БЕРЛИНСКИЕ ЗАРУБКИ

(авторский перевод с английского)
9 мая 1945 г.
Рейхстаг. Берлин. Германия.

Эти двое никогда не виделись. Даже не подозревают о существовании друг друга. Но судьбы обоих сложились так, что вели наших героев по жизни параллельно — то сближая, то снова отдаляя. С того самого 1924 года, когда оба родились, и по сегодняшний день.

Лев Пикус появился на свет в советской Украине, на Одессщине. Майкл Дж. Никлас — на противоположном полушарии, в американском штате Пенсильвания, откуда в середине 30-х вместе с родителями перебрался на Украину. Но не на Одессщину, где жил Лев, а в Макеевку, где отец Майкла стал работать по договору на заводе имени Кирова сталеваром.

С началом войны оба юноши, получив военные специальности: первый в пехотном училище, а второй — в специальной военной школе, — отправились на фронт. Оба, уже будучи гвардии старшими лейтенантами, вошли в Берлин. Оба сейчас в Америке, на расстоянии, разделяющем Нью Джерси, где живёт Лев, и Массачусетс, где квартира Майкла. Оба в свои годы одинаково активны настолько, что молодым впору позавидовать.

А прошлое не забывают, его не перечеркнёшь. Разве исчезнут из памяти зарубки вроде берлинских?

Впрочем, читайте.

Из фронтового блокнота Майкла Дж. Никласа

Неделю спустя после того, как Советская Армия штурмом овладела Берлином, группа корреспондентов подъехала к Рейхстагу на американских «Виллисах», чтобы рассказать своим читателям о праздновании Дня Победы в Берлине.

На площади перед Рейхстагом собралось множество солдат, офицеров и генералов Советской Армии. Было среди них немало гражданских лиц, вывезенных в качестве рабсилы в Германию, а также бывшие узники немецких концлагерей — Майданека, Освенцима и Равенсбрюка, которых освободила Советская Армия.

Я находился на площади перед Рейхстагом со своими товарищами из разведотдела танковой армии, принимавшей непосредственное участие в штурме Берлина. Среди корреспондентов мы узнали Бориса Полевого — автора книги «Повесть о настоящем человеке» и корреспондента «Правды».

Мне и моим однополчанам было интересно послушать, о чём говорят корреспонденты, рассматривая тысячи автографов на стенах и колоннах Рейхстага, оставленных солдатами и офицерами, которые штурмовали Берлин. Большинство из этих автографов оставлены в день капитуляции Берлина — 2-го Мая 1945 года. Одни были выцарапаны осколками снарядов, мин или авиабомб, другие выписаны какой-то краской и даже смолой. Наши разведчики, и я в том числе, оставили свои автографы масляными белилами.

Стоя возле группы корреспондентов, мы услышали, как Полевой спросил, указывая на одну из подписей — она была на английском среди русских автографов: «А янки в Берлине 2 мая откуда взялся?». Другие корреспонденты его поддержали: действительно, как мог оказаться американец в Берлине в день капитуляции столицы Третьего рейха?

Мои товарищи переглянулись, усмехаясь. Они-то знали, что это был мой автограф: «Bethlehem, PA, U.S.A. — Makeyevka, Ukraine, Aktyubinsk, Kazakhstan — Berlin, Germany. May 2, 1945. Nicholas».

Забытый парад

В интернете Лев Шулимович случайно обратил внимание на название документального кинофильма: «Забытый парад». Оно заинтриговало, а вскоре понял: имеется в виду международный парад Победы. Как правило, вспоминают парад московский, состоявшийся 24 июня 1945 года в ознаменование победы в Великой Отечественной войне. Однако, было ведь два парада Победы. Второй, международный, состоялся 7 сентября 1945 года в Берлине, после победы союзнических войск над милитаристской Японией. О нём, проведенном в ознаменование окончания Второй Мировой войны, помнят мало, почти забыли. Он же запомнил его хорошо, ибо сам участвовал, возглавляя колонну, открывающую тот исторический парад.

Кинофильм российский, а Россия от Нью Джерси далековато. Кинулся к телефону, стал созваниваться со своими тамошними друзьями-товарищами. Помогли: в Москве нашли этот фильм, записанный на компьютерный диск DVD, и выслали в Нью Джерси.

Стал смотреть и… увидел себя! Точнее — некрупно офицера-всадника с шашкой на коне. Но точно понял: это именно он, тогда старший лейтенант Лев Пикус. Потому как во главе первой колонны.

В 1945-ом он воевал в должности начальника штаба батальона стрелковой дивизии. Больно было видеть, как в ожесточённых кровопролитных боях за Берлин редеют наши ряды, как накануне находящейся совсем рядом Победы погибают юноши, по сути, ещё не познавшие, что такое жизнь. 22 апреля началось окружение Берлина, а 2 мая город пал, украсившись белыми флагами на всех домах.

В августе старлея вызвал командир полка и приказал готовить колонну советских войск для участия в международном параде Победы. «Дело крайне важное, — предупредил он. — Этому параду придают очень большое значение главы союзнических государств. Королева Великобритании прислала даже в подарок шерстяную ткань цвета хаки для пошива парадного обмундирования.»

Воспринял Лев сказанное не просто как очередную директиву. Его обуял целый комплекс чувств: и гордость, и радость освобождения от ужасов войны, с которой у него были свои счёты. Когда в 1944-ом, излечившись после ранения и узнав об освобождении Одессы и о переводе его на 3-й Украинский фронт, он выехал в место назначения — по дороге заглянул в родной город. Там ведь вся родня жила. Волновался, предвкушая радость встречи.

Вечерело. Вот и знакомая улица Косвенная, вот их дом. И соседи знакомые. Только почему, завидев его, они заплакали? От услышанного горло сжали спазмы. Мама, папа, четыре сестры, брат были во время оккупации уничтожены. Как и всех других евреев Одессы, их расстреляли за городом.

Так не достаточно ли этого, чтобы иметь свой, особый счёт с войной, чтобы ликовать по поводу парада, знаменующего завершение не только Великой Отечественной, но и всей Второй Мировой?

Когда участников парада выстроили, сообщили неведомую для него доселе новость: оказывается, советская колонна должна открывать весь парад. Принимал его Маршал Советского Союза Жуков. Командовал английский генерал Робертсон. Во главе советской колонны шёл старший лейтенант Лев Пикус. Он первым выскочил на коне на площадь у Брандербургских ворот. За советской шли колонны английских, американских и французских войск.

Победную войну старший лейтенант окончил с орденами и медалями, среди которых и… полководческий (!) орден Богдана Хмельницкого. Это уже за бой в Германии, когда он проявил командирскую смекалку, благодаря которой, несмотря на ураганный огонь фашистов, удалось переправиться через реку Драге и быстрее, чем предполагалось, занять важный рубеж.

Но и после войны с армией не порвал. На мемориальной доске Академии бронетанковых войск в Москве, где выбиты имена офицеров, с отличием окончивших Академию — его имя тоже. Вошёл полковник-инженер и в число изобретателей, внесших важный вклад в развитие бронетанковой техники.

А в 1991 году эмигрировал ветеран в США, где живёт и сейчас в одном из городков Нью Джерси.

Накануне войны я училась в военно-медицинском училище в Ленинграде. У Витебского вокзала, в здании, где сейчас военно-медицинский музей. За хорошую учёбу меня премировали санаторной путёвкой в Крым. Поехала.

И вдруг — война. До отдыха ли, когда такая беда на Родину навалилась. И я отправила телеграмму в Ленинград, в которой просила, даже требовала отправить меня на фронт. В то время в Крыму, в Джанкое, был расквартирован 154-й кавалерийский полк. Вот туда меня и направили медсестрой. Но не в медсанбат, а прямо в эскадрон 42-й кавалерийской дивизии. Мне ещё даже не выдали обмундирования, я была в босоножках. И вдруг — воздушная тревога: высадился немецкий десант. Там завязался кровопролитный бой. Приказ начальника санслужбы: срочно на поле боя, к раненым! Ночь, шёл мелкий дождь, крымская земля липкая, чернозёмная, представляете, каково мне в босоножках…

Шли жестокие бои за Севастополь. Что могли наши плохо вооружённые части на этом участке фронта против до зубов вооруженной фашистской армии? Бойцы и краснофлотцы героически защищали легендарный город. Но силы были неравные, и остатки наших войск отступали с большими потерями. Оставшиеся в живых уходили в горы в партизаны, а раненых отправляли в полевые госпитали. Страдания раненых отзывались в моём сердце, но вот в одном из боёв ранило и меня. Автоматная очередь в пять пуль прошла через мою кисть. Вначале боли не чувствовала, но стало очень жарко, потом потеряла сознание. Когда пришла в себя, то руку трудно было поднять, она распухла, кисть почернела. Майор — начальник санслужбы полка — оказал первую помощь и приказал отправить в полевой госпиталь. Я долго сопротивлялась, хотела остаться в части со своими, но моё положение было очень серьезным и меня отправили в Керчь, где я пролежала двое суток. Часто от боли и высокой температуры начинала бредить.

Наши войска уже оставляли Керчь, открыли магазины и склады, и люди бросились растаскивать всё, чтобы ничего не осталось немцам. Нас, тяжело раненых, погружали в катера и морем отправляли в тыл. На пути катера подвергались частому обстрелу, несмотря на вывешенные флаги с красным крестом.

Наше отделение больных погрузили ночью, так как ночью немцы меньше стреляли, и было больше шансов проскочить незаметно. В глубокой темноте, без огней катер прошёл опасные места и нас доставили в Краснодар. В краснодарском госпитале я пролежала около 10 дней. Серьёзную медпомощь, увы, оказать не могли, на окровавленные бинты накладывали свежие, не снимая старых, чтобы не попала инфекция: антибиотиков не было. Краснодар часто бомбили и разбитые окна закрывали солдатскими серыми одеялами. Ходячих раненых при бомбежке уводили в бомбоубежище, мы же оставались лежать на своих койках, надеясь на Бога. Немцы подступали к Краснодару. Нас, тяжело раненых, погружали в санитарные поезда и отправляли в тыл — на Кавказ.

Привезли в Кировобад. Я попала в госпиталь бывшего института АСХИ. Место очень красивое, рядом парк, где рос инжир. Мамед-Заде — так звали начальника нашего хирургического отделения — был по специальности гинекологом и в хирургии мало что понимал. Он решил, что кисть спасти нельзя, и решил ампутировать. Я не давала. Лучше смерть — мне было только 17 лет. Ждали консультанта — профессора-хирурга из Одессы.

Он решил всё-таки спасти мою кисть. Когда её разбинтовывали, стоял ужасный гнилостный запах. Картина ужасна: до ран добраться было невозможно, ибо туда въелась марля, перемешанная с гноем и кровью, и уже копошились маленькие черви. От наркоза я отказалась, боль была невыносимой, по всему госпиталю были слышны мои крики. Возле операционной сидел баянист и играл, пытаясь их заглушить. Профессор провозился со мною более двух часов, но кисть-таки спас, а вместе с ней и мою жизнь. Он был настоящим врачом. Как говорят, от Бога.

Вот каким оказалось для меня начало войны. Потом было ещё немало страданий: физических, душевных, своих, чужих. Но воспоминания о моём первом военном опыте стали своеобразным концентратором, вобравшим в себя все те страдания. Стали большой незаживающей раной.