ЭКСКУРСОВОД

История, если воспринимать ее как науку, покажется немногим занятней математического справочника, состоящего из чисел и пояснений к ним. Если же рассматривать ее как поле для игры воображения, то едва ли найдется предмет увлекательней. Некоторые события хороши настолько, что попросту не могли не произойти, хотя никогда не происходили. Миф всегда больше реальности, вымысел сильнее правды. Кому интересно знать, что Аляска была продана Америке при Александре Втором, чтобы выплатить компенсацию помещикам после отмены крепостного права? Куда занимательней выдумка, будто ее продала Екатерина Великая, чтобы пошить себе какое-то невероятное платье с жемчугами и бриллиантами.

Тягу к этой области познаний я, видимо, унаследовал от одного из моих дедушек, бывшего в свое время доцентом на кафедре истории Киевского Университета. Впрочем, наследство досталось мне в несколько искаженном качестве: если дед мой любил историю в единственном числе, то я полюбил ее во множественном, в виде историй, которыми я щедро делился с друзьями и знакомыми - безотказными слушателями и добровольными жертвами моих мистификаций. Я даже прослыл специалистом в исторических вопросах, поскольку знал хоть что-то, в отличие от моих приятелей, по большому счету не знавших ничего. Я с упоением бросал семена фантазии в благодатную почву невежества, нисколько при этом не заботясь об урожае. Семена, меж тем, проросли и однажды наступило время жатвы. Слух обо мне дошел до совершенно незнакомых мне людей, которые решили открыть что-то вроде частного туристического бюро и устраивать поездки по Европе для обретавшейся в Германии русскоязычной публики. Как-то вечером мне позвонили и приятный женский голос осведомился:

- Алло? Здравствуйте. Это Миша? Можно вас так называть?

- Мишей можно, - ответил я. - А Иннокентием нельзя.

- Каким Иннокентием? - удивился голос.

- Никаким. Раз уж родители неосторожно назвали меня Мишей, не вижу повода называть меня как-нибудь по-другому.

Трубка хмыкнула.

- Вот и чудесно. Меня, кстати, зовут Ритой. Мы с мужем...

- Жаль, - сказал я.

- Что жаль?

- Жаль, что вы с мужем.

- О Господи! - сказала трубка. - Ладно, ближе к сути. Миша, вы не хотите поехать в Бельгию?

Признаться, я немного удивился.

- Не хочу показаться невежливым, - ответил я, - но какое вам дело до того куда я хочу поехать, а куда не хочу?

- Вы не поняли. Это я приглашаю вас поехать в Бельгию.

- С вами?

- И со мной, и с моим мужем...

- Вы предлагаете мне m?nage ? trois?

- Что я вам предлагаю?

- Ну, что-то вроде тройственных отношений.

- Вы с ума сошли! Послушайте, Миша, я и мой муж организовываем двухдневную поездку в Брюссель и Брюгге для русскоязычных туристов. Нам нужен экскурсовод. Один ваш друг порекомендовал мне вас как человека, который разбирается в живописи и в истории.

- Это который друг? - поинтересовался я.

- Алексей. Алеша Жаворонков.

- Леха, что ли? У вас устаревшие сведения. Он мне больше не друг.

- Почему?

- Потому что. Вы бы стали дружить с человеком, который, чуть сядешь с ним за стол, напивается, буянит и лезет в драку?

- Пожалуй, нет.

- Вот и он не хочет.

Некоторое время трубка молчала. Затем снова послышался голос Риты:

- Вы шутите?

- Шучу, конечно.

- То есть, наговариваете на себя?

- Естественно, наговариваю.

- Зачем?

- Чтобы вы были готовы к худшему и не разочаровались при встрече.

- Ну-ну, - проговорила Рита. - Так что насчет Бельгии?

- Хорошая страна, - сказал я. - Я там не был ни разу.

- Вот видите. А теперь мало того, что побываете, так еще и деньги заработаете.

- Сколько? - Я оживился.

- Триста марок вас устроит? Плюс ночь в гостинице с завтраком. Вы когда-нибудь зарабатывали триста марок за два дня?

- Нет. Только за одну ночь и без завтрака.

Рита вздохнула.

- С вами чертовски трудно разговаривать. Сколько вам лет?

- Тридцать один.

- А ведете себя, как двадцатилетний. Короче, вы согласны?

- Я-то согласен. Только как я буду водить туристов по городам, в которых ни разу не был?

- Не волнуйтесь, Миша. Этим займется брюссельский экскурсовод. Вашей обязанностью будет занимать людей историческими сведениями, пока мы будем ехать в автобусе, а также вести экскурсию в музеях. Расскажете о художниках, о картинах. Алеша говорил, что вы хороший рассказчик.

- Алеша сволочь, - заявил я.

- Почему это он сволочь?

- Потому что я всегда ненавидел экскурсоводов. А теперь по его милости сам таким стану.

- Знаете что, - сказала Рита, - если для вас это так принципиально - откажитесь и покончим с этим.

- Я что, идиот, отказываться от трехсот марок? Вы меня искусили. Я теперь Адам, соблазненный, изгнанный из рая и вынужденный в поте лица своего зарабатывать хлеб на суровых бельгийских просторах.

- Ну, слава Богу, - с усталым облегчением выдохнула Рита. - Значит, увидимся через неделю. Пока-пока.

Она с не слишком учтивой поспешностью повесила трубку.

- Хамка, - сказал я.

Затем подумал и набрал номер Алешки Жаворонкова.

- Да? - раздался в трубке его недовольный голос.

- Привет, Лёха, - сказал я. - А я в Бельгию еду.

- Я в курсе, - ответил Леха.

- А ты в курсе, что ты сволочь?

- В курсе.

- Я так и думал. Что тебе привезти из Бельгии?

- Пива бельгийского привези.

- Ладно. Привезу тебе пива и статуэтку Писающего мальчика.

- На чёрта мне сдался твой Писающий мальчик?

- Чтоб ты знал, для чего пиво пьешь. Слушай, а сколько этой Рите лет?

- Какой Рите?

- Которой ты меня с потрохами сдал.

- Аа... Сорок.

- Тьфу... Сволочь ты, Алеша.

- Я в курсе.

Он, не попрощавшись, повесил трубку.

- Хам, - сказал я.

Неделю спустя, в темное и промозглое ноябрьское утро, приправленное моросящим дождем и неспешно опадающими листьями, наш автобус с сорока пятью туристами на борту выехал в сторону Брюсселя. Общество подобралось почтенное - в основном это были немолодые уже люди лет пятидесяти, а то и шестидесяти, а одному старичку было от души за семьдесят. Разнообразила этот геронтарий молоденькая черноволосая девушка лет двадцати пяти с относительно приятным лицом и по-лошадиному большезубой улыбкой. Впрочем, путешествовала она не одна, а в компании родителей - столь же большезубой мамаши, заботливо присевшей по соседству с нею, и невзрачного на вид отца, расположившегося на сиденьи сзади и нежно дышавшего ей в затылок. Было около шести утра, я не выспался, да и остальные пассажиры откровенно клевали носами. Я рассудил, что столь сонливому собранию меньше всего в настоящий момент требуется аниматор и собрался было задремать, но в этот момент надо мною склонилась изящная фигурка.

- Прошу прощения, - сказала фигурка, - Миша - это вы?

- Миша - это я.

Даже в полутьме автобуса можно было разглядеть удивительной красоты лицо с большими зелеными глазами, мило вздернутым носиком и чуть припухлыми губами. Кончики вьющихся светло-русых волос щекотнули мне лоб.

- Кто вы, нежный ангел?  - поинтересовался я.

- Рита. - Лицо улыбнулось. - Мы с вами имели удовольствие беседовать по телефону.

- Какая, всё же, сволочь, - покачал головой я.

- Что?!

- Алёшка Жаворонков - сволочь.

- Я смотрю, вы очень любите вашего друга, - Рита снова улыбнулась.

- До беспамятства. Я привезу ему из Бельгии несколько бутылок пива и каждую из них разобью о его идиотскую голову.

- За что такая немилость?

- За то, что он мне сказал, будто вам сорок лет.

- В самом деле, сволочь. Мне всего тридцать девять.

- Врете!

- Странная у вас манера делать комплименты..

- Это потому что я изыскан до грубости. Слушайте, Рита, садитесь рядом со мною. Пассажиры спят, рассказывать им что-либо бессмысленно. А вам одной я расскажу такое...

- Историю Бельгии?

- Да хоть Новой Зеландии. Какая вам разница.

- Расскажете позже. И не мне, а всему автобусу. Отдыхайте, я должна вернуться к мужу.

- А зачем? - Я попытался остановить ее. - Он, небось, тоже спит без задних ног.

- Да, Максик уснул.

- Максик? - изумился я. - Вы с котом путешествуете?

- Почему с котом? Макс - это мой муж.

- Спаси и помилуй, - сказал я. - Ну и нравы у вас в семействе.

- А что вам не нравится?

- Что мне не нравится? Мне не нравится война в Югославии и селедка под шубой.

- И при чем тут моя семья? Мы Югославию не бомбим.

- А селедку под шубой делаете?

- Так, - сказала Рита, - у меня, кажется, начинается дежавю недельной давности. Очень вас прошу, отдыхайте, Миша. Когда надо будет, я вас разбужу.

С тем она и удалилась. Я и в самом деле заснул и проспал пару часов. Разбудили меня тусклые лучи ноябрьского утреннего солнца, неохотно пробивавшиеся сквозь завернутое в тучи небо и конопатое от засохших дождевых капель окно автобуса. Большинство пассажаров также успели проснуться и теперь оживленно наливали себе из термосов кофе и чай, с шумным удовольствием пили и закусывали бутербродами. Я почувствовал голод, а поскольку сам я не запасся ни едой, ни напитками, люди стали вызывать во мне раздражение. Когда раздражение мое готово было перерасти в ненависть ко всему роду человеческому, раздалось потрескивание микрофона, а за ним голос Риты:

- Доброе утро, дорогие мои. Надеюсь, вы успели немного поспать. Сейчас девять часов утра, около двенадцати мы должны прибыть в Брюссель. А пока наш германский экскурсовод скрасит нам оставшиеся часы поездки увлекательным рассказом о стране, в которую мы направляемся. Прошу вас, Миша.

Под вежливые аплодисменты я встал и направился в голову автобуса. Рита передала мне микрофон, улыбаясь одними губами и поглядывая на меня с некоторой тревогой.

- Молитесь, - тихо произнес я, весело ей подмигнув.

Она покачала головой и села на свое место.

- Уважаемые дамы и господа, - торжественно начал я., - через час наш автобус пересечет границу Германии и Бельгии. Название "Бельгия", к слову сказать, имеет древние римско-эллинские корни и происходит от латинского "белла", что означает "прекрасная" и греческого "гея", что означает "богиня земли" или просто "земля". То есть "Бельгия" в переводе на русский - "прекрасная земля", в чем нам в самое ближайшее время предстоит убедиться.

Краешком глаза я заметил, что несколько человек отложили бутерброды, достали блокноты и ручки и прилежно записывают за мною всю эту околесицу.

- Кхм-кхм, - послышалось чье-то покашливание.

"А нечего жевать, когда я повествую", - подумал я и продолжил:

- Впрочем, наиболее дотошные этимологи полагают данное прочтение неверным и склоняются к версии, что первая часть названия восходит к латинскому "беллум", что означает "война". То есть "Бельгия" - по их мнению - "земля войны".

Я усмехнулся. Несколько пассажиров снисходительно хихикнули, как бы отметая подобную глупость. Я решил наказать их за излишнюю самоуверенность.

- Что ж, - сказал я, - в этом предположении есть свой резон. На сравнительно малой бельгийской территории то и дело велись войны. Вспомните сражение при Ватерлоо, газовую атаку близ города Ипра и, конечно же, всем вам известную битву под Гентом.

Часть пассажиров многозначительно кивнула, припоминая.

"Странно, - подумал я, - выходит, эта битва не мне одному приснилась".

- Кхм-кхм, - кашлянул всё тот же голос.

"Хоть бы кто его по спине похлопал, чтобы он не подавился своим бутербродом", - заботливо подумал я и вновь продолжил:

- На битве под Гентом мне хотелось бы остановиться поподробнее. Это было одним из самых жестоких и кровопролитных сражений в истории Средневековья. Сопоставить с ним можно разве что битву при Креси во времена Столетней войны. Но это произошло много раньше и никак не связано с историей Бельгии, поэтому не будем отвлекаться. Под Гентом сошлись в поединке армия гёзов принца Оранского и отборные войска испанского короля Филиппа Второго, коими предводительствовал герцог Альба. Любопытно, что цветом Оранского дома был, что не удивительно, оранжевый, Альба же в переводе с латыни означает "белый". Поэтому некоторые историки называют битву под Гентом "оранжево-белой битвой", хотя, - я нахмурился, - как по-моему, война - не лучший повод для острословия. Особенно если учесть, что в сражении этом полегло в общей сложности около пятидесяти тысяч человек.

Мне очень хотелось есть, взору мысленно рисовался кусок бифштекса с жареным луком, и воображение мое с каждой секундой делалось всё свирепее. Я описывал Гентское сражение .с такими кровожадными подробностями, что некоторым дамам в автобусе стало не по себе. Тогда я решил подпустить немного романтики и рассказал о кузине принца Оранского, в которую якобы влюбился грозный герцог Альба.

- К сожалению, - вздохнул я, - история эта, вместо того, чтобы приблизить войну к развязке, сделала ее только длительней и ожесточенней.

- Почему? - удивился чей-то женский голос.

- Потому что связь эта получила огласку и дошла до ушей ревнивой герцогини Альба. Можете себе представить, что за скандал она учинила своему супругу... И тому пришлось сражаться с удвоенной свирепостью, чтобы отвести от себя подозрение. Увы, мужчины всего лишь воюют, но подталкивают их к этому женщины. Вся история тому свидетельство. Вы не устали?

Пассажиры протестующе загомонили, давая понять, что готовы слушать дальше.

"Какое-то сборище мазохистов", - подумал я.

Чтобы проверить свою гипотезу относительно мазохизма публики, я рассказал о том, как кузина принца Оранского, не вынеся вероломности герцога Альбы, покончила собой. Послышались вздохи, а некоторые всплакнули. Я решил сгустить краски еще сильнее и, пылая от негодования, поведал о том, как герцог расправился с уже побежденными гёзами. Слушатели негодовали вместе со мной. Еще немного, и я сплотил бы их в маленькую армию, готовую броситься в сражение с испанцами. По счастью, в это время автобус остановился около заправочной станции с магазинчиком и бистро, и Рита объявила, что у нас есть полчаса времени, чтобы справить свои дела, перекусить и перекурить. Я выскочил из автобуса и первым делом с наслаждением затянулся сигаретой. Рита подошла ко мне.

- Знаете, - сказала она, - ваш друг Алеша, хоть вы и называете его сволочью, оказался прав: вы действительно хороший рассказчик. Я заслушалась. Признайтесь, вы оканчивали исторический факультет?

- Боже упаси! - ответил я. - Я закончил летное училище.

- Правда? - удивилась Рита. - А почему же вы...

- Почему не летаю? Высоты боюсь.

Рита покачала головой.

- Не могу понять, - сказала она, - когда вы врете, а когда говорите правду.

- Как будто я это могу понять, - вздохнул я. - Кофе не хотите?

- Спасибо, я уже позавтракала.

- Тогда я вас покину ненадолго.

Я направился в бистро, купил бутерброд с ветчиной и кофе в картонном стаканчике. После завтрака кровожадность моя улеглась, и если б мне снова пришлось рассказывать о битве под Гентом, я бы, пожалуй, закончил ее мирными переговорами. С оставшимся кофе я вышел на улицу и закурил еще одну сигарету. Утренний воздух был удивительно свеж и бодрящ, нежно и чуть печально пахло прелыми листьями, вкус кофе и сигареты с ненавязчивой тонкостью дополнял ощущение поздней осени.

- Кхм-кхм, - раздалось у меня под ухом знакомое покашливание.

Я обернулся. Рялом со мною стоял старичок из автобуса, которому я насчитал семьдесят лет с гаком. Старичок был очень маленького роста, почти на голову ниже невысокого меня, лицо выдавало в нем человека интеллигентного и добродушного.

- Извините, если мешаю, - проговорил старичок, - Миша... Вы позволите называть вас так?

- Странно, - ответил я. - Почему-то все спрашивают позволения называть меня моим именем.

- Что ж, прекрасно. Разрешите представиться: профессор Айзенштат. Профессор истории, - уточнил старичок.

Я приязненно улыбнулся, с некоторой снисходительностью признавая в нем коллегу.

- Причем моя специализация, - продолжал старичок, - история Бельгии и Нидерландов эпохи Средневековья.

Я изобразил нешуточную радость и протянул профессору руку. Тот с сомнением пожал ее.

- Миша, - сказал он, - объясните мне, Бога ради, с какой стати вы расхулиганились?

- Простите, профессор?

- Зачем вы издеваетесь над людьми? Что за чушь вы им рассказываете? Я как специалист по Бельгии и Нидерландам...

- Боюсь, профессор, что в ваших несомненно глубоких познаниях имеются, всё же, некоторые пробелы, - сказал я. - Никто из нас, увы, не совершенен.

- Не наглейте, - поморщился старичок. - Лучше объясните, что это еще за "белла гея"? Откуда вы взяли этот вздор? Бельгия названа по имени племени...

- Белгов, - закончил я.

- Так вам это известно? - изумился профессор.

- А почему бы нет?

- Тогда зачем...

- Потому что так интересней. Кому нужны какие-то дурацкие белги? Еще, не дай Бог, с белками перепутают, а потом будут рассказывать знакомым, что, мол, экскурсовод сообщил им, будто Бельгию назвали в честь белок. Я не хочу прослыть невеждой.

Профессор Айзенштат укоризненно покачал головой.

- Историческая наука... - начал он.

- История - не наука, а поле для игры воображения, - перебил я.

- Я смотрю, ваше воображение уже доигралось до битвы под Гентом, - саркастически заметил профессор. - Из какого пальца вы высосали эту битву?

- А почему бы под Гентом не произойти какой-нибудь битве? - пожал плечами я. - Эти гентцы такие темпераментные...

- Миша, - взмолился профессор, - я уже немолодой человек и боюсь, что не переживу ваших россказней о темпераментных фламандских парнях. У меня такое ощущение, что я не первый профессор, которого вы пытаетесь свести с ума.

- Не первый, - сознался я. - Первым был профессор математики, которому я пытался доказать, что если пятьдесят процентов от пятидесяти - двадцать пять, то двадцать пять процентов от двадцати пяти - пятьдесят. Я настаивал на принципе транзитивности, а он наставивал на том, что я идиот.

- Ну-ну, - проговорил профессор Айзенштат. - О каких еще событиях вы намерены поведать нам за оставшиеся часы поездки?

- Об отделении Западной Фландрии от Восточной, - ответил я. - Если вы, конечно, не против.

- Спаси вас Бог, - вздохнул профессор. - Скажите, в ваших словах бывает хоть крупица правды? Или вы всё на ходу выдумываете?

- А вам не всё равно? Или я неинтересно рассказываю?

- Нет, отчего же, - усмехнулся профессор. - Рассказываете вы интересно. Занимательно, во всяком случае. Но ведь людям хочется знать факты, а не ваши измышления.

- Если людям хочется знать факты, - отрезал я, - пусть полистают справочник. А я - экскурсовод, а не справочное бюро.

По приезду в Брюссель мы разместились в очень неплохой четырехзвездочной гостинице, причем номер мой оказался на одном этаже с номерами большезубой девушки, ее родителей и Риты с супругом Максом. Макс и в самом деле напоминал кота - сытого, ухоженного, ленивого, может быть, даже кастрированного. Он то и дело впадал в какое-то блаженное оцепенение, вальяжно щурился и разве что не мурлыкал. Рита обращалась с ним, как с любимым домашним питомцем, оберегая от невзгод и напастей окружающего мира:

- Максик, сядь поудобней... Максик, поправь шарф, ты простудишься.... Максик, оставь чемоданы, в отеле есть носильщики.

Макс был, скорее всего, ровесником Риты, но выглядел гораздо старше своей моложавой супруги, и я никак не мог понять, что нашла эта красивая, умная и энергичная женщина в котообразном муже с темпераментом выложенного на блюде студня. Пока тот то ли дремал в номере, то ли созерцал малопривлекательный вид в окне, Рита успела развесить вещи, переодеться и оббежать всю нашу группу, сообщив, что через час нас ожидает автобус для обзорной экскурсии по Брюсселю. В автобусе Макс снова погрузился в дрему, и я, присев позади него и Риты, едва удержался от искушения гаркнуть ему что-нибудь в ухо.

- Все на месте? - осведомилась Рита. - Прекрасно. Позвольте мне представить нашего брюссельского гида, Снежану, которая будет сопровождать нас в экскурсии по городу.

- А Миша? - неожиданно спросила большезубая девушка.

Родители с укоризной глянули на нее, что-то сердито прошушукали, она смутилась и покраснела.

- Не волнуйтесь, Миша без работы не останется, - усмехнулась Рита. - Он будет нашим экскурсоводом в музее и, может быть, добавит что-то от себя, пока мы будем гулять по городу.

- Вы даже не представляете, насколько от себя, - заверил я Риту.

Тем временем микрофон взяла Снежана. Это была высокая и страшно худая женщина лет тридцати с прямыми черными волосами и такими же черными глазами.

- Добри день, - произнесла она почему-то с акцентом. - Рада приветствовать на вас в Белгия.

- Что она на нас рада? - шепотом спросил я у Риты. - К чему такое эротическое начало?

- Она болгарка, Миша, - также шепотом ответила Рита.

- В каком смысле "болгарка"? - не понял я. - Шлифовальная машина?

Рита, не удержавшись, прыснула. Снежана с легким недоумением глянула в ее сторону. Рита смущенно улыбнулась ей и повернулась ко мне.

- Миша, уймитесь, Бога ради, - тихо проговорила она. - Вы меня ставите в неловкое положение.

Автобус тронулся и покатил по брюссельским улочкам. Откровенно говоря, для европейской столицы выглядел Брюссель несколько однообразно и даже провинциально. Снежана вещала что-то о Лакенском дворце, где проживал бельгийский монарх, о соборе Святых Михаила и Гудулы, о брабантской готике и фламандском барокко. Голос ее звучал усыпляюще монотонно, сильный акцент и болгарские словечки, обильно пересыпающие русскую речь, превращали информацию в забавную невнятицу. Особенно приятно было услышать, что "Брюксел не толко столица на Белгия, но и седалище на множество международни организации". Наконец, мы остановились невдалеке от Гран-Плас, цетральной площади старого города,  вышли из автобуса и продолжили путешествие пешим ходом. Площадь была великолепна. Почти вся она утопала в огромном цветочном ковре, окаймленном старинными, необычайной красоты строениями. Под нависающим пасмурным небом цветы выглядили чужеродно празднично и пестро. Снежана вновь затарабарила - о ратуше, о Хлебном доме, о зданиях гильдии. Скучающей цепочкой наша группа пересекла площадь, свернула на прилегающую улочку и остановилась у фонтана с маленькой скульптурой Писающего мальчика. Мальчик с самым сосредоточенным выраженеием лица журчал в раковину небольшого фонтана и делал вид, что ему совершенно не до туристов.

- Пред вами, - сообщила Снежана, - одна от главных достопримечательности на Брюксел - Маннекен Пис, или Маленьки Жюльен. Легенда голосит, что в четырнадцати век во время гримбергенска война одно детято попикало на враже войско.

- Что попикало? - переспросили из толпы.

- Детято... Ээ... Дитя. Ребенок. - Снежана смутилась. - А по друго предание детято попикало на горящи боеприпасы и изгасило пожар.

- Разве можно таким образом потушить целый пожар? - изумился кто-то.

- Еще как можно, - вмешался я. - В свое время в Москве не нашлось маленького, но отважного любителя пописать, и та сгорела от копеечной свечи. У каждого города должен быть свой писающий мальчик.

Снежана с удивлением глянула в мою сторону и продолжила повествование о крошке Писе. Когда она предложила проследовать дальше, я вновь подал голос:

- У брюссельцев, к слову, есть немного странная традиция: если вы хотите благополучия в семье и достатка в доме, нужно потереть Писающему мальчику то место, откуда проистекает его слава. Сами понимаете - Европа...

- Это уже чересчур! - раздался рядом со мною знакомый голос профессора Айзенштата. - И давно, позвольте узнать, появилась эта традиция?

- Только что, - невозмутимо ответил я. - Но люди уже трут. Посмотрите, еще немного и у ребенка начнется бронзовая эрекция.

В самом деле, многие из нашей группы, кто украдкой, а кто и откровенно, потирали "детету" пиписку.

- Чего не сделаешь для дома и семьи, - философски заметил я. - Не хотите присоединиться, профессор?

- Благодарю, - ответил профессор Айзенштат. - У меня дома всё в порядке. Да и с головой пока тоже. Что еще вы намерены предпринять с нашей группой? Убедите ее вскарабкаться на Атомиум?

- Вы меня пугаете, профессор, - покачал головою я. - Даже в мой извращенный ум не могла забрести столь изощренная фантазия. Пойдемте, мы отстаем от группы.

Группа наша, меж тем, разделилась на две части: одни послушно плелись за Снежаной, другие образовали мою свиту. В их числе были большезубая девушка, следующие по пятам за ней родители и профессор Айзенштат, которого мои бредни по какой-то неведомой причине завлекали больше исторически подтвержденных сведений от Снежаны.

- Миша, ну что ж вы ничего не рассказываете? - улыбнулась мне своей лошадиной улыбкой большезубая девушка.

- Честно говоря, - я улыбнулся ей ответно, - мне просто неловко отнимать хлеб у нашего брюссельского гида. Но если вы настаиваете...

- Пожалуйста, - попросила она.

- Что ж, с удовольствием. Тем более, что мы находимся в местах, где на каждом камне невидимыми буквами начертано: История. Например, в этом доме, - я указал на четырехэтажное здание в стиле барокко, - родился автор знаменитой "Легенды об Уленшпигеле" Шарль де Костер.

- Неужели? - тихо и с иронией проговорил профессор Айзенштат. - Для меня это приятная новость.

- Для меня тоже, - столь же тихо ответил я.

- Шарль де Костер, - продолжал профессор Айзенштат, - если вас это не смутит, родился в Мюнхене.

- Да? - искренне удивился я. - Ну, это он, конечно, погорячился.

- Кхм-кхм, - привычно кашлянул профессор.

- Миша, а в этом доме кто родился? - на сей раз очень вовремя вмешалась большезубая.

- Многие, - ответил я. - Очень многие. Родились, жили, умерли... Слушайте, - я шепнул ей на ухо, - давайте незаметно отстанем от остальных. А то ходим, как детсадовцы за воспитательницей.

- А... разве так можно? - удивилась она.

- Нужно. Вы зачем в Бельгию приехали?

- Как зачем? Что-то увидеть, что-то узнать...

- Много же вы увидете и узнаете с этой дурацкой экскурсией. Чтобы увидеть и узнать, надо бесцельно бродить, нырять в переулки и закоулки, присесть в каком-нибудь баре и выпить пива или кофе. И наступит момент, когда город вам скажет сам: "Привет, будем знакомы".

- А как же родители? - девушка с сомнением глянула на мамашу с отцом. - Они будут волноваться.

- И отлично, - заверил я ее. - Это нормально, когда родители волнуются о своих детях. Дайте руку.

- Зачем?

- Дайте.

Она робко протянула мне руку, я ухватился за нее и довольно ловко утащил большезубую добычу с улицы в переулок.

- А теперь бежим, - велел я.

Мы пробежали по переулку, свернули в следующий, затем еще в один.

- Всё, - сказал я. - Можем спокойно прогуливаться. Пока они нас хватятся и снарядят по нашим следам погоню, мы уже будем вне зоны их бдительности.

- Куда вы меня затащили? - полуиспуганно-полувосторженно поинтересовалась моя спутница.

- В Чрево Брюсселя.

- Куда?

- Да не пугайтесь вы. Это такой райончик возле Гран-Плас, где полно всяких кафешек, забегаловок, ресторанчиков и пивных. Посидим где-нибудь, я вас пивом угощу.

- Я не люблю пива.

- А вы его пробовали когда-нибудь?

- Нет.

- То есть, вы его платонически не любите.

- Как это?

- Вот и я не понимаю - как. Про платоническую любовь слыхал, а с платонической нелюбовью сталкиваюсь впервые. Вас как зовут?

- Лиля.

- А вы знаете, Лиля, что писал Оноре де Бальзак Эмилю Золя? "Быть в Брюсселе и не попробовать бельгийского пива - всё равно, что побывать в Париже и не влюбиться". Правда, на момент смерти Бальзака Эмилю Золя было всего десять лет, но читать он уже умел.

Мы углубились в Чрево Брюсселя, поглотившее нас с той веселой прожорливостью, которую фламандские живописцы так любовно запечатлели на своих полотнах. Отвсюду неслись запахи свежей выпечки и кофе, жареного мяса и колбасок, рыбы и прочей морской живности, радостно звенели стаканы и кружки, важно позвякивали о фаянс тарелок металлические приборы. Несмотря на ноябрь - довольно, впрочем, теплый - люди сидели за столиками прямо на улице, наслаждаясь своею праздностью. Мы с Лилей присели за один из столиков.

- Так я вас убедил насчет пива? - спросил я.

- Не знаю... Наверно.

- От "наверно" до "согласна" всего четверть шага. Сделайте этот крохотный шажок, пока не пришел официант. Чтоб нам не сидеть перед ним с глупым видом.

- Хорошо, вы меня уговорили. Вы всегда так быстро уговариваете людей?

- Я не уговариваю, - усмехнулся я, - я заговариваю. Делюсь мыслями и увиденными картинками. Знаете, иногда от этих мыслей и картинок у меня так распухает голова, что если я не выплесну их на кого-то, то начинаю мычать от боли, как недоенная корова.

- А рассказываете вы очень занятно, - сказала Лиля. - И так много знаете... Про битву под Гентом, например. Я вот никогда про нее не слыхала.

- Я тоже. Пока не рассказал о ней в автобусе.

- Как это?

- Да так. Не было никакой битвы под Гентом.

- Вы что же, ее придумали?

- От первого до последнего слова.

- И про кузину принца Оранского?

- Почему же... Наверняка у принца была кузина и не одна.

- И она покончила собой?

- Не исключено. Одно скажу вам точно: она умерла. Все его кузины умерли.

- Почему умерли?

- А вы хотели бы, чтоб они по пятьсот лет жили?

Тут к нам подошел официант и я заказал две кружки "Стеллы Артуа", потому что это был единственный сорт бельгийского пива, который я знал.

- Так, - нехорошим тоном произнесла Лиля, - а Шарль де Костер?

- Он тоже умер, - мрачно ответил я.

- Я понимаю, что он умер. А вот то, что он будто бы родился...

- Он не будто бы, он действительно родился, даю вам слово. Сами рассудите - как можно умереть, не родившись.

- В том доме, на который вы показывали?

- Лилечка, - ласково начал я, - какое вам дело до того, родился Шарль де Костер в этом доме или нет? Дом от этого не стал лучше, а Шарль де Костер хуже. Поверьте, в этом доме рождались другие люди. Рождались, жили, умирали, влюблялись, ссорились, мирились, изменяли, хранили верность, рожали детей и подсыпали друг другу яд. И это самое увлекательное, что есть на свете. Весь этот нездоровый интерес к знаменитостям - мелкий снобизм, помноженный на комплекс неполноценности. Взгляните вон на ту гостиницу. Старенький отельчик, каких тысячи. Но стоит повесить в нем табличку над лестницей, будто по этим ступенькам скатился в пьяном виде Фридрих Второй и расквасил себе нос, как публика валом туда повалит. Для людей почему-то станет жизненно важным самолично повидать то место, где Фридрих Второй расквасил себе нос. А теперь представьте, что в этом отеле в каком-нибудь недорогом номере жила никому не известная девушка, бежавшая от будушего супруга, за которого ее хотели выдать насильно. Поселившись в гостиницу, она неожиданно влюбилась в молодого сына хозяина, который полюбил ее ответно и тайком от отца приносил ей по утрам в номер кофе и самые свежие булочки, а по вечерам украшал ее невзрачную комнату цветами. О том, каковы были их ночи, промолчим с присущей тому веку стыдливостью. Но, в конце концов, последствия этих ночей так сказались на молодой девушке, что сделались заметны окружающим. Хозяин гостиницы, сложив в уме два и два, отлично понял, каким ветром ей надуло парус, наорал на своего сына и велел ему отпрвляться в провинцию к тетке и не высовывать оттуда носа. Молодой человек оказался хорошим сыном и плохим возлюбленным. Он уехал, даже не попрощавшись с девушкой, а хозяин гостиницы просто вышвырнул ее на улицу. Девушка, сама не своя, целый день бродила по городу, а затем вернулась к отелю и у самых его дверей бросилась под колеса проезжавшего мимо экипажа.

- Неужели всё так печально закончилось? - всхлипнув, спросила Лиля.

- Может быть, - ответил я. - А, может, и нет. Может, молодой человек послал своего папашу подальше, взял девушку и отправился с ней бродяжничать по стране, пока на далекой ее окраине они не нашли уголок, который приютил их, и они жили в нем долго и счастливо. Вопрос не в этом. Вопрос в том, что значительней - судьба никому не известной девушки или расквашенный нос Фридриха Второго.

В это время официант принес нам пиво.

- А историю про девушку... вы ее тоже придумали? - спросила Лиля.

- Какая разница? - ответил я. - Даже если она не произошла, то вполне могла произойти. Не здесь, так в другом месте. Вот что, Лиля, давайте-ка чокнемся этими кружками с пивом, сделаем по глотку и перейдем на "ты".

- Это как-то... слишком быстро... - смутилась Лиля.

- Быстро? - возмутился я. - Да я вам столько о себе порассказал, что иному на полжизни хватит. Я ведь, можно сказать, покаялся перед вами. Как хотите, а я не могу сидеть с человеком за одним столом, пить с ним пиво и говорить ему "вы". Это, в конце концов, невежливо.

- Говорить "вы" невежливо?

- Конечно. Потому что каждый человек неповторим. Когда говоришь ему "ты", то подчеркиваешь эту неповторимость, а когда обращаешься на "вы" - смешиваешь со множеством.

- Миша, - покачала головой Лиля, - вы какой-то... очень странный. Вы говорите совершенно неправильные вещи, а они почему-то звучат правильно...

- Если я начну говорить правильные вещи, - ответил я, - можете не пить это пиво, а вылить его мне на голову.

- Зачем?

- Чтоб я остыл и пришел в себя. За знакомство!

Мы чокнулись кружками и сделали по глотку. Точнее, я сделал глоток, а Лиля робкий глоточек.

- Ну как? - спросил я.

- Горькое...

- Горькое тоже может быть вкусным. Ты побольше глоток сделай, не бойся.

Лиля зажмурилась и отхлебнула с треть кружки.

- А теперь?

- Не знаю... Ой, у меня что-то голова закружилась!

 "- Это от познания неведомого и запретного. Когда Золушка впервые попала на бал, у нее вообще крышу снесло, так что она даже не заметила, что приехала во дворец верхом на тыкве. До того ошалела от новизны ощущений, что запустила в принца туфлей, выбежала из дворца и стала орать: "Карету мне, карету!" Затем пришла в себя - а перед нею вместо кареты тыква, вместо лошадей мыши, а вместо бального платья смирительная рубашка с завязанными на спине рукавами.

- Я не хочу приходить в себя, - заявила Лиля.

- И замечательно, - кивнул я. - Наконец-то ты рассуждаешь здраво. Слушай, может, ты проголодалась? Давай я закажу что-нибудь поесть.

- Нет, это как-то... нехорошо.

- Что нехорошо?

- Что вы... что ты на меня будешь тратиться.

- Зато по-честному.

- Почему по-честному?

- Ну, сама посуди: ты приехала в Бельгию, выслушивала мою околесицу и заплатила за всё это деньги. Я тоже приехал в Бельгию, несу здесь чепуху в свое удовольствие, развлекаюсь, похищаю девушек и мне еще за это платят. Должен же я восстановить справедливость.

- Ты такой богатый?

- Сегодня богатый, завтра бедный. А когда буду умирать с голоду, приползу к твоей двери и ты меня накормишь винегретом. Накормишь?

- Накормлю.

- А напоишь?

- Напою. А почему ты будешь умирать с голоду?

- От нестабильности доходов. Постоянство - штука надежная, но уж больно скучная. Непостоянство веселей.

- А ты давно работаешь экскурсоводом?

- Да какой я экскурсовод! Это так, ветхая заплата на ярком рубище. Единственным стоящим экскурсоводом, которого я знаю, был Вергилий. Он водил Данте по таким удивительным местам и рассказывал о них такую вдохновенную чушь, что ею уже без малого семь веков зачитываются. А я - так, погулять вышел. Лиля, ты не ответила, что мы будем заказывать?

- Да я не голодная.... Я лучше еще пива. - Лиля сделала глоток и неожиданно положила голову мне на плечо. - А ты во всем непостоянен?

- Ну, что ты... - почему-то смущенно проговорил я. - Я постоянен в своем непостоянстве.

- С тобой весело.

- С тобой тоже. - Я обнял Лилю.

.- Что ты делаешь? - спросила она, не остраняясь.

- Ничего особенного, - ответил я. - Развязываю рукава смирительной рубашки у тебя на спине.

В отель мы вернулись поздно вечером. В фойе, на обтянутой плюшем скамейке под фикусом, сидели Лилины родители. Мамашу колотила дрожь, отец был бледен, как восковая фигура. Над ними склонилась Рита и, видимо, их успокаивала.

- Да не волнуйтесь вы так, - донесся до нас ее голос. - Лиля - взрослая девочка, погуляет по городу и вернется.

- Уже вернулась, - подал голос я.

Лилины родители оцепенело глянули в нашу сторону. Затем с удивительной синхронностью вскочили и бросились к нам.

- Лиля! Где ты была?! Ты совсем совесть потеряла! Мы тут с ума сошли! Мать выпила весь корвалол! Я спрашиваю, где ты была?

- Папа, - начала было Лиля, но отец не дал ей закончить.

- Не смей перебивать, когда тебя спрашивают! Мы тебя по всему городу искали!

- Считайте, что нашли, - снова вмешался я. - Двадцать пять процентов можете взять себе, остальное - государству.

Родители моей спутницы покосилась на меня, как на некий разговаривающий предмет, и снова обрушились на Лилю.

- Ты где шлялась? Ты с вот этим вот шлялась?

- Меня, между прочем, Мишей зовут, - с обидой напомнил я, но меня продолжали игнорировать.

- Что ты делала весь день? Чем от тебя пахнет? Он напоил тебя?

- От нее пахнет дарами Брюсселя, - пояснил я. - И что значит напоил? У меня с собой соски нет, да и дочь ваша на младенца не похожа.

- С вами, молодой человек, я отдельно поговорю, - заявил папаша. - Вы похитили мою дочь! Вы ее напоили! Вы совратили ее...

- Попрошу меня не оскорблять, - твердо проговорил я. - Я целомудрен, как история Древней Греции, и добродетелен, как "Песня Песней".

- Вы хоть понимаете, что мы чуть не сошли с ума?

- Это изумительное пограничное состояние, - ответил я. - В такие минуты люди пишут поэмы, симфонии и картины. Надеюсь, что и вы провели это время с толком.

- Наглец! Я вас убью!

- Если вы меня убьете, я на вас смертельно обижусь и не буду с вами разговаривать.

- Леня, отойди на секунду, - вклинилась в разговор Лилина мать.

Она подошла ко мне вплотную, посмотрела мне в глаза и замахнулась.

- Я вижу, вы хотите дать мне оплеуху, - не двигаясь с места, сказал я. - Точно так же обошлась одна вдовая брабантская герцогиня с блистательным Лоэнгрином. На герцогинину дочку Эльзу напали в лесу волки, Лоэнгрин вступил с ними в неравный бой, убил кровожадных тварей и спас Эльзе жизнь. А когда он доставил девушку во дворец и та предстала перед матерью в разорваных одеждах, возмущенная мамаша решила, что это спаситель ее дочки так постарался, и отвесила вдохновенному Лоэнгрину пощечину.

- Леня, что он несет? - изумленно уставилась на мужа Лилина мать, так и застыв с поднятой рукой. - Какая брабантская герцогиня? Какие волки? Какой Лоэнгрин? Этот человек хочет, чтоб у меня начался новый приступ?

- Этот человек хочет есть, а еще больше спать, - отрезал я. - Послушайте, бдительные и любяшие тиранозавры, вашей дочери двадцать пять лет, она взрослый и умный человек, а вам всё хочется выгуливать ее на поводке, как несмышленную болонку. Прекратите над ней издеваться, дайте ей дышать свободно.

- Лилечка, - мамаша, не слушая меня, прижала к себе дочь, - скажи, он приставал к тебе? Он пытался тебя поцеловать?

- Что значит пытался? - удивился я. - Просто поцеловал. Она хорошо целуется для узницы с двадцатипятилетним стажем. Трогательно, нежно и очень искренне. Лиля, не молчи всё время, скажи что-нибудь.

- Мама... папа.... - тихо пробормотала Лиля. - Простите меня.... Я... Как глупо всё... Я не думала.... Я не хотела... Простите...

- Пойдем в номер, дочка, - сказал Лилин отец, нежно ее обнимая. - Всё будет хорошо.

- Всё будет прекрасно, - добавил я. - И не забудьте по-новой завязать рукава у нее на спине.

- А с вами, молодой человек, я вообще не желаю разговаривать, - отрезал родитель.

- Да и у меня дела поинтересней найдутся, - ответил я. - Спокойнейшей вам ночи.

Я вышел из фойе на улицу и закурил. Вечер потихоньку превращался в ночь, звезд почти не было видно из-за растрепаных облаков, краешек одного из которых пытался прободнуть тоненьким рожком серп молодой луны. Внезапно вид ночного неба заслонили чьи-то ладони, прилегшие мне на глаза...

Окончание  следует.