Интервью старейшего в русском зарубежье поэта Норы Крук из Австралии

О НОВОМ АВТОРЕ "КРУГОЗОРА"

Наталья Крофтс родилась в Херсоне (Украина). Окончила МГУ и Оксфордский университет. Автор более 150 публикаций, в том числе в журналах "Нева", "Юность", "Новый журнал", "Интерпоэзия", "Работница", в "Литературной газете" и многих других изданиях. Живёт в Сиднее (Австралия).

Нора, вы родились в Харбине в 1920 году. Русский Китай того времени считается одним из центров русской культуры за пределами страны: там работали Валерий Перелешин, Крузенштерн-Петерец, Ларисса Андерсен и многие другие поэты. Именно туда приехал "в поисках слушателя" Александр Вертинский. По-вашему, что послужило причиной такого расцвета русской культуры в Китае?

В Китае были очень талантливые люди. Но, кроме таланта, они все были одержимы "белой идеей" и эта страстная любовь к России, "несчастной России", которую калечат и мучают, их воодушевляла. Это особая вещь, когда поэты одержимы, когда есть тема. Недаром в России в самые тяжёлые времена часто возникает такая богатая поросль талантливых людей, которые не боятся высказаться в стихах.

Харбин был самым замечательным местом. Потом, после Харбина, в Шанхае были всякие кружки. Но уже не было возможности так издаваться, как в Харбине.

Почему?

 Потому, что жизнь была тяжёлая у многих русских. Мест для культурного общения было достаточно мало, поэтому когда Советский Клуб открыл двери, то очень многие русские туда пошли, кроме тех, что были совсем белые.

Люди должны были просто заработать на жизнь - и они работали, как могли. Существовала советская газета, в которой работала и я. Но после этого на мне столько лет была печать, и это нам сильно отравило жизнь.

Но… есть такая замечательная книга "Человек меняет кожу" . Например, Крузенштерн-Петерец ,  муж которой был какое-то время героем всех поэтов в Шанхае. Считалось, что он был самый талантливый, его все боготворили. Но и он тоже когда-то сотрудничал немного с этой советской газетой. А когда Юстина уехала из Шанхая и попала в Америку, она стала очень антисоветской. Но ведь у неё есть такие строки:

Проклинали... Плакали... Вопили...
Декламировали: "Наша Мать!"
В кабаках за возрожденье пили,
Чтоб опять наутро проклинать.
А потом вдруг поняли... прозрели.
За голову взялись: - Неужели?
Китеж! Воскресающий без нас!
Так-таки великая! Подите ж!
А она, действительно, как Китеж,
Проплывает мимо глаз.

Больше ничего не нужно говорить. Был же и у неё момент!

Александр Вертинский эту песню пел уже в Союзе.

А потом война была. Все порядочные русские были за победу России, все болели этим.

Как у Лариссы Андерсен:

И над бесцветной картою застынув,
Прокуренными пальцами возя,
Минуя все моря и все пустыни,
Мы шепчем: - Киев… взят или не взят?

Да-да! Мы были у друзей на ужине, когда услышали, что началась война. И мы с мужем поехали в Советское консульство, записываться в армию. Только не брали никого из Шанхая, не верили никому из русских. Но мы чувствовали, что должны, а как же?!

То есть, не было мысли: "наконец-то, освободят Россию от коммунистов"?

Нет! Была одна мысль: победить в этой войне и уцелеть. Мы боялись Германии, которая шла победным шагом.

Но странное дело: одновременно с тем, что шла война, в Шанхае жизнь продолжалась. В моей последней английской книге есть стихотворение об этом. Конечно, мы все очень переживали, и, тем не менее, жизнь была сравнительно лёгкой. Стали приезжать беженцы из Европы.

А после войны возродилась культурная жизнь?

После войны все мечтали только уехать, как можно скорее: уже был коммунистический Китай.

Нам повезло, мы рано поняли, что в Россию возвращаться нельзя: муж узнал о том, что случилось с его отцом, вернувшимся в Союз. Все старались уезжать на запад, но у моего мужа появилась возможность перевестись по работе в Гонконг.

Меня очень уговаривало Советское консульство поехать в Россию: вызывал консул, уговаривал, обещал карьеру журналистки. "У вас большое будущее". Вы знаете, ведь этот консул был хорошим человеком, не понимаю, как он мог мне такую вещь предложить. Он же должен был знать, что происходило с большинством людей, поехавших туда.

Правда, была Наташа Ильина , которая, вернувшись в Россию, стала плясать под определённую дудку. Она была очень талантлива, блестящий фельетонист, с великолепным чувством юмора. Но безжалостная. И многих она представила в очень плохом свете: Лариссу Андерсен, например. Но у Лариссы доброе сердце, она Наташу простила. Они потом встретились во Франции: у Наташи сестра жила в Париже.

Впоследствии из-за моего некролога о Наташе её сестра на меня очень рассердилась. Я теперь жалею, что написала этот правдивый некролог . Жалею - потому что так много людей огорчилось.

Нора, давайте поговорим о людях, с которыми вы дружили в Китае. Вы помните, как вы познакомились с Валерием Перелешиным?

В Харбине я Валерия ещё не знала - я никого из "харбинцев" не знала: мне было очень мало лет. С Валерием мы познакомились уже в Шанхае. Когда я его встретила впервые, он ещё был в сутане. А работал он при этом в агентстве ТАСС, представляете! Только позже он стал носить костюм. Ещё до встречи с Валерием я очень любила его стихи, знала их наизусть. И вот я, можно сказать, сидела у его ног, и, когда Валерия просили почитать стихи, он говорил: "Нора прочтёт!" И я читала.

А чем вас привлекли его стихи?

Запомнилась музыка стиха. И его талант увидеть всё, глубоко заглянуть в душу, в мысли человека. А также его необыкновенная любовь к Китаю. Он же был китаистом, знал язык. И у него всё время был друг-китаец, который его необыкновенно любил. Но они, конечно, расстались: тогда смотрели на такую любовь очень нехорошо, из-за этого у Валерия была масса неприятностей.

Каким было первое впечатление от встречи с Валерием Францевичем?

Вы знаете, он был некрасивым, очень-очень худым. Но что-то такое привлекательное в нём было: он был очень милым, очень обходительным, очень приятным. И потом, Валерий настолько полностью жил в поэзии, что это перекрывало его внешность: это была его страсть, его стихия.

И поскольку я любила его стихи, то смотрела я на него с обожанием - и он это очень ценил (смеётся).

Он очень хорошо относился и ко мне, и к моим стихам. А я, конечно, была в восторге: у него к тому времени уже вышло несколько сборников, он был известным поэтом. А ещё он очень подружился с моим отцом: Валерий был из поляков, и мой папа - тоже поляк. Они очень тепло встречались.

Однажды Валерий дал мне почитать книгу, куда он записывал свои любимые стихи. Это была рукописная книжка; такая книга бесценна, конечно. Я её читала и читала. И вот я её положила на подоконник, окно было открыто. А ночью пошёл дождь и книга промокла. Когда я увидела, что книга промокла и чернила потекли, я была готова выброситься из окна. Но папа меня успокоил: он работал в газете и у него были такие люди, которые могли всё восстановить. Они сделали новый переплёт, восстановили текст. И вот я пригласила Валерия и папу на китайский обед в ресторан. Книга была уже готова, и там я покаялась Валерию в происшедшем. Валерий взял в руки книгу и сказал: "Какая прелесть! Ну вот, теперь это настоящая книга! Такая книга будет жить и жить". Простил мне.

Валерий очень ссорился с некоторыми людьми, но со мной он был всегда таким приятным, ласковым, интересным человеком. И был он большим другом Лариссы. Валерий говорил, что у него есть три любимые женщины: Ларисса Андерсен, Крузенштерн-Петерец и я. Очень лестно!

И, вы знаете, он мне прислал первою рукопись своей "Поэмы", а я по глупости кому-то дала её почитать - и с концами.

Валерий Францевич изменился после отъезда из Китая?

В общем, нет. Конечно, Валерий потерял русскую среду общения, но на его русском это никак не сказалось, хотя в жизни он уже говорил по-испански. Он был очень одарён в этом плане.

Но он немало пережил. Большинство людей, уехавших в другие страны, через это прошли: постоянно было что-то не так, сложности с визами и так далее. 

И потом, к концу жизни Валерий был уже обижен за многое. Например, он считал, что если русский писатель должен был получить Нобелевскую премию - то это он. И он не принимал современную поэзию.

В конце ему было тяжело материально. Вы знаете, когда вышла его новая книга, я её заказала у издателя, с удовольствием заплатила. Я-то думала, Валерий будет доволен: его книги заказывают откуда-то из Гонконга! А он был очень недоволен: он на своих издателей за что-то злился, они ему недостаточно заплатили.

К сожалению, у него была масса таких тем. Потом он постоянно влюблялся в каких-то мальчишек, те его обманывали, он страдал. Вообще жизнь у Валерия была тяжёлая.

Но в Китае жизнь у многих русских была очень налаженной, удобной: так нас хорошо принимали, так нас любили и никто никогда в жизни русских там не обижал.

Вы очень дружили с "музой русского зарубежья" Лариссой Андерсен, до самой её смерти. А как вы с ней познакомились?

Я не помню точно, когда мы впервые встретились. Это было уже в Шанхае: моя семья переехала туда в конце 30х годов. Но я помню, что в Шанхае мы все просто обожали Лариссу: она была такая красивая, такая необыкновенная. При этом Ларисса совсем не любила наряжаться.

Да, у вас на фото Ларисса - чуть ли не в какой-то гимнастёрке.

Она не придавала этому значения. Конечно, вечером она наряжалась и где-то там танцевала, но ежедневно она абсолютно за собой не следила. Но когда Ларисса жила в Шанхае одна, у неё было весьма тяжёлое положение: она танцевала где-то в ночных клубах.

А потом Ларисса вышла замуж за главу большой фирмы: он был её учеником, Ларисса ему преподавала йогу. Муж её был очень привлекателен, между прочим.  Причём, чтобы развестись и жениться на Лариссе, он отдал бывшей жене половину своего состояния. Для француза это - очень большой подвиг.

Но вот уже позже, будучи замужем за французом, Ларисса как-то приехала погостить у меня в Гонконге. И тогда она уже мне сказала: покажи-ка мне свой гардероб. Я открываю гардероб, и Ларисса спрашивает: "Что это такое? Во всех этих нарядах можно идти в школу преподавать детям. А где же платья, обнажающие плечи?"

Про Лариссу Андерсен говорят "Муза дальневосточного Парнаса".

Да, если кто-нибудь писал тогда о синих глазах, то это было только о Лариссе. Как у всех людей, которые танцуют, у неё была чудесная осанка, она всегда очень красиво ходила.

Я её помню на каком-то очередном вечере, где мы все танцевали. На ней было тёмное платье и очень крупные бирюзовые бусы. С её голубыми глазами это выглядело просто великолепно. Вот такой я её запомнила. Но, вы знаете, она разобрала это ожерелье и отдала половину бусинок мне.

Из всего, что вы рассказываете о Лариссе Николаевне, складывается впечатление, что она - очень добрый человек.

Да. Она была очень богемна тогда: она могла абсолютно всё отдать, не думая о завтрашнем дне.

Помню, Вертинский говорил про стихи Лариссы: "Я мог бы без конца цитировать её".

С Вертинским мы тоже были знакомы, с ним дружил мой муж. Вы знаете, впервые я собиралась пойти на концерт Вертинского ещё в Мукдене, он был там проездом. Но мне тогда идти на концерт запретил отец: не надо, это богема. А потом оказалось, что тот концерт так и не состоялся: не набрали зал. Вертинскому было очень плохо в Шанхае - там у него уже был закат. Он был не так знаменит, как раньше, жизнь была тяжёлая. Где он пел в Китае?

 "В вечерних ресторанах, в парижских балаганах, в дешёвом электрическом раю"?

Да-да. А в России, когда он вернулся, у него опять были залы.

Текст одной из песен Вертинского, "Дорогая пропажа", был написан Михаилом Волиным. Вы его знали?

Конечно! Я у него какое-то время занималась йогой, в Циндао. Миша был интересным мужчиной, но сам он считал себя совершенно неотразимым. Мы его называли "Бельведер Аполлонский". Он был невообразимо самоуверен.

Нора, вы сами пишете стихи с детства. Что для вас поэзия? Зачем она вам?

Поэзия - это счастье. Даже когда пишутся стихи более или менее обычные. Но вот вы сидите, например, в очереди к доктору. И вдруг: "Где карандаш!" Знакомо? Вот это - счастье, нечто неописуемое. Вообще для меня счастье - это увлечение, одержимость.

Нора, зачем вам русский язык? Ведь вы не только свободно говорите по-английски, вы - состоявшийся, признанный англоязычный поэт, у вас было опубликовано уже три книги на английском. Об этом многие могут только мечтать.

Я просто очень люблю русский язык. Мне его так часто не хватало! Когда мне было тринадцать лет, наша семья уехала из Харбина в Мукден, где я "варилась в собственном соку". Как я тосковала по русскому! Я даже отказалась пойти в англоязычную школу: "Учиться буду только в русской гимназии!" А как-то мне приснилось, что я иду по китайской улице и слышу отрывки русской речи.

Потом я вжилась в английский язык - но в Австралии снова появились в моём кругу русские люди, которым можно почитать. И я опять стала писать по-русски - вот что значит общение. Кроме того, я постоянно читаю русских поэтов. И отдаю себе отчёт в том, что я русских поэтов читать люблю намного больше, чем англоязычных.

Я очень рада своему "возвращению". Иногда я пишу стихи по-русски - и потом, сразу же, по-английски, то же стихотворение. Но часто я даже не помню, какой из вариантов был написан первым: английский или русский.

Но подумайте: потеряв мужа, живя одна, понимая, что никто не вечен и что я, например, никогда не узнаю, как сложится жизнь у моей внучки, недавно вышедшей замуж - сроки-то в моём распоряжении не такие большие… Так вот, при всём при этом я очень занята своей жизнью и довольна ею. Почему? Только потому, что у меня есть поэзия. Есть страсть к чему-то: я всегда была одержима, увлечена чем-то. Вот это и есть счастье.

________________________________________
На фото: Наталья Крофтс и Нора Крук; Нора Крук и Александр Вертинский; Ларисса Андерсен и Нора Крук; Валерий Перелешин и Нора Крук.