О РОДИНЕ

"Что это за чувство - любовь к Родине, и жива ли она в нас?" На этот вопрос меня попросили ответить в одном православном российском журнале. Там была такая тема номера. При этом меня заверили в моей полной свободе. Но когда я предоставила то, что сейчас предстоит прочитать вам, естественно, отказались. Правда, вежливо, и предлог нашли.

Это я к тому, что самой бы мне на такую тему писать и в голову не пришло. Перед тем, как начать отвечать на этот вопрос, я посмотрела французский сайт с недавним опросом общественного мнения на эту тему. Оказалось, французы чувствуют себя в этом вопросе не совсем ловко из-за его идеологической нагруженности. Ведь что считать родиной? Малую свою родину любит всякий. Не берусь сказать, хорошо это или плохо. Это естественно. Категория естественности не является этической.

Любовь к малой родине восходит к детству и иррациональна. Я, например, люблю свой уголок Васильевского острова, тот самый, "между выцветших линий" (Бродский). Когда мой сын мне сказал, что этот самый любимый уголок некрасивый, я была поражена. А ведь верно, что там красивого, во дворе помойка, за окном покойницкая больницы Ленина (его именем только больницы называть, айболита нашли!). Мой муж, американец, вздохнул с облегчением, когда после моих убогих пенатов попал, наконец, в центр, на Невский, и увидел "настоящий" Питер.

В отличии от малой родины, Родина с большой буквы, то есть родина как страна, чем-то естественным и органичным не является. Это политическая единица, конструкт. Поэтому когда мне говорят, что отечество это не государство, я не совсем согласна. Это и государство тоже. Ведь понятие отечества предполагает некие пространственные и временные атрибуты. А эти атрибуты непрерывно меняются, меняется географические границы, этнический состав, режимы, устои. Так где оно начинается и где кончается? На Куриллах? С Украиной считать или без? Или, того лучше, с Чечней или без Чечни? А исторически, где начало, где конец? Историки об этом договориться не могут. Зато политики и идеологи - пожалуйста.

Поэтому когда французов попросили определить, что для них Франция, они задумались надолго. Это Франция с территориями или без, до или после Революции, колоний, Карла Великого? Подумав, они сказали, в большинстве, что Франция для них это идеи Просвещения, равенства, а также права человека, свобода личности.

А нас воспитывали, в основном, на березово-ромашково-черемуховом сборе. Каково было мое удивление, когда обнаружилось, что в Канаде и на севере США берез и ромашек не меньше, чем в России. Моя первая, естественная реакция была: украли! Ну, по крайней мере, пересадили. Обидно. Но там как-то спокойно к моей реакции отнеслись и предложили делиться.

И нам надо поспокойней относиться к понятию родины и ее атрибутам. Поменьше эмоций. Помните, у Бродского: "К равнодушной отчизне прижимаясь щекой". Отчизна - существительное неодушевленное.
Конечно, мне всегда сразу ставят на вид буйный американский патриотизм. Верно. Но тут тоже важно понять, а мне на это аж 20 лет понадобилось, на чём этот патриотизм замешан.

 Если спросить самого обыкновенного американца за что он любит свою страну, он сразу, ручаюсь, скажет одно слово: свобода. За то, что он свободный гражданин свободной страны. Именно за это они идут умирать, потому что верят, идеалисты, что свобода нужна всем. И вдалбливаемый в школе патриотизм со всеми его ненавистными мне минусами основан не на слепой любви к абстракному отечеству, а на уважении к Конституции, законам и свободам. В этом огромная разница! Разница между взрослой, осмысленной любовью и детской, подсознательной любви к своему.

У нас же культивируют и культивировали всегда именно эту последнюю, детскую, безусловную любовь к родине, перенося таким образом подсознательную любовь к малой родине, которую, как известно, не выбирают, - на всю державу. То есть желательно, чтобы любовь ко всей России оставалась такой же детски-наивной и иррациональной, как и любовь к родной подворотне. Тут и поэты постарались: умом, как известно, Россию не понять, и т.д.

Очень лестные для России слова (хотя, если вдуматься, разве была когда-либо хоть одна страна, которую в принципе можно было мерить неким "общим аршином"? Да и что это за аршин такой?). То есть Родину у нас принято любить не за что-то и не почему-то, а  как раз несмотря ни на что, вопреки всему и назло всем. Вроде того, как я люблю свой уголок детства между помойкой и покойницкой. Люблю и все. Хоть убейте. Эта мысль хороша у Шевчука, помните:
 
Родина. Пусть кричат - уродина,
А она нам нравится,
Хоть и не красавица.

Или у Жванецкого: "У нас будет лучше. Сейчас здесь хуже, чем где угодно, но будет лучше".

Это ведь все то же "можно только  верить", только сказанное уже после того, как больше ста лет только верили. Ведь Тютчев-то давно писал.

А тут надо как раз не верить, а разобраться здраво и спокойно. Родина не Господь Бог, чтобы в нее верить. Важно не сотворить себе из родины кумира, то есть идола. Арнольд Тойнби, знаменитый христианский историк, говорил, что в двадцатом веке идолопоклонничество возродилось в новом обличии поклонения коллективной власти и силе, будь то тоталитарное государство, армия, революционные массы, народ, пролетариат, страна или нация. Всё это подмены идолами Бога живого. У христианина родина - небесный Иерусалим. Христианство наднационально и в этом одна из самых привлекательных его черт. Если нет ни эллина, ни иудея, значит нет для Творца и других племен и различий.

Поэтому, мне кажется, настаивание на любви к Родине (от слова род), отечеству (земле отцов) с христианством согласуется с натяжкой. В конце концов, не за измену ли родине и роду своему иудейское священство отвернулось от Христа? Ведь иудеи ждали своего, племенного освободителя, которых их поведет против Рима. А он не захотел возглавить освободительное движение своего народа, отказался от роли вождя своего племени.

Опять же: у Шевчука есть глубокая мысль, может, более глубокая, чем он сам подозревает, и глубоко христианская: "Был нам богом отец, ну а чертом Родина". Потому что то неподдающееся ни описанию, ни уразумлению понятие высшего порядка, которое у нас называют родиной, есть ничто иное, как возведенное в ранг сакрального (святая Русь) племенное чувство. Мир, по христианской концепции, лежит во зле, а Россия при этом святая земля? Как это вяжется? Это и всегда было с нашей стороны чванством, а уж после двадцатого века - и вовсе неприлично.

Скромнее надо быть. И нет такой заповеди: "люби страну свою, землю отцов своих или место, где ты родился." Есть: люби Бога живого и живых людей: отца, мать, ближнего, врага.

Чувство племенной принадлежности живо в каждом. Только вот особо будить и тормошить его не стоит. Во всяком случае без особой на то причины. А причинами такими, как правило, являются революции, войны, всякие катастрофы и катаклизмы, когда требуется мобилизовать людей и заставить их жертвовать собой. В такие моменты во всех странах взывают именно к патриотическим чувствам. И это работает почти безотказно и, причем, заметьте, независимо от того, на справедливое ли дело толкают население или на преступление. Просто справедливым и добродетельным обьявляется все, что на пользу моей родине. Именно к чувству любви к родине аппелировали, и успешно, и Гитлер, и Сталин, и Мусолини, и Саддам Хусейн. Поэтому французы правы, считая тему родины, отечества, темой опасной, отягощенной прошлым и чреватой осложнениями в будущем.

Посему скажу: Россию как страну, или лучше как державу, я не люблю и нахожу, что любить ее не за что. А любить слепо, как верный пес любит пьяного и злого хозяина, я уже не могу (и вообще я предпочитаю кошек).

Свой родной язык и город люблю, конечно. Сын мой, в отличии от подавляющего большинства детей русских эмигрантов, не только говорит,  читает и пишет на русском языке, а также любит и знает Петербург. О моей неизбывной любви к живописному уголку моего детства я уже говорила. Сказанное совсем не значит, что судьба России, ее природы и ее людей, мне безразлична. Я глубоко сопереживаю и сострадаю живым, настоящим, конкретным, женщинам, мужчинам, детям, которые попали в беду. Таким, как Виталий Бунтов и другим заключенным, которых пытают в российских тюрьмах, их героическим адвокатам, брошенным детям, просто прекрасным людям, которых я постоянно нахожу. Я стараюсь делать, что могу и помочь, чем могу.

К горячим излияниям в любви к родине ("из-под добрых царей льется в рты мармелад", Ю. Шевчук), я отношусь настороженно. Так и кажется, что за этим мармеладом последует предложение кому-нибудь, недостаточно родному, морду набить.  

И последнее. Мой сын родился в Петербурге, детство провел во Франции, а юность в Америке. Его нянчили няни, мои друзья, из двадцати стран Африки, Европы, Азии и Латинской Америки. Он свободно говорит и думает на четырех языках, чувствует себя дома в нескольких странах. У него или родины вообще нет, или у него их три. В любом случае, ни хуже, ни ущербнее он от этого не стал. Наоборот, ему можно только позавидовать, потому что он абсолютно свободен от расизма и национализма, практически неизбежных, увы, спутников горячей любви к земле отцов. И он ведь не один такой. Все его друзья - чудесные ребята с безумными родословными и биографиями: француз арабского происхождения, японовед; выросший во Франции полуперс-полуараб, считающий себя американцем; франко-гвинеец из Лондонской школы искусств и т.д. . Их целое поколение, маленькое пока, конечно, но очень симпатичное. И мне кажется, что именно такие люди смогут спасти нашу планету, если ее вообще еще можно спасти.