ПАДЛОВНА

Александр БОЛЯСНЫЙ

Однако, папы, собирайтесь на сексуальный час, — шеф раздражённо бросил трубку “инфарктного” телефона. Этот редакторский вещатель с противным резким зумером, заставляющим сердце выше головы подскакивать, и впрямь мог довести до инфаркта.

“Папы” — это мы, трое корреспондентов промышленного отдела большой компартийной газеты. Тюремно-лагерной терминологией наш зав показывал одновременно и свою симпатию к нам, и нашу значимость в его глазах.

Он вообще мастак на сильные слова. Правда, однажды оконфузился, увлёкшись очередным разносом и не заметив заглянувшую ненароком свою коллегу, Аллу Ивановну из отдела культуры. Шеф тогда ляпнул всё ещё современный перл времён татаро-монгольского ига. Рафинированная интеллигентка, Алла Ивановна вмиг изменила цвет своего макияжа и, выронив недописанную рукопись, пулей выскочила в коридор. Ситуацию нейтрализовала тётя Соня, уборщица, как раз наводившая марафет на заваленных бумагами подоконниках. После её тоже не менее древнего народного высказывания у багрового Виктора Ивановича спёрло дыхание и таким осталось на оставшихся полдня.

Почему же всё-таки “сексуальный час”? Оговорка? Вряд ли: шеф никогда не бросает слов на ветер. Видимо, что-то новое. В нашем здоровом коллективе издавна привыкли к “сексуальным минуткам”. Это когда во второй понедельник месяца редакционное начальство на планёрке “имело” членов редколлегии и завотделами. Иногда сюда заглядывает кто-то из ЦК или обкома, тогда “минутка” действительно превращается в битый час. Но сегодня вторник, да не второй, а третий, и все, кому положено, оттерпели своё в прошлый понедельник…

Ещё у нас были заведены “стриптизы”. Это когда в последнюю пятницу, за час до окончания рабочего дня, в редакторский кабинет сгоняли абсолютно всех, включая уборщиц и машинисток, и там каждого “раздевали”. При таком порядке чёрта с два слиняешь на полчасика раньше в гастроном за чем-нибудь вкусненьким на выходные. Какое там вкусненькое?! После “стриптиза” всегда хочется раздеться по-настоящему, вытереть пот и остыть. Начальству же мероприятие помогало бдить трудовую дисциплину. Но сегодня, в середине месяца?!. Да и время совсем не “сексуальное” — не двенадцать дня, как у нас принято, а уже четыре.

— Этой падле всё равно кого и когда — лишь бы получить удовольствие, — продиагностировал шеф.

И мы с Толей — старшим корреспондентом отдела — поняли о ком и о чём идёт речь. Видно, наш болезненный главный редактор снова залёг в лечсанупр и за него оставалась Падловна. Так мы в редакции называли между собой первого зама и хронического и. о. главного — Тамару Павловну.

Прозвище пошло с лёгкой руки, вернее, с шершавого язычка Марьи Михайловны — легендарной курьерши, бессменно проработавшей в должности с тридцатых годов. Ей уже за восемьдесят, с зубами, ясное дело, напряжёнка, потому и некоторые дефекты речи. Вместо ласкательного “Тамарочка Павловна” выходило сомнительное “Тмарчка Падлна”. Ласкательно старушка называла всех подряд, только поэтому и начальнице перепала нежность. На деле же Марья Михайловна чтила её не больше, чем все мы. В редакции со смеху падали, когда, провожая первого зама в долгожданный всем коллективом отпуск, Марья Михайловна проникновенно желала “дорогушеньке” хорошо поправиться, а стоило той скрыться за дверью приёмной, как миниатюрная бабушка принялась отчаянно тарабанить кулачками по дерматиновой двери начальственного кабинета:

“Щоб ты поправылася та лопнула, щоб тэбэ старость растрескала, щоб ты окрывэла, Тмарчка Падлна!..”

Курьершин дефект речи был нередко не только уместным, но и публицистичным, ибо выражал общественное мнение и будил мысль тихонь. Так и тогда.

…Мы расселись за совещательным столом в редакторском кабинете возле гипсового Ленина и прозрачной пирамиды, хранящей редакционное красное знамя с приколотыми орденом и медалью.

— Готовьтесь, мальчики! — шёпотом торжественно предупредил шеф.

Падловна ощущала нешуточную потенцию, ибо решила, совместив “сексуальную минутку” со “стриптизом”, враз одарить своею страстью как завотделами, так и всех остальных. И мы с Толей очередной раз подивились умению шефа не только притягательные заголовки к материалам придумывать, но и злободневные явления обозначать на редкость верно. Вот и сейчас прав: сегодня в редакции действительно не “сексуальная минутка” проводится, и не “стриптиз”, а именно “сексуальный час”. А может и полтора!..

Тамара Павловна — как почти всегда: жизнерадостна, спортивна, с несметными цепочками, кулончиками, колечками, браслетами, да пахнущая Францией. Чтобы не сомневался никто: молодость у неё — хоть не первая, но уж точно не последняя. В пику злопыхателям, которые вместо создания идеологически выдержанной публицистики, распространяли сплетни о якобы раннем климаксе, доведшим и без того мегеристый характер начальницы до пика после развода с очередным мужем.

Стартовала, как всегда, решительно:

— Мы расхолодились. Притупилось чувство личной ответственности за партийную газету. Трудовая дисциплина — ни к чёрту: в секретариате не хватает строк, корректоры вместо поисков ошибок примеряют на дежурстве лифчики, добытые у фарцовщиков…

Сидящие многозначительно переглянулись: она же явно лукавила и недоговаривала. Во-первых, не у фарцовщиков, а у фарцовщика. Одного! Гены. Всему Крещатику известно, что наше здание — это его зона и попробовал бы кто другой сюда сунуться. Да и невозможно это: у кого ещё столько поставщиков умопомрачительного дефицита! Неспроста упомянутые смелого покроя лифчики “от Гены” вызывали у редакционных дам бурный восторг, а мужчины смущённо расхватывали другие редкие загранизделия.

Во-вторых, все прекрасно знали, что Гена осуществлял обход здания, в котором кроме редакции размещались популярные фруктовый магазин и закусочная, только, после кабинета Падловны. Тогда уж он знал точно, в какую комнату заходить в первую очередь, а какую можно и обойти. Корректорская, понятно, в приоритетных не значилась, тем более, что вообще находилась в типографии на другой улице.

— Беспредел!.. — возмущалась Тамара Павловна. И это — в идеологическом органе! Корреспонденты вовсе перестали мышей ловить, а завотделами, позёвывая взирают… Но — точка! С завтрашнего же дня — новая жизнь! Секретариат: придумайте новую рубрику, чтобы захватить читателя! Допустим, “Журналист идёт в народ”. Вот где размах для публицистов! Партотдел: за день-два подготовьте под этой рубрикой репортажи о реакции населения на недавние речи Леонида Ильича! Машбюро: закончите, наконец, перепечатку патриотического романа из “Нового мира”; сколько можно тянуть?..

Перевела дыхание, скользнула взглядом по своему отражению в оконном стекле, осталась довольной и продолжила:

— На “Красном Октябре” — пьян-ство, прогулы, и это на легендарном революционном предприятии, а промотдел думает о небесных кренделях, — и посмотрела почему-то не на нашего шефа, а на Толю.

— Да мы ни о чём не думаем, — оправдываясь, пожал он плечами.

— Вот именно, — съязвила Тамара Павловна. — А если бы подумали, если бы партийную совесть имели, то понимали, что нужно на определённом этапе.

— На определённом этапе Германии понадобился Бисмарк, а Чили — Пиночет, — будто цитируя учебник истории, весело сдерзил Толя, вызвав коллективный смешок.

— Ох, Толечка, догавкаешься ты у мэнэ, — копируя по-украински главного редактора, как бы поддержала шутку Тамара Павловна, бросив далеко не шутливый взгляд.

О, этот взгляд!.. Его хорошо знал каждый в редакции, как и злопамятность первого зама. Сто лет пройдёт, все забудут, но она свои обиды и обидчиков помнит, как компьютер. Тем более, Толю!

Предания по редакции ходили, как он, будучи тогда ещё университетским практикантом, вогнал её в краску. При всех! На очередном “стриптизе”. В своём материале она обнаружила несколько опечаток, пропущенных корректорской бригадой. Полосу вычитывала Неля Тополянская, опытнейший корректор. Её мужа — и об этом почему-то все знали, хоть Неля ни с кем в редакции не делилась — выперли из НИИ после того, как он принёс директору на подпись ОВИРовские бумаги для переселения в Израиль. На том самом “стриптизе” Тамара Павловна и высказалась:

— Конечно, до ошибок ли в газете кое-кому, если в голове — мечты об исторической родине…

С Нелей началась истерика. Закрыв ладонями вмиг залившееся краской лицо с ручьями стекающими слезами, она со всхлипами выскочила из редакторского кабинета.

— Честнее самой уволиться, а не подставлять других! — бросила вдогонку Падловна.

Воцарилась тишина. Неля проработала в редакции больше десятка лет, никто слова дурного не мог сказать об этой нежной, обаятельной молодой женщине. Потому внезапный гнев первого зама, да ещё в такой форме, всех шокировал.

— Ладно, продолжим работать; у всех нервы… А то ещё меня Бабой Ягой наречёте, — уже миролюбиво заключила начальница.

Вопросительно посмотрела на сидящего рядом Толю и выдержала паузу. Вот тогда новенький практикант и совершил легендарный поступок. Он просто комично скопировал Марью Михайловну:

— Да, Тмарчка Падлна…

Было непонятно: то ли он ответил на предложение продолжить работать, то ли подтвердил статус Бабы Яги. Сказал тихонько; в большом кабинете, где к тому времени уже ощущалось оживление, услышать Толю, вроде, не должны были. Но сидящие рядом уловили. А главное — услышала Тамара Павловна. К тому же, с непривычки Толя скопировал курьершу неудачно: слово “падлна” произнёс недостаточно быстро и слышалось явное: “ПАДЛОВНА”!

Она потемнела, ярко напомаженные губы сжались в зловещую полоску и опустились, лицо стало злым.

Тем “стриптиз” и окончился.

Очередная же выходка Толи, проведшего аналогию с Бисмарком и Пиночетом, завела первого зама не на шутку. Когда мы вернулись в отдел, шеф сказал Толе:

— Ты, папа, действительно можешь “догавкаться”.

— От вас научился, Виктор Иванович, — весело сдерзил Толя.

И что вы думаете? Таки “догавкался”. Правда, не сразу.

Год спустя, жарким августовским днём я, обливаясь потом, достукивал на машинке свой последний предотпускной репортаж. В отделе, к счастью — никого, и я, блаженствуя от неожиданной тишины, уже предвкушал неповторимое чувство, которое всегда охватывает, когда ставишь последнюю точку. Но вдруг подбросил треклятый “инфарктный” вещатель. Секретарша Анна Павловна срочно звала к себе на четвёртый этаж. Чертыхаясь, поплёлся к лифту, хотя спуститься всего-то на два этажа. Хотел за эту пару минут предугадать: какую ещё начальскую пилюлю предстоит проглотить за полтора часа до отпуска?

В приёмной выяснилось: начальство не при чём. Не отрываясь от вязания, Анна Павловна показала головой на лежащую телефонную трубку.

Молодой мужской фальцет, поздоровавшись и вежливо назвав меня по имени и отчеству, выразил желание немедленно встретиться… в приёмной районного управления КГБ.

— Кончай выпендриваться — не до шуток мне, в отпуск ухожу, — возмутился я, приняв это за розыгрыш кого-то из типографских.

— Александр Ильич, — уже внушительно зазвучало в трубке. — С вами не шутят: звонят из управления Комитета государственной безопасности. Вы срочно нужны. Ждём в пять. Если хотите — предупредим ваше руководство.

Я не хотел.

Ходьбы до здания по указанному адресу через Крещатик — минут двадцать. Если это, всё же, шутник, я ему не завидую. “Дурак, зачем же идёшь?” — выговаривал сам себе. Но, видимо, шутник хорошо знал психологию наших людей, для которых услышать магическое: «КГБ» — что горькое, но неминуемое зелье выпить.

Вот и названный особняк. Вот — красная с бронзовыми буквами табличка. Так и есть: Комитет государственной безопасности. Уполномоченный. Приёмная. Точно в пять нажал на кнопку звонка у входной двери.

(Продолжение)