МЕТАМОРФОЗА

                                                                   Нельзя не вспомнить без улыбки

                                                                   То время счастья моего,
                                                                   Когда все члены были гибки,
                                                                   За исключеньем одного.

                                                                   Увы, то время пролетело,
                                                                   И не вернуть уже его.
                                                                   Теперь все члены затвердели,
                                                                   За исключеньем одного.
 

Давайте  будем говорить об  Рабиновиче. Хотите  знать почему об нём? Тогда забудьте на время, что у вас на носу очки, а в душе осень и слушайте сюда.

У Рабиновича случился юбилей, - прошло ровно восемьдесят лет, как он выпал из утробы своей мамаши. Кто не знает Рабиновича? Об нём у нас говорят много и смачно, и если вам было смешно, значит это действительно об нём. Кто-то позволяет себе  утверждать, что все эти истории - обычные анекдоты. Так это не совсем так, просто вся  его жизнь, как и наша с вами, сильно похожа на анекдот. Рабинович - неиссякаемая наша плоть, как будто  нас с ним родила одна мамаша. Только ему уже восемьдесят.
 
Что вам мешает сесть на трамвай, поехать к нему домой, поздравить старика, выпить с ним хорошую  стопку водки и закусить, чем Бог послал. Вы не знаете, как поступить? А он знает! Он всё знает, потому что он Рабинович, а не какой-нибудь Ваксельберг, у которого в голове  только  доллары, а  в карманах яйца Фаберже.

Как стало широко известно из хорошо осведомленных кругов, к евреям-олигархам накануне юбилея  Рабиновича обратились его многочисленные поклонники с посланиями такого содержания:

"Многоуважаемые господа! Если в вашей душе ещё квартирует совесть, извольте положить на счёт № ХХХ …указанную сумму денег, или хотя бы  рублей - на установку юбиляру памятника работы  скульптора Эрнста Неизвестного, на худой конец - Зураба известного. В случае отказа, вас ждёт крупное разочарование в вашей коммерческой жизни".

И што вы себе думаете? Имея в себе столько дерзости, сколько денег, они дружно сказали, что это перебор.

А один  жлоб не поскупился на телеграмму из Лондона: 

"Господа, вы культурные  люди, и даже умеете писать. Я не держу вас за идиотов, и Боже сохрани вас за таких знать. Об чём вы просите? Вы же знаете, что на дворе экономический кризис. И скажу вам, положа руку на сердце, что мне надоело переживать всякие неприятности. Сколько я сделал для благополучия вашей страны, а в благодарность имею   угрозы, интриги и язву двенадцатиперстной кишки. Бросьте этих глупостей. Ваш, больше чем вы себе представляете - Борис".

Толстосумы осерчали и имели нахальство утверждать, что все монументы в России - явление  недолговечное. Тут они оказались кругом правы:  ещё вчера к подножью памятников героям Октябрьской революции клали цветы, сегодня кладут на революцию в целом, а героев в частности. Недавних бронзовых идолов сдают на металлолом, даже  железного Феликса сдёрнули  с пьедестала и, как последнего сукина сына, под громкий свист и улюлюканье уволокли на свалку.

Назвать одну из своих яхт именем Рабиновича Рома Абрамович наотрез отказался, утверждая, что судно с таким названием непременно утонет, а у него на иждивении шестеро детей, молодая жена  и большая семья (в широком смысле этого слова). Прижимистых ударников капиталистического труда после долгих  препирательств удалось раскрутить лишь на скромную мемориальную доску, которая теперь украшает стену убогой развалюхи IХХ века на краю унылой Нахаловки, где по вечерам даже бандиты  боятся ходить по одиночке. На белом мраморе начертана бронзовая надпись: "Здесь живёт и страдает от непосильного гнёта антисемитизма, сионизма и жены своей Сары Соломоновны популярный герой устного народного творчества гражданин вселенной Рабинович".

Сара не осталась безучастной и накануне юбилейной даты преподнесла мужу небольшой сюрприз. Производя привычный утренний шмон в кармане его штанов,  она обнаружила мокрый носовой платок. Версия насморка была отвергнута без колебаний, сморкался он исключительно в полотенце. Следов помады и запаха духов экспертиза не обнаружила. Рабинович получил внеочередной скандал и жена принялась швырять ему укоры, каждый из которых был тяжёл как булыжник.  Рабинович  уныло молчал. Он давно смирился, что ревнивая жена  имела привычку  периодически его поколачивать кухонными принадлежностями различной степени тяжести.

Тем временем солнце стремительно скатывалось за горизонт и своими жадными лучами тщательно прочёсывало  раскалённую землю, пытаясь за что-нибудь ухватиться и подольше продержаться в ослепительно-синем небе.  Но неумолимо надвигались мрачные сумерки, они проникали в окна домов и, как отпетые домушники, шарили по закуткам. Холодная луна вытеснила ненасытное светило и принялась  шляться по тёмному небу среди звёзд,  рассыпанных, как веснушки на лице беременной молодухи.  Под  её холодным освещением, торопливо ёрзали и содрогались облака, как только что зарезанная курица.

Сара не спала всю ночь, сотрясала кровать рыданиями и стаканами глушила валидол. Утром продолжился допрос с пристрастием и звуковым сопровождением, в виде битья посуды и угроз покончить с собой.  Рабинович по-детски жалобно кривил тонкие, как черви губы, и плакал горькими старческими слезами. Вместо того чтобы выпить славную стопку водки и надавать жене по морде, он был способен только плакать. Ему ещё хотелось жить, хотя бы так, как жил всю свою бедную и неприветливую молодость до Сары, но она заставляла его умирать двадцать раз на дню.

Всё утро жена  ломала руки, рыдала скорбно и с надрывом. К обеду  Рабинович раскололся:  "Да, это мои слёзы, я -таки плачу в платок".  "С какой радости?" - удивилась жена.  "Сара, не делай трагедию, ты не Шекспир. Какая может быть радость, имея под боком такое горе, как ты?  И если бы ты была одна, это можно было как-то пережить. Но твоя мама!!! Она считалась самой родственной еврейкой Жмеринки и вся Жмеринка проездом в Бердичев по-родственному заскакивала к нам  погостить на недельку и жила у нас годами.  Кто им жаловался, что я чудовище,  сожравшее твою молодость и промотавшее состояние твоего пьяницы  папаши!?".

Тут он живо вспомнил, как почтальон  Изя  каждый раз вручал  ему телеграмму со словами:   "Не волнуйся, никто не умер. До тебя едут родственники со Жмеринки. И лично я не знаю, что хуже...".  "Хвороба мне в печёнку, -  молил  Рабинович, - не выводи меня из спокойствия. Пока ты рядом, радостью здесь не пахнет. Женщина, не делай мне цорес на краю жизни.  Я плачу оттого, что ты достаточно испортила мне здоровье, я болячками нафарширован как та щука, которую ты так и не научилась готовить".

 Рабинович когда-то  любил вкусно поесть, его мама была искусной кулинаркой. Однажды, отобедавший у них холодной фаршированной рыбой с хреном, местный участковый, вытирая платком усы, сытно рыгнул и заметил:  "Ради такого блюда стоит записаться в евреи".

Как у каждого интеллигентного человека, у Рабиновича к 70-ти годам в организме  было много чего  вырезано, зато созрели: остеохондроз, склероз и стойкая гипертония. А к 80-летнему юбилею, когда он уже достаточно состарился, чтобы слегка подвинуться рассудком, хворобы посыпались как из рога изобилия.  В последние годы ему особенно  досаждала деликатная проблема - хронический запор. Значительную часть суток он вынужден был томиться в уборной и зачастую безрезультатно, за что ехидная Сара прозвала его Санузником. Часами он сидел там, с тоской разглядывая стоптанные войлочные чувяки, перламутровые пуговицы трикотажных кальсон и снова плакал, проклиная свой угасающий организм. Да и отсидеться по полной программе не всегда удавалось, так как жили они в многосемейной коммуналке и  несознательные соседи, не посвященные в медицинские тонкости его недуга, обычно в самый ответственный момент, когда уже наклёвывался результат, сдергивали горемыку с унитаза.

Вскоре после искусно испорченного Сарой юбилея, весенним утром, ещё нерастраченный луч ярко сияющего  солнца, обшаривая окна домов, уткнулся в блестящую лысину старика, пребывающего в привычно скорбном расположении духа. Это нежное прикосновение пробудило в его душе воспоминания из далёкой молодости.  В захудалой Жмеринке, где все жители наперечёт, его будущая жена порядком перезрела в ожидании  припозднившегося жениха. Уже отцвели прыщи на её лице, оставив  заметные рытвины, а свахи обходили их хату стороной.

В памятный субботний вечер, когда в комнате было душно и тоскливо, Саре нестерпимо захотелось поделиться с кем-нибудь своей нерастраченной скорбью, и она деревянным голосом обратилась к отцу: "Папашка, имейте сострадание и настройте на слух свои уши". "В чём суть?" - насторожился родитель.  "В душе каждой порядочной девушки квартирует интерес к семейному уюту. Или у меня будет жених, или я сделаю конец моей жизни!".

Пьяненький папаша Соломон отмахнулся от дочери и послал её туда, куда она так настойчиво просилась. Тогда Сара упала на пол и сделала ему небольшой припадок. Она -таки вывела его из равнодушия и Соломон обратился к жене: "Мадам Циля, имейте  беседу с вашей дочерью. У неё   типично ваш надоедливых характер. Надо кушать много гороха, прежде чем с вами говорить".  Разговор начал принимать сильно  недружелюбный характер:  "Босяк, - вытаращив глаза,  кричала  жена, - пусть я не доживу до хорошей жизни, если ты не купишь ей жениха. У тебя вечно нет денег. Я тебя спрашиваю, старый авантюрист, сколько может ждать наша девочка!?". Соломон знал, что жене, если что ударит в голову, шишка от этого удара будет жить долго.

В понедельник он встал со своей постели, когда рассвет только начал хлопать своими подслеповатыми глазами, а в небе зажглись далёкие золотые тучки. Он долго рылся в чулане, пока отыскал свой потёртый кошелёк, в котором утаивал от семьи несколько мятых червонцев. Остаток родительского долга взял его за шиворот и  потащил  в дом успешной свахи и сводницы  Райки Хейфиц.
 
"Мадам Райка, я пришёл до вас, как до родной мамы и питаю надежду на вашу отзывчивость. Я имею интерес, чтобы моя дочь получила свадьбу" - завёл свою шарманку озабоченный папаша. Райка была тёртая бабёнка, она давно ждала этого задержавшегося клиента, хотя изрядно рисковала своей репутацией, в попытке спихнуть застрявшую в девках невесту  по причине её наружной непривлекательности.  Сара представляла собой рослую толстуху с кирпичного цвета щеками и ногами, раздутыми как  воздушные шары.  Об чём думает мудрая женщина, затевая такую канительную коммерцию? Об том чтобы заработать  хорошие деньги:  "У мине полно такого залежалого товара. Это будет стоить пятьдесят карбованцев. Такое моё мнение. Идите до своего семейства и возьмите с собой мою цену".  Деньги она предпочитала брать вперёд, потому, что если не брать вперёд, то  когда дело доходило к окончательному расчёту,  клиента всегда не оказывалось дома.  Пятьдесят карбованцев каменной глыбой опустились  на душу мосье Соломона. - "Мадам Райка, - стал бешено торговаться папаша, - может вы спутали меня с господином Родшильдом? Откройте глаза и посмотрите на мои штиблеты". После утомительного торга, с учётом Райкиного сострадания,  Соломону удалось выторговать червонец.

Каждый человек имеет свои неприятности, и его жизнью управляет зловредная судьба. И однажды угораздило зелёного, как молодой листок, юнца по фамилии Рабинович, оказаться в цепких лапах искушённой свахи. В тот день  солнце достигло зенита,  замерло, и с любопытством стало  наблюдать, как расторопная Райка бесстыдно обрабатывает попавшего в её сети  простофилю. И она сделала своё дело, потому что у неё такая профессия, она умеет убеждать и говорить нужные слова. Жил себе  безобидный холостяк, свободный, как птица в полёте, и не знал, что несчастье уже шляется за ним по пятам, как назойливая цыганка. 

Оранжевый закат варился над крышами, как в эмалированной кастрюле зреет абрикосовое варенье, воздух вздрагивал и сжимал сердце  от ухающего барабана, а зудящая флейта нагоняла тоску. И вот уже потный и бледный жених стоит перед раввином рядом с исполинского роста невестой. Сара была в длинном до земли платье и широкополой шляпе, увешанной фруктами, как витрина овощной лавки, и само дело тоже было уже  в шляпе. Дышала невеста с трудом, - мешал туго затянутый  корсет. Густо и неумело напудренная, она выглядела растерянно и жалко. После венчания  разодетые в пух и прах гости принялись жадно выпивать, сытно закусывать  и весело плясать.

А когда потухла праздничная суета, разошлись хмельные гости и усталые музыканты упаковывали  инструменты, на землю опустилась ночь, усыпанная яркими звёздами, синим воздухом и долгожданной тишиной. Случилось то, что должно было случиться, что делает из юноши мужчину, а из девицы женщину.

Так они вместе состарились, без любви, достатка и детей. Рабинович совершил ошибку. А кто не ошибается? Ошибаются все, даже сам господь Бог. Разве с его стороны не было ошибкой поселить свой избранный народ в Израиле? Чем было бы плохо, если бы они жили себе в какой-нибудь Швейцарии, среди голубых озёр, горного воздуха и сплошных швейцарцев. Да, ошибаются все, даже сам господь Бог.

Рабинович сделал над собой усилие и прогнал воспоминания. Сбросив грустные мысли, он вместо весёлой стопки водки, осушил стакан унылой простокваши и обречённо отправился к месту своего вынужденного заточения, прихватив свежую газету. Из комнаты, словно в насмешку,  по заявкам радиослушателей, звучал популярный опереточный хит его молодости: "журчат ручьи, поют скворцы, и тает лёд и сердце тает"... - отчего старик окончательно впал в безысходный пессимизм.

И вдруг, как это часто случается в нужный момент и в нужном месте (может быть, оттого это место называют нужником), ему на глаза попалась газетная реклама чудодейственного средства от запора, которое, как утверждала газета, действует нежно, пахнет тонко и обладает удивительным фруктовым вкусом. Когда-то Сара доставила мужа в больницу в удручающем состоянии. Молодой врач снисходительно посмотрел на стоптанные чувяки больного и на вопрос жены: "Скажите, он будет жить?", пожал плечами: "Пока, да!". А когда его везли  на каталке, на вопрос,  куда? -  последовал ответ   очень  нетрезвого санитара: "Доктор сказал в морг, значит в морг!".  От этих слов больной моментально оклемался, спрыгнул с тележки и дал стрекача.  Домой он ехал в автобусе стоя и думал, глядя на сидящих студентов:  "Чтоб я так жил, если ещё раз обращусь к врачам. Эти молодые специалисты вам уступят место, только на кладбище". С тех пор в отечественной  медицине он окончательно разочаровался  и предпочитал хворать дома.

Прочитав газету, Рабинович   приобрел три упаковки нежно действующих пилюль, и для верности употребил целую жменю многообещающего снадобья.  Ждать пришлось  недолго,  зато  результат превзошел самые смелые ожидания. Когда очередной вечер взлетел к небу, как стая птиц, и тьма накрыла город, отважный исследователь обосновался на привычном месте до самого утра. Организм щедро разразился неудержимой диареей, что по научному обозначает - поносом. Как на грех, у старика случилась легкая простуда, и сопровождающие её кашель и чихание каждый момент  грозили обернуться жидкими последствиями.  Но триумф  был  налицо, хотя скорее не на лицо, а  совсем на противоположную часть тела.

Отрегулировав необходимую дозу чудотворных пилюль, Рабинович очень скоро  избавился от запора, а главное, свято уверовал в то, что он нашёл тот единственно  верный  путь, о котором говорил учёный-самоучка Иван  Мичурин: "Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё - наша задача!".

Избрав нетрадиционный путь, не имеющий аналогов, он обозначил это, как совершенно новый раздел медицины и назвал его  - рекламолечение.  Многие популярные СМИ, стали напоминать  фармацевтический справочник, поэтому Рабиновичу оставалось только выбирать необходимое, что он скрупулёзно осуществлял, пополнив список отважных учённых,  испытывавших на себе рискованные снадобья, во имя торжества науки.  Эффект оказался ошеломляющим: яды, шлаки и токсины поспешно покидали его дряхлый организм.

Через месяц он  распрощался с язвой желудка, диабетом и хроническим бронхитом. Вместо них появился крепкий сон, хороший аппетит и, к неописуемому Сариному изумлению,  пробудилась, казалось бы,  безвозвратно утраченная эрекция.

Но неугомонный старик не собирался останавливаться на достигнутом, он приступил к следующему этапу своего беспримерного эксперимента. Теперь поставил перед собой поистине историческую задачу: одолеть коварную старость. Руководствуясь исключительно интуицией, он плутал  в бесконечных рекламных лабиринтах,  вникал и тщательно конспектировал газетные  рекомендации, голодал с физическими нагрузками и очистительными клизмами. На всю пенсию закупал многочисленные брошюры, сулящие без особых хлопот осуществить желаемые перемены: "Как обрести вторую молодость", "Долой лысину", "Подрасти в любом возрасте" и т.п. Самозабвенно следуя мудрым указаниям, Рабинович вскоре посвежел и стал преображаться не по дням, а по часам: куда только делась рыхлая округлость живота и жёлтая одутловатость лица. Сбросил вес, подрос, пришлось менять гардероб.  Разгладились морщины, под гладкой кожей заиграли упругие мускулы, на месте обширной лысины заколосилась густая шевелюра без признаков предательской седины.

Рабинович завел постельную подружку, с ней стал посещать бассейн. Там его присмотрел тренер по плаванию и пригласил в сборную. Он омолодился до такой степени, что вскоре  Сара вынуждена была его усыновить.

Хотя он давно перестал принимать различные препараты,  организм   вышел из-под контроля  и   принялся   двигаться в обратном направлении. Теперь юноша  стремительно терял вес и рост, растительность осталась только на голове, на месте выпавших зубов прорезались молочные. Жена записала его внуком и, пока готовила справки для детского садика, Рабинович растаял до яслей. Врачи недоумённо пожимали плечами, советовали обратиться к знахарям.

В настоящее время он лежит в памперсах, пускает пузыри и мило агукает. Что с ним произойдет дальше, никто не может предположить, потому что  не верят в правдивость этой  занятной  истории. И правильно делают, ведь написана она, Первого апреля. К великому сожалению, реклама фармакологических препаратов мозолит нам глаза не только  в День дурака...