ЖИЗНЬ И ПОСЛЕ УБИЙСТВА

Илья БАСС

В конце марта этого года, в середине недели, ночью, на территории зоны отдыха на скоростной трассе New Jersey Turnpike, в результате разбойного нападения был убит пожилой мужчина. Им оказался выходец из России 75-летний Михаил Макаренко (настоящее имя Мойше Гершкович). Он ехал из своего дома в штате Вирджиния к друзьям в Нью-Йорк и остановился передохнуть вблизи Морристауна. К нему подошёл молодой афроамериканец и предложил купить компакт-диск религиозного содержания. Возмущённый отказом, молодой человек схватил камень, несколько раз ударил им пожилого мужчину по голове и скрылся. Потерпевший скончался ещё до прибытия медицинского вертолёта. Удары оказались для Михаила Макаренко фатальными.

Впрочем, правильнее сказать — они оказались последними из перенесенных в жизни, каждый из которых мог оказаться фатальным то ли морально, то ли физически.

Так кем же он был — погибший нелепо в Нью-Джерси Михаил Макаренко? Впрочем, разве смерть бывает «лепой»?..

К Михаилу Макаренко как-то прилепились слова «политзаключённый», «диссидент». Куда больше подходит ёмкое слово — «правозащитник». Как мало к кому другому. Он был очень скромен, митинговал и протестовал яростно, но практически в одиночку. Однако это лишь одна сторона жизни незаурядного человека. А ведь занимало его и другое: глубокая страсть к искусству. Как справедливо заметил в уже далёком 1994 году искусствовед Олег Генисаретский (International Graphic Design Magazine, #2, 1994), имя Макаренко как одного из пропагандистов нонконформистского искусства, подвергается либо «…безотчётному забвению, либо сознательному замалчиванию».

Из самиздатовского информационного бюллетеня «Гласность», выпуск 30, Москва, июнь 1989 г.:

«Михаил Янович Макаренко, 1931 года рождения, жил в Ленинграде.

С сентября 1941 года по февраль 1944 г. — «сын полка», четырежды госпитализирован.

В июне–июле 1962 года руководил забастовкой на заводе железобетонных изделий им. Ленинского Комсомола, за что был уволен, лишён родительских прав, жилплощади и исключён из Московского Университета им. Ломоносова (заочное отделение).

В 1965 году основал первую в стране независимую картинную галерею — в Новосибирском Академгородке.

В 1968 г. был арестован по делу нелегальной партии «Всесоюзное движение — трудящиеся за коммунизм» — фактически первого в СССР независимого профсоюза. В Лефортовской тюрьме КГБ написал и передал на волю две книги (основное содержание — протоколы допросов и др. документы 12-томного следственного дела КГБ). Одна из них — «Из моей жизни» — выдержала на Западе несколько изданий.

Мосгорсуд приговорил Макаренко к 8-ми годам лишения свободы.

В политлагерях Мордовии и Пермской обл. Макаренко возбудил около 30 судебных исков против сотрудников КГБ и МГБ, в основном, за хищения у зэков продуктов, денег, марок и т. п.

В 1974 году Макаренко был приговорён судом к трём годам тюремного заключения за организацию внутрилагерного сопротивления и отказ от работы. После освобождения его без судебного постановления отправили в бессрочную ссылку в г. Лугу под круглосуточный надзор КГБ, откуда он трижды бежал и скрывался в Москве.

КГБ, неспособное с ним справиться, предложило ультиматум — сдаться и выехать из СССР.

Художественная галерея под руководством Макаренко пропагандировала авангардное искусство задолго до «бульдозерной» выставки 1974 года. Причём, всё это делал он совершенно бескорыстно. Книга очень скупо описывает эту сторону деятельности Макаренко. Хотелось узнать побольше, выяснить подробности. Да и вообще, побеседовать с такой яркой личностью.

И вот, раздобыв адрес и созвонившись, я и мой приятель Алан Лэм, большой любитель и знаток современного русского искусства, отправились на встречу с Михаилом Яновичем в Вашингтон. Он встретил нас у входа полузаброшенного многоэтажного дома, где проживал (до августа прошлого, 2006-го года) с сыном — седая окладистая борода, внимательные голубые глаза. Напоминал эдакого умудрённого жизнью православного священника. Говорил спокойно, не торопясь, следил, чтобы собеседник понял его абсолютно точно.

Среди прочего, нас интересовало, каким образом в те далёкие годы можно было устраивать такого рода вернисажи. И Михаил Макаренко рассказывал:

— После того, как Академгородок согласился организовать Галерею и сделать меня директором (без оплаты), мне пришлось придумать ряд маленьких трюков, дабы обезопасить и себя, и галерею. Во-первых, удалось убедить начальство, что организация этой выставки — указание «сверху». Во-вторых, я раздобыл список партийно-административной верхушки Новосибирска и приглашал её на вернисажи. Они обставлялись пышно, с участием кинохроники, рекомендовались вечерние туалеты. Дамы больше обращали внимание на список приглашённых. А то, что посетители видели в галерее — ну что ж, видимо, — полагали они, — так надо. Иногда всё-таки ко мне обращались за разъяснениями, но я отвечал: «Мне и самому противно, я тут ни при чем, но…» и показывал пальцем в потолок.

Когда по какому-либо поводу надо было отправляться в Москву или Ленинград, Макаренко заявлялся в Президиум СО АН СССР и ссылался на «вызов» из Отдела Культуры при ЦК КПСС. Его обеспечивали причитающимися командировочному билетом, документами, деньгами, бронировали гостиничный номер в столице. Макаренко появлялся в приёмной Отдела Культуры, отмечал прибытие-убытие у секретарши (кто из командировочного люда в Союзе не проходил через сию немудрёную процедуру) и отбывал по своим делам. Иногда, правда, спускался в цековскую столовую, съедал обед из семи блюд за 47 копеек (вот же память! И. Б.), набивал портфель мандаринами и был таков.

За два с половиной года Макаренко с помощниками ухитрился устроить выставки Филонова, Фалька, Эль-Лисицкого и др., снять ряд короткометражных фильмов. Но то были художники прошлого, так сказать, публика персонально неподсудная. А вот как туда «пробрался» молодой Шемякин, например (выставка его работ и оказалась последней, устроенной Макаренко)? Я попросил Михаила Яновича рассказать об этом подробнее и он поведал любопытные детали.

В начале 1968-го, незадолго до вынужденного закрытия галереи и своего ареста, Макаренко собирался в Москву и Ленинград, чтобы подготовить запланированные выставки. Перед самым отбытием позвонил знакомый с просьбой помочь одному малоизвестному художнику: «Знаешь, он уже был в психушке и, похоже, они опять упекут его туда. У меня есть его адрес и телефон. Сооруди письмо за подписью академиков в его поддержку».

В Ленинграде Макаренко был весьма загружен, но всё-таки навестил Шемякина. Впрочем, скорее формальности ради — письмо он собирался подготовить всё равно. По предыдущему опыту знал, что помогало оно не надолго — академики и члены-корреспонденты АН сами были рабами этой системы и отношение к ним со стороны людей, власть предержащих, было соответственным.

Шемякин в ту пору жил в коммунальной квартире, где проживало ещё семей десять. У него часто собиралась артистическая молодежь, да и органы надзора не обходили квартиру стороной. Так что можно представить себе отношение соседей ко всем подобным «мероприятиям». Если паче чаяния визитёр к Шемякину ошибался звонком, тотчас же вылетала какая-нибудь разъяренная фурия со скандалом. Хорошо об этом сказал в одном из стихотворений поэт М. Юпп — друг Шемякина и свидетель той обстановки:

«…А меня всё уносит
В петербургскую ржавчину лет.
Панька там в коммуналке гундосит:
— Ходют всякие тут в тувалет!..
И куды ж это органы смотрют,
Ведь папаша у них охвицер.
Ах ты, Панька, обрыдлая морда —
Всех республик СССР!..»

А органы смотрели куда им велено было и потому Шемякин со дня на день ожидал их появления и ареста.

Обо всём этом Макаренко был осведомлен и когда позвонил в квартиру, Миша (было ему тогда 25 лет) открыл дверь сам. Макаренко вспоминает: «Я ему сразу сказал, что письмо «сделаю», но меня заинтересовали его работы, и я предложил представить их нашей галерее для выставки. В основном это были раскрашенная графика и масло — портреты, натюрморты и т. п. Всего, думаю, около сотни и все они, в конечном итоге, оказались у

А ведь надо иметь в виду, что вся процедура подготовки выставки была весьма трудоёмкой. Мы обычно привозили работы в связках, пакетах, одевали их в рамки и в таком упорядоченном виде возвращали их художникам».

— А как реагировали власти? Были ли у вас трения с ними по поводу шемякинской выставки? — спрашиваем.

— Никаких особых осложнений не было. Именно особых. А вообще-то они происходили регулярно. Что до посетителей, то те отнеслись сравнительно спокойно — уже были «воспитаны» на работах Филонова, Эль-Лисицкого и т. п.

Выставка продолжалась месяц, сообщение о ней публиковалось в местной новосибирской печати. М. Шемякину было послано официальное приглашение от Новосибирского отделения АН СССР посетить выставку с гарантией оплаты расходов на поездку и пребывание в Новосибирске. Но, как обычно, то оказалось пустыми словами, никаких денег не выделили, о чём Макаренко предупредил Шемякина частным письмом.

В 1969 году Михаил Янович был в очередной раз арестован, а затем и осужден за свою правозащитную деятельность. Его «дело» составило 15 томов. Среди документов, как выяснилось много позднее, фигурировало постановление Новосибирского обкома партии, где деятельность Галереи была охарактеризована как «идеологически неправильно ориентированная». Шемякин же вместе с другими был допрошен как свидетель.

Ну а письмо? А письмо за подписью члена ЦК КПСС, Президента Сибирского отделения АН СССР, академика Лаврентьева в поддержку художника Шемякина было оформлено и выдано ему лично. Художник поместил это письмо в рамку, повесил на стенку. И всякий раз, когда новый «контролер» — будь то участковый милиционер или другой уполномоченный появлялся в Шемякинской комнате, художник подводил его к письму и зычным голосом говорил: «Вот, сволочь, читай и становись на колени!».

В 1968-ом Галерею закрыли и для Макаренко начался период постоянных допросов, тюремной жизни и побегов. Наконец он оказался на свободе, в Германии, и Шемякин, к тому времени уже известный художник, живший в Париже, приехал к Михаилу Яновичу в Мюнхен с предложением заняться галерейной деятельностью. Повторил он своё предложение и когда Макаренко навестил его в Париже во время очередного конгресса по правам человека. Увы, Михаил Янович отказался и направил все силы на правозащитную деятельность.

Однако, однажды Макаренко всё же довелось опять проявить свои познания в живописи и помочь Шемякину, правда, косвенно и при весьма любопытных обстоятельствах. Перебравшись в 1982 году в США, Макаренко в первые годы пребывания в Америке часто выезжал на различные международные конгрессы и конференции, связанные с правозащитной деятельностью. Живя в Вашингтоне, он добирался до Нью-Йорка, а оттуда вылетал самолетом. Поскольку он почти не говорил по-английски, всякие хлопоты в аэропорту оборачивались для него массой неудобств. Во время одной из них отослали его в Трансагентство, к работавшему там поляку, немного говорившему по-русски. Последний помог оформить билет на самолёт и когда Макаренко был уже на выходе, остановил его: «Мне как-то принесли папку со странными рисунками. У меня папка давно лежит, ума не приложу, что с ней делать. Не знаете ли вы, кто это может быть?». Одного взгляда на рисунки было для Макаренко достаточно: Шемякин! Посылка была из Франции. Очевидно, художник должен был получить пакет литографий, да адресат не был указан. Само собой, Макаренко разыскал художника через своих знакомых (Шемякин жил тогда в Сохо), и пакет пришёл по назначению.

В последующие годы Макаренко время от времени встречался с художниками, но так и не вернулся к своей любимой профессии га-лерейщика. Однако писательство не оставил — недавно, в середине марта нынешнего года, собрался в Нью-Йорк обсудить с издательством свою новую книгу, написанную на английском языке.

Да не успел.

Но Макаренко продолжает жить. Даже после убийства.

P. S. Убийца Михаила Яновича Макаренко сейчас в руках правоохранительных органов. Но это уже другая история.