ВОДА И НЕБО

Прибой отбоя,
Отбой прибоя.
Виновен ветер.
Виновны скалы.
Подрались волны между собою,
Набили морды и тихо стало.

Но ненадолго.
Как будто банда
Полсотни чаек.
Их вопли: - Дай!
Гостями нынче кишит веранда.
Под крики чаек так сладок чай.

О, эти дачи.
О, дачи эти!
Скорей не дачи, а курени.
Сбегают к морю, как будто дети,
А впрочем, дети и есть они.

Песок и небо!
И так до полдня.
Вода и небо.
Их так люблю!
Поэт был зимний.
Его я помню,
И эти строки с ним разделю.

***
Как рассвет рысачит за восходом,
рыжий шар держащим на весу,
так следы следят за пешеходом,
тонущим в заснеженном лесу,

так тепло уходит, если вечер
вздрогнул в фиолетовом саду,
так никто не в помощь, если нечем,
приманив, отваживать беду.

Не любовь - безлюбье безответно!
Семена рождают... семена...
Равноценность парусов и ветра
может только парусник познать.

Но пока надежен в круговерти,
стоит даже прошлое растить.

А погост с надеждой на бессмертье
Просто невозможно совместить.

***
Для богатства я снабжен сумой.
Злит стиральный порошок седин.
Вечер возвращается домой,
И опять, и снова я один.

Частокол привычек что-то густ.
Не видать ни дома, ни огня.
Вечер канул, а мой воздух пуст,
И со мной ему, как без меня.

Странно, если что-то надоест
И бездельем маются дела.
Недостатки спелой смены мест
В том, что это просто зеркала.

Каждый гурд в них непременно друг
До и после счастья и беды.
Я пойду на север, а на юг,
Как всегда, потянутся следы.

***
Комарами заботы ноют в крае степном.
Лето цвета пехоты залегло за окном.

Столько слов недопито... Отдыхают пока
в бессердечии спирта, тишине коньяка.

Ничего мы не ищем, нам и так хорошо.
Будет день - будет пища, ну, а этот  прошел...

***
"Служенье Муз чего-то там не терпит"
(И. Бродский)

Служенье муз
или сложенье муз,
как музыку с музеем.
(По Музилю,
есть человек, чьи свойства позабыли...).
Сниженье на вино и пищу мух
и сказочки начало: "Жили-были...".
Но музы удручающе честны,
они слагают сложности слеженья,
что, в общем-то, для маленькой страны
торопит перспективы пораженья.
Когда разбилось пугало земли,
осколки ощутили себя раем...
(Нам кажется, мы Гамлета играем,
но все-таки пробьемся в короли.
Так это бред...).
Бредем себе в бреду
в своем среднестатическом году.
Служенье муз...
Изволите мадам?
Как вас зовут, заказывали столик?
Месье удав, извольте, вот ваш кролик!
Ах, вы не муза?
Кролика не дам!
Я дорожу навеянным абсентом,
хоть и не пил давно его уже.
Не  суетитесь, музы, под клиентом!
И будет мир!
По крайности, в душе!
****
Трагедий избегая, драм
и королей привычно голых, врагу охотно я отдам горсть золотых.
Но это - пчелы!
Ты прав, мой враг.
Ты очень прав!
И в том, что нынче злое лето, и в том, что благороден сплав
нелепостей.
Что не нелепо?
Кто вести выводком опят срывал, дарил, шептал, что модно?
Ты обманул меня опять, а я поверил так охотно...
Смеялась женщина моя, шептала, что пора итожить,
а я был рыжим, как маяк, а я был юным... Ну и что же?
А то,  что и тогда враг шел, смеясь, ругаясь и смелея.
Я золотые в виде пчел ему отдал... Нет. Не жалею!

ОНА

Она умеет считать цыплят,
Решив, что считать пора.
Она красива на первый взгляд,
А на второй - стара.

Она не верит в мои дела,
Но радостно чтит свои.
В любом огне ей видна зола,
И любит не по любви.

Она расскажет другим о том,
Что ношу я в себе, тая.
А после нее завсегда потоп,
И это усвоил я.

А то, что досаду вкусил сполна
В себе - еще как! - берегу.
А ей помахал рукою. Она
Осталась на берегу.

Осталась, конечно, считать цыплят,
 Узнав, что уже пора.
Она красива на первый взгляд,
А на второй - стара.

***
Ни решений, ни сомнений,
как без берегов река.
То ли щука без велений,
без пощечины щека.

Довели тебя иголки:
заметалась, зажила...
укатали Сивку горки -
до Сивиллы доросла.

Похвалила бакалею,
книги, закусь и жилье.
Лишь одну любить умею -
Фрези Грант зовут ее.

***
Истина в вине. А вино в бутылке.
Истина в бутылке? Значит, она джинн.
Мальчики веселые. Бритые затылки
Разучились думать, чувствовать, дружить.
Века развеселого пошлые остатки
Большинство убито временем и так...
Джинна не пускаем. Лучше выпьем старки.
По бутылке старки - это не пустяк.
Помянем хороших. Ну, и тех, не очень,
Злых и, реже, добрых тоже помянем.
И спокойней станет, и не жалко строчек,
Выпущенных к людям очень жарким днем.

ИСТОРИЯ СССР (22.06.1941-09.05.1945)

На экране наши танки
Победили всех давно.
Ненавижу эту Таньку:
Воет! Как смотреть кино?

Просит, хоть на час, заткнуться
Весь детдомовский народ.
Пока конники несутся
С красным знаменем вперед.

Предки были виноваты,
Но подались на войну...
Батя, побывав в штрафбате,
Искупил свою вину!

Так что, скоро он вернется,
Хоть безногий, но живой!
Нам неплохо тут живется,
И директор мировой.

Таньке говорит: - Не надо
Плакать. На платок! Утрись!
Ведь отца убили гады,
А не наши! Ты гордись!

ИСТОРИЯ СССР

Остаток совести пропили еще вчера за ремеслом.
Потом они кого-то били. Потом валялись под столом.
Потом... А не было "потома": пришли, забрали, дали срок...
Как все банально! Только... Только был прокурор не больно строг.
Ему нужна была квартира. Для домработницы и тут
пяти годков вполне хватило. А дальше? Где-то заживут.
Ну, что ж... Освободившись, жили в каком-то ржавом гараже...
Остаток совести пропили... Ах, да, я говорил уже.

НОСТАЛЬГИЯ?
Мише Гогову

На просторах Казахстана с папироскою в руке
невозможно жить по плану, лучше - с планом в табаке.
На троих соображая, хоть и двое нас всего,
после сбора урожая, дегустируем его.
То ли не было работы, то ли дел всех - ерунда,
день назначили субботой, хоть "по паспорту" среда.
Кружки, ложки да тарелки, пыль плюс время неудач.
Барабанит дождик мелкий, как завистливый стукач.
Сыро в комнате. Не топят... Это очень старый дом,
но никто и не торопит, чтоб "доказывал трудом".
Эта жизнь... Ее ругая, вряд ли искренен сполна:
Где-то есть еще другая, но кому она нужна?
Завтра встанем утром рано и помчимся налегке
по просторам Казахстана с папироскою в руке!

***
Себе себя напомнить? Вот морока!
Прервалась цепь... Но так легко, как нить.
Мы были человеками от Бога,
Но Бог тогда еще любил шутить.
 
В итоге - шелуха! Причем, от лука.
Снимаешь шелуху - бежит слеза.
Сны норовят, как будто взятка, в руку,
Бессонницы срывая тормоза.
 
Предчувствие улыбки - вольнодумство
И даже, может, в чем-то и порок.
Припоминая прошлые безумства,
Становишься и глуп, и одинок.
 
Куда-то приведет меня дорога.
По ней иду один. А не с гурьбой.
Похоже, я умею верить в Бога,
С Которым мы смеялись над собой.

***
Говорят - похолодает…
Говорят, что будет стыдно,
Минус зимнее безделье и непраздничные дни.
Зеркало с погасшим взглядом… Так что, ничего не видно.
И смотреть туда, что толку?
Зеркала - все врут они!
 
Ненавязанные строки. И поэтому корявы.
Рацион вестей хороших съеден десять дней назад.
И куда ни повернешься: влево или даже вправо
Ничего не обещают…
В черном теле держат.
Зря!
 
Я - веселый человечек, нарисованный богами.
Явно что-то означаю.
Докопаться б только: что?
А пока живу на свете и машу себе руками.
И порой рисую буквы.
Три, а иногда и сто.
 
На прогалинах сомнений,
На обочинах привычек
Я обычно прорастаю, словно маки по пескам.
Но зачем-то, почему-то,
Небо, как детеныш хнычет…
А я на воле промокаю,
Прислоняясь к облакам.
 
В ГЕФСИМАНСКОМ САДУ
 
Вот и срок подошел тех бесстрашно несущихся дней.
Были, были дороги… Пора приступать к самой дальней.
В Гефсиманском саду одиночество много сильней,
В Гефсиманском саду одиночество много печальней.
 
Как последний привал - этот странный, причудливый сад.
Смолкло пение птиц - по всему, приближается стража.
Все уже решено. Невозможно вернуться назад.
И к чему? Будет все точно так, как потом очевидцы расскажут.
 
Что за мысли шуршат напоследок: - Предателя не угадал…
Да и в этом ли суть? В этом тоже… Только все уже бесповоротно…
Кто же, кто же?  Не  тот ли, кого, уходя, целовал?
Может, тот, кто мечом похвалялся охотно?
 
В Гефсиманском саду безудержен весенний рассвет,
Заглянувший сюда в ожидании вести и чуда.
В Гефсиманском саду никого, никого уже нет!
Разве что… наши души? Но их не увидеть отсюда.
 
***
В преддверии праздника взгляды внимательны
И не отпускают… Сбегу на заре
Туда, где полеты мои по касательной,
Туда, где удачи мои в октябре.
 
Табачный дымок смешан с дымкой белесою.
Не то предвкушенье… Точнее, знобит.
И стоит ли просто бродить мне Одессою,
Себя поискать? Позабыл? Позабыт…
 
Растерянный город, уставший от радости.
Потерянный город? Но нынче итог
Суммируют тени: в источнике праздности
Давно искупался и бег превозмог.
 
Проснулись слова. Оскорбительно громкие.
Обрывки, обломки наитий давно,
Как синие сны, виноградными гронками
Горчат чуть на вкус, но пойдут на вино.
 
Закоренеют деревья и лица,
И прет сквозь траву человечий бурьян.
И кто-то под утро придет помолиться.
Вчера-то не вышло, поскольку был пьян.
 
Тут расстаемся… Еще и не спелись.
Кто нас берег? Вряд ли тот, кто любил.
И слово Господне звучит, словно ересь,
Которая врезана в плиты могил.
 
***
"Над небом голубым…"… Когда услышал это,
То понял - навсегда, как родинка, как шрам.
Туманный, легкий дым зовут зачем-то светом.
Я этот свет глотал в Столице по утрам.
 
"Над небом голубым…"… Не нужно мне иного!
Одесса и Париж, люблю вас, но зато
Есть Город на земле, и золотое слово
Начертано ему. А воздух от Ватто.
 
Пронзительно и зло равняет время сроки:
Кому… Куда… За что… И тут не суета!
И, как весну вода, вдруг наполняют строки,
Чтоб хоть одна строка осталась навсегда!
 
"Над небом голубым…"…  Считаю дни, но в этом
Есть свой особый смысл, зовущийся - мечта!
Я стал самим собой, а слыть хотел поэтом
Довольно долго, но все это ерунда!
 
"На небом голубым…"…  А жизнь-то не с начала!
И начинать грешно. И начинать смешно!
Ох, Город золотой, как долго не хватало
Меня в тебе, с тобой, тебя во мне, со мной…
 
СТАРАЯ БУДКА ЧАСОВЩИКА
 
Время, траченное пылью, время траченное зря…
Те, кто жили, те, кто были, разбежались за моря.
Время - это только эхо наших криков: - Погоди!
Старый часовщик уехал, новый и не приходил.
Знать неприбыльное дело видеть время изнутри:
Что сломалось, что заело, что сгодится до поры.
Циферблаты, как подранки, стрелки опустили вниз
В будке, как на полустанке, под упорным взглядом линз.
Мы недолго тут побудем. Что у прошлого просить?
Мимо просто ходят люди. Просто смотрят на часы.
 
ЛАНЖЕРОН

Осень верит в упадок. А зима в разрушение. И ее холода недоверчивей зла.
И декабрьская голь не попросит прощения за разбитый уют, за тугие дела.
А совиное зло каждой ночью все пристальней, красным метя смешной, воробьиный уют.
Нет у моря порога, есть звенящие пристани, но лишь злые ветра к ним теперь пристают.
Деловитый прибой, поседевший от творчества, ищет рифму с шипящими и зачем-то спешит.
Имя есть - Ланжерон… Без фамилии, отчества. Он один у меня. А вокруг ни души.
Побледневший песок стал упруже от холода, без топчанов - простор, что с пустынею схож.
Я бродил тут всегда, я прописан тут смолоду… Вот, вернулся-пришел, как за прошлым.
И что ж?
Никого-никого! Неприветливо море, отбиваясь от бед, я стихи бормочу.
Да, пора уходить. Путь назад не проторен. Больше я никуда-никуда не хочу!
 

***
Все молитвы чужих
я примерил на взгляд.
Все удары поддых,
неудачи подряд,
под лопаткою боль
и слова назубок:
- Да поможет мне Бог!
Только Он не помог…
 
А на встрече с прощаньем
сколько всяких примет.
Ночь, под утро нищая,
уходила в рассвет.
И раскинулось поле…
Перейти б по судьбе
от охоты к неволе,
от неволи - к себе!
 
Мысли желтые прочь,
разве речь обо мне?
Продолжается ночь
в этой странной стране,
продолжается звук,
хоть порвалась струна…
Кто там в зеркале? Друг!
А в горсти - тишина…
 
***
Голос отталкивается от стен и натыкается вновь на стены.
Ох, наверное, оно бессменно, горе, пришедшее насовсем.
И закладывая виражи,
В черном пространстве этого ада,
Голос:
Ты меня любишь, скажи!
Нет! Не говори! Не надо!
Светом, как зажигалкой, чирк. А-а... Вот она - зажигалка.
Снова темно.  И в этой ночи до обледенения жарко.
А голос от напряженья дрожит,
Смесь чистоты и мата.
Ты меня... Непечатно... Любишь? Скажи!
Нет! Непечатно! Не надо!
Пол с потолком сомкнулись и вот ни голоса нет, ни слуха.
Пол - притяжение и уход. А потолок словно рухнул.
Кто это? Он? Она? Во лжи
Отчаянье или бравада?
Ты меня ненавидишь? Скажи!
Нет! Не говори! Не надо!

ВИНТОВАЯ ЛЕСТНИЦА В СТАРИННОМ ПАРАДНОМ

Винтовая лестница в старом парадном с выщербленным мрамором треугольных ступеней,
Открытая настежь для толп народных, трезвых и пьяных, но вечных, хождений.
Коммунальных квартир на лестничной клетке вовсе немного, но они многолюдны!
Бабушки, дедушки, внуки и детки роятся, шумят, ходят громко и нудно.
Сверху фонарь. Был когда-то стеклянным. Стекла разбили. Скорей, для забавы.
Нижний сосед напивается пьяным, впрочем, нечасто… А сверху шалавы
Водят гостей беспрерывно, в три смены. Топот шагов днем и ночью размерен.
Доской объявлений стали издавна стены. "Петька дурак?". И вопрос. Неуверен?
Раз в году дворничиха моет ступени. Они от этого в грязных разводах.
Лампочек нет. И от этого тени гнусной толпой застревают в проходах.
Прожита жизнь, очевидно, напрасно. Может, и нет. Кто расскажет сегодня?.
Дому сто лет. Или больше? Не ясно. Путь из парадной лежит в подворотню.

ИЗ ОБЕРЕУТИКОВ

Вчера четыре жмота
собрались у стола.
Работали работу
и делали дела.

Один второму светски:
- Послушайте, дружок,
для вас есть по соседству
испанский сапожок.

Второй в осадок выпал,
а третий - твердый дух! -
вмиг первому отсыпал
пятнадцать оплеух.

Кружат над ними мухи,
и третий - вот же жмот! -
четыре оплеухи
назад себе берет.

Потом, собою гордый,
зачем-то руки мыл.
Но где же был четвертый?
Простите, я забыл.