КУДА ВЕДЕТ ДОРОГА?

Ирина ЧАЙКОВСКАЯ
Бостон

В России свои уроки литературы со старшеклассниками я обычно начинала с самого важного для человека вопроса – о смысле жизни. Ведь что мы ищем вокруг себя – в людях, в книгах, в фильмах и в природе? Мы ищем хотя бы частичного ответа на вопрос, зачем и для чего все это. Литература не философия, но по-своему, на своём языке, более причудливом и метафоричном, чем философский, она отвечает на этот вечный и мучительный вопрос. Зачем обманываться и обманывать других?

Еще Омар Хайям на сакраментальное “В чём нашей жизни смысл?” ответствовал: “Он нам непостижим”. И я не могла сказать: “Ребята, смысл нашей жизни в том-то и том-то”. Я говорила, что каждый будет искать его сам для себя, и поиски будут тяжелы и, увы, бесконечны. Но есть некоторые подпорки, которые дают человеку философия и религия. Если этот мир имеет смысл и человек в нём не случаен, то он, человек, должен сохранить себя и мир в целости и сохранности как разумный хозяин.

Мы не знаем, будет ли Страшный Суд, на который явится человечество, но, если иметь в виду его гипотетическую возможность, то предстать пред лицом своего Создателя человек должен в своём человечьем обличье. Он не должен ни превратиться в зверя, ни стать машиной. Свои человеческие качества он должен передать своим детям, чтобы род человеческий остался на земле, и остался как род человеческий и никакой иной.

Примерно это я говорила своим ученикам.

Для чего мне понадобилась такая преамбула, которая, боюсь, раздражила многих, не жалующих “высоких рассуждений”? Она понадобилась мне, чтобы обратиться к вопросу, о котором я мало думала в России и с которым вплотную столкнулась в Америке, – о гомосексуализме и лесбиянстве. Представители того и другого “направления” в сегодняшней Америке агрессивно наступательны, они в книгах, на экранах, на улицах, в школах. Редкий фильм обходится без этой темы, порой поданной с пафосом сострадания, порой – с пикантными деталями. ОНИ говорят, о НИХ говорят – громко, не оглядываясь на детей, с сознанием наступившего наконец-то момента истины. Какой истины? Что нельзя преследовать людей за гомосексуальные пристрастия? Но в этом шуме и гаме слышится иное: следуйте за нами! делайте как мы! Боюсь, что легковерные, в особенности дети, падкие на модные приманки, услышат эти призывы и соблазнятся ими.

Америка начиналась как страна пуританская, в High School мой пятнадцатилетний сын изучает книгу Натаниэла Готорна “Алая буква”. Там рассказывается об Америке XVII века, когда женщину, заподозренную в измене умершему мужу, выставляют к позорному столбу и приговаривают к пожизненному ношению алой буквы А (от adulterer – супружеская измена).

Времена изменились, мы снимаем две комнаты в доме, где живут еще две семьи; одна – семья священника, другая, вплотную к нашему обиталищу, – гомосексуальная. Из-за тонкой перегородки иногда доносятся до нас голоса, один низкий, другой – похожий по тембру и интонациям на женский, порой даже возникает иллюзия, что там женщина. Вначале я не знала, что эти двое мужчин – семья, мало ли студентов в Америке, снимающих в целях экономии одну квартиру? Есть даже понятие “roommate” – товарищ по комнате. Мне было странно только, что живут они очень уединённо, если уезжают из дому, то ночью, возвращаются под утро. Сын первый догадался о характере их отношений, а об их поездках сказал, что ездят они в “свой” клуб. Всё это было странно. В России я с подобным не встречалась. Однажды к нам пришли сборщики подписей. Сын сказал, что они собирают подписи под манифестом геев и лесбиянок. Я подписывать этот манифест отказалась, священник, живущий рядом, его подписал. Тут я призадумалась. Не нужно быть особенно религиозным, чтобы помнить историю Содома и Гоморры, испепелённых Всевышним за их грехи. Кто не знает про праведника Лота, которого Господь вывел из города, чьи жители осквернили себя содомским грехом? И вот священник, ничтоже сумняшеся, подписывается под манифестом содомитов. Почему? Что его заставляет?

“Общественное мнение, – ответила мне на этот вопрос приятельница. – В Америке, особенно в таких культурных центрах, как Бостон, интеллигентные слои общества поддерживают права “сексуальных меньшинств”. Их права – такие же, как все прочие права человека, на отстаивании которых свихнулась Америка”. Приятельница меня отчитала “за отсталость” и строго приказала на эту тему ни с кем из приличных людей не разговаривать, дабы не быть причисленной к группе тупых и невежественных ненавистников прав и свобод, требующих “убрать всю эту нечисть с лица земли”. Нет, до таких призывов мне было далеко. Как всякий образованный человек я знала и некоторые исторические факты, и имена. Чайковский… Дягилев… подруга Бунина Галина Кузнецова, сбежавшая от писателя с женщиной… Но что-то меня во всем этом смущало.

Чайковский. Какая трагичная жизнь была прожита этим удивительным гением, сколько в ней было борений “с самим собой”, как часто мы слышим в его музыке голос израненного неподъёмной мукой сердца. Про Дягилева писала статью и, когда её писала, проникалась убеждением, что его демонстративный гомосексуализм был в какой-то степени позой, перчаткой, брошенной в лицо ханжеским светским кругам.

Русский Серебряный век породил довольно значительное число творческих личностей, презревших условности и этим как бы причисливших себя к избранному кругу – артистов, наследников александрийской эпохи. Но вспомним: александрийская эпоха была временем распада великой Эллинской культуры, периодом её декаданса и разложения, когда творцы и их аудитория ушли от столбовой дороги, ведущей к храму, в тёмные и зловонные закоулки, дешёвые припортовые притоны, где бушевали дикие и бесконтрольные страсти. Мать, убивающая своих детей, чтобы отомстить изменнику-мужу, жена, возжелавшая своего пасынка, – вот сюжеты, порождённые той изломанной эпохой. Русские александрийцы, подобные Михаилу Кузмину, жили в сходное время. В воздухе стояли густые зловонные испарения, “бражники и блудницы” воистину пировали во время чумы. Чуткие души (вспомним прорицания Блока!) улавливали приближение карающего всадника, и он не заставил себя ждать. Пожар революции испепелил, уничтожил субкультуру, взращенную русскими александрийцами… история повторилась. Приходит на память замечательное исследование Честертона, писавшего о “смене вех” в эпоху раннего христианства. Философ писал примерно следующее: христианство должно было неотвратимо сменить разложившуюся эллинистическую культуру, утратившую моральные ориентиры. Когда в каждой луже или ручье виделся бог или божок, когда боги перестали быть регуляторами людского поведения, а стали примером развращенности и бесстыдства, новая молодая культура религиозных пассионариев, проповедовавших единобожие и строгие моральные заповеди, должна была неминуемо победить.

Рифмой к честертоновскому выводу звучат слова Достоевского: “Если бога нет, то все позволено”.

Я не так давно в Америке и не успела разобраться в сложном вопросе о религиозности её жителей. Легко разглядеть одно: человек в этой стране уповает не на бога, а на себя. Он заинтересован всё в новых и новых пространствах свободы. Но, может быть, пора остановиться и оглянуться – не отказывается ли он в поисках призрачной свободы от своего человеческого естества, от своей, если позволено будет сказать, божественной сущности? Не уходит ли с проторенной человечеством тропы?

Помнится, Пушкин перед женитьбой заметил, что счастье нужно искать на “проторенных тропинках”. Почему то, что неестественно, неорганично для человека (не говорите мне о “биологическом факторе»; процент биологических геев почему-то нигде мне не встретился, не потому ли, что он ничтожен?) должно быть даровано ему как некое неотъемлемое право, как некая узаконенная возможность, как благо?

Я бы не хотела, чтобы мой сын, распропагандированный в своей сверхлиберальной школе, где ежегодно на одном из уроков представители сексуальных меньшинств рассказывают о преимуществах своего образа жизни, пошел бы по этой тупиковой тропе. Опасно это, далеко уводит не только от родных и близких, не только от путей человеческих, но и ещё от чего-то… от Бога, что ли?