середине 20-го века темой этого нового  художественного направления.

 В драматургии ее главными выразителями были ирландец Сэмюэл Беккет и француз румынского происхождения Эжен Ионеско, жившие во Франции, и венгр Иштван Эркень. В повести Эркеня "Тот, Майор и другие" отражение реального мира выстраивается хаотично  и подчас алогично. Причинно-следственные  связи нарушены. Реплики одних персонажей звучат, оставаясь  неуслышанными другими персонажами, отсюда глухая разобщенность между ними. Холод одиночества, душевная выхолощенность, искаженность естественных порывов человека и автоматизм вызваны противоестественными условиями войны.

 А как передать в театре эту двойственность в персонажах:   обыкновенных заурядных людей и в то же время болванчиков с заморочками? Как не в виртуальной, а в театральной реальности   представить их, оказавшихся по ту сторону добра и зла? Как оживить сюжет, изложенный на уровне курьеза, карикатуры, буффонады?

  Юрий Рубенчик обратился к замечательной  авторской инсценировке с диалогами, вместившими всю странность поведения и поступков персонажей, сделав свою емкую сценическую редакцию. Под непритязательную и беспечно звучащую мелодию народной венгерской песенки начинается действие - парадоксальное,   шокирующее, странное…

Итак, в во время Второй мировой войны в венгерское село, в семью брандмейстера Лайоша Тота приезжает на побывку Майор - командир их сына Дюлы. Любящие родители заранее готовы ублажать гостя в надежде, что он переведет сына с опасного Восточного фронта в штаб. Но им ни в каком сне, самом страшном,  не могло  присниться, каким ужасом станет пребывание Майора в их доме…

На маленькой сцене Puppet Show Theater в Бруклайне бытовой сюжет обретал очертанья вселенской фантасмагории. Патриархальный    мирок венгерского села с соседями (их присутствие ощутимо, но не видимо), с заботами (упорная борьба с дурным запахом сельских уборных), слухами (их с письмами разносит почтальон) становится   контрастом к вселенной, охваченной  войной, где  гибнут  люди. И вести из этого полыхающего огнем мира словно вынесены за скобки.  Точнее, за установленный на сцене справа прозрачный экран в виде  прямоугольника размером с  дверь. Это сценографический компьютерный  дизайн Довлета Овезова. За экраном время от времени    появляются, подмигивая, портреты лишь упоминаемых в повести персонажей - короля Виктора Иммануила или сына Тотов Дюлы и др.… 

Единственный персонаж спектакля, которому  был  доверен рассказ о событиях и появление за заветным экраном, это  Почтальонша, в повести Почтальон. Поменяв пол персонажа, режиссер придал образу черты кумушки-сплетницы, и тем самым типизировал образ. В сонной   сельской одури, одетая в военизированную униформу с фуражкой,  Почтальонша - по сути марионетка - (Бэла Островская) становится   вершителем судеб. Письма она беспардонно вскрывает, и в зависимости от содержания, принимает решение о доставке. Кого-то она жалеет: письма с плохими вестями рвет и отправляет в бочку с водой. Кому-то она хочет насолить: письма с хорошими новостями не доставляет. Она  любит крутиться у ворот семьи Тотов, что явно  им не по душе, они-то хорошо знают ее  нрав… Нежным сопрано на высокой вокальной  позиции Почтальонша, убеждая Тотов в своей им преданности, сообщает о том, что удушила мешавшую им собаку. О злодеянии она  говорит как о заурядном житейском эпизоде, между делом. В самом деле, если убирать помехи, то не людей же приканчивать! Все  так просто, так невинно, так открыто! И признание Почтальонши о том, что она лечилась у психиатра, которого,  кстати, ненавидит,  свидетельствует о сдвиге в ее сознании. Заметим, артистка  стремится свой персонаж оправдать, найти мотивировки ее сомнительно добрых   побуждений. И все-же текст перевешивает в сторону разоблачения     недалекой, чокнутой Дуки-почтальонши, и расхождение между тем,  как этот персонаж едко, сатирически описан автором, и как подан   обаятельной артисткой, остается. Понятия о добре и зле у Почтальонши явно перепутаны. И это первое предупреждение!

А что у других? Одетые в национальные венгерские костюмы милая ласковая Маришка (Татьяна Хелд), ее словно проглотивший аршин  муж брандмейстер Лайош Тот (Владимир Федоров) в горделиво  надетом на голову шлеме   пожарного,  их  мечтающая о женихе   юная дочка - Агика (в одном составе Дина Коновалова, в другом -  Евгения Ларионова) встречают прибывающего Майора (Даниил Шубин). Улыбки ожидания застыли на их лицах. Они уже очень устали, готовясь к встрече командира сына. Только бы ему угодить! Только бы отбить дурной запах уборной свежей хвоей! Только бы облегчить службу Дюлы…

Майор является, ошарашивая всех немедленно. Учтиво преподнесенный Агикой букет он резко отбрасывает, приняв его за гранату, и с криком "Ложись!" падает. Ошельмованный военными тревогами и страхом появления партизан, контуженный Майор в условиях мира продолжает автоматически вести себя как на войне. Ставший привычным рефлекс на опасность, продолжает работать и там, где ее нет. И это  проявление дикого несоответствия поведения   обстоятельствам! А также второе предупреждение о том, что порядок вещей поставлен с ног на голову.    

Из письма Дюлы родителям становится известно, что Майор, мягко говоря, с большими странностями. При нем нельзя устать, захотеть спать и  уж, не дай Бог, зевнуть! По ночам он не спит, и требует, чтобы другие бодрствовали. Иногда ему слышится не то, что было сказано. Тогда он впадает в яростный гнев. В постоянных приступах гнева он держит в страхе несчастных гостеприимных хозяев…  Беседы с ними Майор ведет в тоне прибывшего на расследование представителя военно-полевого трибунала. Военную форму и фуражку  не снимает  на отдыхе и даже ночью. Подозрительно, испепеляя  взглядом  Тота, стоящего перед ним на вытяжку, он  спрашивает: "Почему вы смотрите так, как будто за моей спиной кто-то стоит?"   Тот отвечает: "Нет, вам это показалось..." И чтобы не казалось Майору то, чего нет, любящая дочка Агика, поддерживаемая  заботливой предупредительной вторящей женой Маришкой,   ангельским голосом предлагает Тоту надвинуть на глаза свой  дочищенный до блеска золота шлем пожарника.

Допрос продолжается:

- Вы зевнули? Значит, вы хотите спать?

Слышится ответ:

- Что вы, что вы! Из того, что я зевнул, вовсе не следует, что я хочу спать, ваше высокоблагородие…"  

Происходит взрыв ярости:

- За такие слова на фронте следует расстрел! - кричит Майор, выхватывая револьвер.

Тот почти теряет сознание. Что он такого сказал? Выясняется, Майору послышалось не "высокоблагородие", а "сковородие".  И попробуй докажи, что было сказано на самом деле, если даже жена и дочка не уверены в правоте Тота. Может то, что послышалось Майору, и было

произнесено? Ведь даже священнику недавно показалось, что Тот сделал и сказал что-то не то, напоминают Маришка и Агика... Обвиняемый простодушно-нелепый Тот Владимира Федорова окончательно загнан в угол. Белая  рубашка на нем смялась, выбилась из брюк, волосы под шлемом слиплись. А тут еще во избежание  недопустимых зевков Майор заставляет его постоянно держать во рту маленькую клизмочку. И этот идиотизм, которому несчастный должен подчиняться, поддерживают, пресмыкаясь перед Майором,  запуганные жена и дочь… Господи, они думают о бедном Дюле, что бы они ради него ни сделали… Две милые крестьянки в очаровательных народных мадьярских одеждах (художники по костюмам Елена  Невзорова и Татьяна Хелд) перестают выглядеть сошедшими с   лубочной картинки. Им нужно соображать, хитрить, изворачиваться!

И хотя вся ситуация представлена шаржировано, вдруг с обезоруживающей искренностью и печалью звучат слова Маришки -  матери о сыне Дюле: каким он всегда был добрым и щедрым, как никогда не приходил домой с пустыми руками, всегда что-нибудь дарил, теперь она мечтает об одном - только бы вернулся невредимым…

И одуревший Майор в исполнении Даниила Шубина также внезапно  откровенно рассказывает о том, как  отвык от дневного света, как  велел обмазать навозом стены и окна военного жилья, чтобы избавиться от вечного шума обстрела, и как теперь солнце слепит глаза…

Так возникает подспудно тема сочувствия и жалости к людям с   исковерканным  сознанием.

Агика, не ведая роковых последствий, пробалтывается Майору о том, что иногда они с мамой вырезают коробки для медицинских нужд.   Суровый мрачный Майор внезапно меняется в лице, светлея. Он нашел, наконец, подходящее себе занятие! Он готов ночи напролет вырезать коробочки! Ночью все равно не спится! А тут в доме Тотов, оказывается, и картоннорезка имеется! У Майора просто руки чешутся взяться за дело! И с блеском сумасшествия в голубых глазах, Д. Шубин  замечательно проводит сцену, в которой его персонаж буквально очумело  предается нескончаемому вырезанию коробок. За этим делом он видит будущее мира! 

А в это время остальные уже просто погибают от желания спать… Тот  потихоньку лезет под стол, надеясь там укрыться, и оказывается вновь обвинен Майором в том, что на сей раз пытался укусить его за ногу. Т. Хелд, передавая чувства Маришки, подчеркивает, что ее героиня   готова стелиться перед Майором, несмотря на крайнюю степень усталости.   

Под прессом давящего присутствия Майора все естественное, человеческое в каждом из действующих лиц постепенно словно выкорчевывается. Вошедшая в возраст невесты Агика (это отчетливо дают почувствовать обе исполнительницы), лишившись сна и отдыха, перестает испытывать распирающее ее любовное томление. В ней гаснут вспыхнувшие страсти. 

Утрачивает здравый народный  смысл в своем беспрекословном подчинении Майору живая задорная Маришка. Но самое страшное происходит с Тотом. В повести он не выдерживает и бежит из дома. В спектакле забирается в уборную, и ни под каким видом не выходит оттуда около суток. Не имеющие возможности ею воспользоваться, домочадцы попадают в неловкую ситуацию. Они стоят у деревянной стенки сбоку, вход в  уборную недоступен.

Майор обеспокоен ситуацией и не замечает заигрываний Агики, случившихся не вовремя. Но для Тота, деревенская  нуждающаяся   в  ассинезаторе  уборная становится райским убежищем, где можно помечтать.

 Постепенно все обстоятельства провоцируют алогичное поведение персонажей. Майор-псих превращает в психов тех, кто оказывается с ним рядом. Так он упоминает о том, как, не давая солдатам спать,  требовал, чтобы они отрезали пуговицы на штанах, а потом пришивали их. Долгожданное освобождение семьи, казалось бы, близится  с окончанием срока побывки Майора. Трудно поверить, что он уезжает. Можно вздохнуть… Долгие проводы не были лишними слезами…

Милый, милый дом, из которого уехал Майор! Милый, милый Лайош  снова для Маришки!

Но как Ужас, в который невозможно поверить, происходит возвращение Майора. Рейс автобуса отменен, мост взорван партизанами, Майор стоит на знакомой веранде Тотов, расплываясь в   широкой  улыбке, которая  прежде не появлялась на  его суровом лице. Он не замечает, что несчастное семейство Тотов оцепенело глядит на него в полном отчаянии…  Они больше не могут вынести бессонные ночи, муштру и окрики, противоестественное состояние, в которое он их вогнал…

А ему что? Он вновь проведет еще три ночки за картоннорезкой! Тем более, что он добился от Лайоша Тота сооружения новой картонорезки большего размера! Ура! Скорее начнем! Но где она?   Окидывая взглядом комнаты, Майор столь важный для его счастья предмет не находит. И тогда Тот приглашает Майора в сад, новая огромная  картонорезка там.

 Надо видеть лица его жертв, которым вновь не удастся спать… Опять будет длиться пытка лишением сна…  Они уже не могут думать. Фактически материализуется одна из реплик Майора: "Насколько пагубно влияют на человека мысли, я убедился на фронте". 

Действительно, без мыслей можно только ходить в строю, распевать гимн, славящий тоталитарное государство, и совершать убийства…       

За сценой (в саду) трижды раздается звук, напоминающий о гильотине. И женщины слегка вздрагивают. В полной тишине возвращается Тот, обнимает Маришку и Агику, и они, засыпая в   тесном объятии, обмениваются двумя репликами.      

Маришка: "Ты его на три части разрезал?"

Тот: " Нет, на четыре".

И на лицах у всех застывает безмятежное блаженство.

Это уже черный юмор.

И не осознают они, что нарушили главную христианскую заповедь: "Не убий!"  

Как не поняла содеянного зла Почтальонша, преспокойно задушив  собаку… Она ведь уверена, что сделала благое дело!  Она, распорядительница, не поспешит сообщить им, мирно спящим, что к ним уже прилетело письмо о гибели Дюлы.

Они не думали раньше, не думают и сейчас. А не думающих можно   повернуть в какую угодно сторону. В сторону Гитлера. Пойдут приветствовать и маршировать. В сторону коммунизма. Не заметят, как извращена оказалась чистая идея. Стадность несет с собой   жестокость и истребление. Политика заслуживает иронии. Амбиции   правителей  -  сатиры.  Общество - карикатуры. Человека как индивидуума чудовищный порядок превращает в  жалкое   изуродованное существо. Об этом, по сути, написал Эркень, представив трагедию перенесенной в фарс.

Каким запасом отвращения и ненависти к войне наполнена гротескная   повесть, к которой обратился для постановки Юрий Рубенчик!  И какой неожиданный ракурс открылся в подходе к этой трагической теме у автора! Конечно, легче было бы ставить произведение, где были бы героика, любовь, горе потери, свет надежды… Это все чувства, вызывающие отклик у зрителя, заведомо благодарные, заведомо  успешные… И заслуживающие его.

Война - это трагедия, деформирующая  сознание… Армейская муштра, жизнь в постоянной опасности, непроходящий страх,  бессмысленная бойня превращает человека в оболваненного  кретина. Иштван Эркень, обнажая абсурд  войны, по сути выступает как пацифист.  Убийственная ирония и усмешка автора спровоцирована его болью. Читая эту сатирическую повесть, оцениваешь интеллектуальность ее создателя. Но отважиться перенести повесть на сценические подмостки - заведомо идти на риск. Ведь содержанием произведения не обласкаешь зрителя! Не утешишь и не повеселишь… Авторский сарказм слишком горек. Поэтому выбор Юрия Рубенчика говорит о том, что он не стремится завоевывать расположение публики легким путем. Он обратился к серьезной  важной теме и по сути, увы, неисчерпанной.

Время действия в повести - 1943-й год. Ныне - 2016-й. Сколько войн произошло с тех пор? Войны в мире не прекращаются. Спектакль, поставленный Юрием Рубенчиком, выстроен в неуклонном разоблачении калечащего  человека уродства войны. Вслед за автором    он  видит трагическую ситуацию как фарс, и ставит в пересечении жанров, как  трагифарс. Все роли сыграны психологически обоснованно и заостренно. Делать скидку на то, что играли непрофессионалы, не понадобилось. Все участники прониклись духом   этого произведения, основанного на горечи и сарказме, жизненной правде и химерах. Премьера стала художественным достижением и режиссера-постановщика,  и  его труппы.

Жители Бостона получат возможность увидеть этот спектакль  театра "Круг" осенью. 

_____________________________

На снимке - участники спектакля:

Татьяна Хелд - Маришка, Агика - Дина Коновалова, Почтальонша- Бэла Островская, 

Майор - Даниил Шубин, Тот - Владимир Федоров

Внизу:  режиссер-постановщик Юрий Рубенчик.