Ушла поэт, прозаик, эссеист Валентина Синкевич (1926-2018)

Поздно вечером в воскресенье,  17 июня, телефонный звонок. Как обычно, без всяких приветственных формальностей, прямо приступая к делу, молодой голос Вали: "Всё. Поставила точку. Последний очерк дописан. Теперь могу отдохнуть." А на следующий день - инсульт. 25 июня Валентина Алексеевна Синкевич скончалась. Замолк ее не по годам молодой голос.

    Книга, для которой она торопилась написать недостающую главу (посвященную поэту Ираиде Легкой), должна вскоре выйти в московском издательстве "Русский путь" под названием "О незабываемых. Литературно-мемуарные очерки". Будущему читателю едва ли прийдет в голову,  что очерки эти  написаны очень старым и очень больным человеком, последний - на 92-м году жизни, когда автору трудно было передвигаться,  даже по дому.

   Родилась Валентина Синкевич в 29 сентября 1926 года в Киеве. Отец Алексей Николаевич, по образованию юрист, был сыном священника,  Мать Вера Петровна, урожденная Матковская, - дочерью генерала.  Оба - потомственные дворяне. С таким прошлым, да при их убеждениях, лучше было удалиться  с глаз бдительных органов, и семья - родители с двумя дочерьми - покинув Киев,  осели в городе Остёр, Черниговской области. Там отец преподавал математику в  местных десятилетках; мать работала на метереологической станции, получая мизерную зарплату.  Существование было крайне бедным.

    В очерке "Опыт краткой автобиографии", вошедешем в сборник "Судьбы поколения 1920-1930-х годов в эмиграции" (Москва, "Русский путь", 2006), Валентина  Синкевич вспоминала, что и там родители жили в вечном страхе ареста. Это не мешало им серьезно заниматься образованием дочерей, рано привив детям любовь  к чтению и музыке;  Валя, обладая хорошим голосом, пела, даже помышляла стать певицей; сестра Ирина играла на рояле. "Здесь, - писала Синкевич, - зародилось то зерно, из которого затем произросло скромное мое творчество, позже ставшее образом жизни. Поэзию я полюбила с самого раннего детства, вслух и про себя наизусть читала множество стихов, сама стала сочинять их с десятилетнего возраста".

Сядем, память моя, и за стол, и за чай,
посидим, погрустим хоть немножко.
А потом, будто так, невзначай,
мы отыщем в былое дорожку.

Поведет она прямо в Россию - опять и опять.
Я ведь знаю: мое там сокрыто наследство.
Где-то там,  я всё время пытаюсь узнать...
Молча смотрит в глаза мне суровое детство. …

(При свете лампы, Нью-Йорк 2016)

  Радикальная ломка судьбы произошла летом 1942 года под страшной немецкой оккупацией. 

Из двоих дочерей Синкевичи были вынуждены отправить одну на принудительные работы в Германию. Немыслимый выбор - которую? Ирина, более взрослая, была старше Вали на два года, а  Валя в свои шестнадцать лет - еще тщедушный подросток. Знакомые убедили: пусть на немецкий медицинский осмотр в Чернигове едет Валя. Ее непременно забракуют как непригодную к физическому труду и отправят назад. Расчет оказался неверным, и Валя, с другими девушками, была направлена трудной дорогой на запад. В Германии - сперва полевые работы у немецкого крестьянина, где проку от нее было мало, потом - жизнь впроголодь в лагере для  Остарбайтеров и  работа  по уборке бюргерских квартир. Ни родителей, ни сестры она больше не увидит.

  Последние дни войны застали Валю в Киле, где она пережила страшные бомбардировки ("еле унесли оттуда ноги").  Потом - беженский лагерь Фленсбург (британская зона оккупации).  Там Валя вышла замуж за врача Михаила Ильича Качуровского, родом из Харькова. Обоим чудом удалось избежать насильственной репатриации и пребраться  в Гамбург. Здесь, со статусом ди-пи, они попали в лагерь для перемещенных лиц, где в труднейших условиях  родилась  дочь Анна.

   В уже упомянутом автобиографическом очерке, Синкевич вспоминает: "Весь цвет будущей "дипийской" литературы находился в американской зоне, преимущественно в Мюнхене. Но у нас в лагере жили Юрий Иваск (поэт, - прим. Л.О-Ф.), от которого я увпервые услышала имя Цветаевой, и самья Марченко: отец - прозаик, писавший под псевдонимом Николай Нароков, и сын - поэт Николай Моршен. В дипийском Цоо-Кампе устраивались концерты, читались лекции, словом - жили не хлебом единым."

  В 1950 году - новый этап: переселение в США. Для этого необходимо было иметь в Америке спонсора. Их спонсорами оказались члены строгой религиозной общины в штате Айова.  Как вспоминет Синкевич, "у них почти всё на свете считалось грехом. В их быту строго запрещалось радио, телевизор, светская литература, кино, театр, вино, сигареты, косметика…" Спонсоры нашли для молодой четы работу санитарами в больнице при старческом доме для ветеранов, а  на жительство устроили  в доме пастора, где им выделили одну комнату. Работа быля тяжелая, утомительная,  за ребенком смотрели поочередно, пастор же требовал, чтобы, вместо отдыха,  они ездили с ним и ребенком, которого не на кого было оставить, на сектантские собрания в другие места, слушать там его изобличительные проповеди. Через год, отработав свое,  семья сбежала в Филадельфию.

О жизни моей человечьей -
не то, чтоб сказать было нечего,
просто она упрямо,
слагалась не так, а вот этак
из туго гнущихся веток.
А дальше стала на диво
и замечательна и красива.
Началось это так:
был барак да чердак
и больше почти ничего.
Но вдруг в Рождество
аллилуйное ангелов пенье

вновь сложилось стихотворенье.
Так оно, помнится было.
Этого я не забыла
в мои восемь десятков лет…
Лампа мягкий роняет свет,
книга живая открыта,
дремлют звери - блаженно и сыто,
Моцарт играет нежно.
Зимний вечер - спокойный, бесснежный.

(При свете лампы, Нью-Йорк 2016)

 Изменения к лучшему произошли, когда Валентина Синкевич, благодаря знанию русского языка, получила работу библиографа в библиотеке Пенсильванского университета, где проработала почти три десятка лет. Уход с физической работы позволил ей серьезно заняться поэзией.   Первый сборник стихов Синкевич, "Огни",  вышел в 1973 году. Одобрительный отклик на него поступил от двух маститых парижских поэтов, Юрия Терапиано и Ирины Одоевцевой.

 Суммируя свой опыт на этом континенте, Синкевич писала: "В общем, мою американскую жизнь можно считать интересным и богатым опытом творческого (и не только) выживания в иностранной среде. Да, путь был вовсе не легким, как и всё в моей жизни: семья, работа (десять лет физическая), совершенно незнакомый язык, развод, воспитание дочери. Но мне всегда удавалось находить время для литературы - уже эмигрантской и американской…."

 В отличие от многих русских литераторов, оказавшихся в Новом Свете, Синкевич не замкнулась в эмигрантской среде. Ее интерес к американской литературе выразился в паломничествах к местам жительства Эдгара По, Фенимора Купера, Джека Лондона, Уолтера Уитмана и др. (См. " ...с благодарностию: были" (Москва. "Сов. спорт", 2004). Она прекрасно изучила язык (не потеряв, впрочем, отечественного произношения!), даже писала по-английски стихи и рецензии для престижной филадельфийской газеты The Philadelphia Inquirer. Полюбила она и современную американскую поэзию, что отразилось на ее собственном поэтическом творечестве ("… поэтому мои стихи не могли не быть с неким иноземным акцентом, в первую очередь заметным в непривычных для русского уха свободных ритмах стихотворения.")

Вот так пишу, а не иначе.
Пусть почерк мой для многих
ничего не значит.
Пусть - неразборчив и тяжел,
но он от сердца шел
стезей прямою. …

("Мой почерк"// При свете лампы, Нью-Йорк 2016)

  При всем этом Синкевич оставалась глубоко русской, постоянно печаталась в эмигрантской  периодике, до конца жизни состояла в редколлегии выходящего в Нью-Йорке "Нового   Журнала", а главное, ее приверженность делу русской литературе выразилась в  самоотвереженном труде, связанным с публикацией - в течение тридцати лет - единственного  зарубежного ежегодника, посвященного исключительно поэзии и искусству. Первоначальное его название было "Перекрестки",  после шести лет - "Встречи".

   Трудно переоценить значение этого альманаха для истории зарубежной поэзии, ведь в нем, за самым малым исключением, печатались все сколь-нибудь значительные поэты из современников Синкевич первой волны эмирграции и почти поголовно - второй и третьей. Подробнее об истории альманаха ею рассказано в готовящемся к печати сборнике.  Но там не говорится, каких усилий ей это стоило. Совмещая работу издателя и редактора, она несла на себе, в частности,  нагрузку по переписке с авторами, которые были разбросаны по многим странам мира: США, Израиль, Германия, Франция, Япония, Финляндия…  В своих воспоминаниях об истории возникновения "Перекрестков" и "Встреч" она упоминает имена Ираиды Легкой, ее мужа архитектора Бориса Пушкарева, художника Сергея Голлербаха, поэта Ивана Буркина… А главным ее помощником был ее друг, художник Владимир Шаталов (1917-2002), он же и автор обложки альманаха. В свою очередь, живущая в Филадельфии писательница и поэт Елена Дубровина, состоявшая десть лет в редколлегии "Встреч", вспоминает: "Когда я познакомилась с Валей в 1981 году в университете Пенсильвания "Встречи" лежали невостребованными, на что Валя очень жаловалась. Я со всей своей молодой энергией взялась ей помогать, и мы впервые распродали весь тираж. У меня дома мы не раз вычитывали и отбирали присланные стихи,  Володя (Шаталов) всегда присутствовал, подверждению этому есть фотографии и Валины автографы."  Дубровина отдает должное и бывшему редактору Нового Журнала, профессору Вадиму Крейду, "который тоже входил в редакцию журнала и внес огромный вклад, пополняя список Валиных авторов неизвестными именами."

      При всей оказываемой ей помощи, стержнем альманаха до самого закрытия в 2007 году, была несомненно сама Синкевич, которая не только вкладывала в него свои силы, но также  и поддерживала его существование из своих очень скромных средств.  Добровольно  взятое на себя бремя она несла спокойно, получая моральное удовлетворение от сознания, что "Перекрестки" и "Встречи" - ценная летопись русского зарубежья. И еще, что давая возможность печататься начинающим поэтам, она помогала им найти свой поэтический голос.

   Мое с ней знакомство было поздним. Оно состоялось, когда обе мы уже были на пенсии. На пенсии, но не на покое. Она продолжала выпускать "Встречи", печататься и выступать с чтением стихов; я занималась комитетом "Книги для России" - сбором и доставкой туда эмигрантской литературы. На этой почве мы впервые и повстречались, когда, по нашей инициативе, в Америку приехал директор московской  Библиотеки-фонда "Русское зарубежье", Виктор Александрович Москвин. Встреча состоялась в редакции "Нового Журнала", где В.А. Москвин познакомился  с  членами его редколлегии.  Для  Валентины Синкевич это имело далеко идущие последствия и открыло путь к российскому читателю.  И с этого момента  мы с ней находились в постоянном общении. Видались мы редко: она жила в Филадельфии, я - в районе города Вашингтон или во Флориде.  Электронной почтой Валя не пользовалась, зато нас связывал телефон, и для общения ее с Москвой я служила передаточной инстанцией, пересылая, туда и обратно,  послания, приветствия, поручения.

 Деятельность Библиотеки-фонда (ныне Дом русского зарубежья им. Александра  Солженицына)  расширялась. Теперь это был уже крупный  архитектурный комплекс на Таганском холме, с собственным издательством, музейными хранилищами, богатым книжным фондом и обширной программой конференций, выставок, выступлений. Довелось там выступить и приехавшей для этого в Москву, Валентине Синкевич. То была ее первая встреча с аудиторией в самой России.

  Знакомство с Домом оказалось обоюдно плодотворным. Ему она передала весь свой архив, редкое собрание "дипийских" книжек и завещала Дому часть имевшихся у нее картин, в том числе ее покойного друга Владимира Шаталова, и акварели своего бывшего мужа, Михаила Качуровского.  Можно надеяться, что по прибытии этого посмертного дара, картины будут выставлены на обозрение посетителей музея Зарубежья.

 Дом зарубежья не остался в долгу: в 2014 году там в издательстве "Русский путь" вышел замечательный труд: "Валентина Алексеевна Синкевич: материалы к библиографии". Идея и руководство проектом принадлежали Т.А. Корольковой, заведующей библиотекой.  К работе были привлечены другие сотрудники. Составитель -  Г.П. Евдокимова, общая редакция и предисловие - О.А. Коростелева. Результатом их серьезной работы явилось научное издание в 315 страниц. Первые три раздела библиографии отражают публикации самой Синкевич, биографические материалы и публикации о ее литературной деятельности, а также посвященные ей стихотворения.  Тут мы находим и подробные указания на все сборники ее стихов и упомянутый сборник воспоминаний  "С благодарностию: были".  Пятый и шестой разделы представляют полную роспись содержания альманахов "Перекрестки" и "Встречи".  Книга составлена со скрупулёзной научностью, содержит исчерпывающий именной указатель  и охватывает всю литетратурную деятельность Валентины Синкевич, вплоть до 1914 года.  

   К моменту выхода книги (какую радость это ей доставило!) Синкевич исполнилось 86 лет. Казалось бы, на большее расчитывать не приходилось.  Но вот как-то очередной поздний звонок (Валя работала по ночам,  засыпая к утру): "Люсенька, представьте себе, мне снова стали писаться стихи!", и тут же прочитала последнее. За этим последовали другие;  ей не терпелось поделиться каждым новым народившимся стихом.  Читала она их превосходно, не с трибуны, а комнатно, без надрыва, выделяя смысл. Стихи эти были один лучше другого, стихи человека большого жизненного опыта и широкой отзывчивой души. Почти все поздние стихи успели попасть в последний ее сборник,   "При свете лампы", вышедшем по почину редактора "Нового Журнала" Марины Адамович  в Нью-Йорке  в 2016 году.

  Но и на этом литературная деятельность Валентины Синкевич не пресеклась. В "Новом Журнале" продолжают публиковаться еще более новые ее стихи, а также рецензии и очерки. Публикуют ее материалы журналы "Чайка" и "Связь времен"… И вот, вскоре в Москве увидит свет сборник " О незабываемых. Литературно-мемуарные очерки", который она закончила за неделю до смерти. 

  Да, это был необыкновенный человек: талантливый, трудолюбивый, добрый… Во время наших долгих разговоров о чем мы только не судачили: о наших приблудных кошках и собаках, о литературных делах, спорили о политике, о ее и моей пестрой биографии (ее забавляло, что  семья наша ехала в Америку, а попала в Африку!), и вообще мы часто с ней смеялись, даже тогда, когда было не до смеху. Я очень дорожу памятью о нашей телефонной дружбе и мне  милы те несколько стихотвоений, которые она мне посвятила, особенно ее автобиографическое стихотворение "Перемещенное лицо", вошедшее в сборник "При свете лампы":

По морям, и рекам, и мостам -
сегодня здесь, а завтра там -
перемещенное лицо.
Врастает в почву деревцо,
посаженное наспех, наугад. 

А много лет подряд
мерещилось в надеждах,
в надежных всё-таки одеждах
и жизнь прожить и поле перейти,
а, может быть, в конце пути
однажды добрести до поворта.
За ним - знакомые ворота,
в которые нельзя не постучать,
наверное их откроет мать -
она из старого альбома,
что был давно оставлен дома.

Всё это есть и было.
Еще не высохли чернила,
ещё звучит протяжный зов
земли, и предков, и потомков,
ещё не груда всё-таки обломков,
а лики старых образов
и Пушкина украинская ночь.

Июль 2015

Подпись к групповой фотографии: Обсуждение очередного номера "Встреч" в доме Елены Дубровиной. Слева на пр.: профессор русской истории А. В.  Рязановский, Елена Дубровина, Валентина Синкевич, Владимир Шаталов. Филадельфия 1989 г.