Анатолий Якобсон. Главное дело жизни

Который уже год не устаю удивляться той самоотверженной преданности, которой окружено имя Анатолия Якобсона среди людей, его знавших. Казалось бы, почти четыре десятилетия, прошедшие со дня его трагической гибели, могли бы пригасить человеческую память, имеющую свойство покрывать прошлое как бы налетом патины. Но нет, память все так же жива, о чем говорит и юбилейный сборник, посвященный его 75-летию (многоголосое свидетельство, как назвала его Ирина Чайковская), и только что вышедший документальный фильм, чья презентация состоялась несколько месяцев назад почти одновременно в Америке, Германии и России.

Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы!

- писал, находясь у края гроба, старик Державин. Каким же образом удается Якобсону противостоять этой неумолимой силе всепоглощающего забвения?

Да, был он ярким, щедрым, многогранно талантливым, умел привлекать к себе людей и заражать их своим обаянием. Не зря, наверное, так ценили и дорожили его дружбой наши корифеи - Анна Ахматова и Давид Самойлов, Лидия Чуковская и Мария Петровых. Но ведь для расстояния длиною в 37 лет этого, честно говоря, маловато.

"Что же осталось от него? - задается вопросом один из авторов якобсоновского сборника Юрий Гастев. - Немного: "Конец трагедии", книга о Блоке, мне дорогая, но легко могу представить, как может она утомить и раздосадовать привыкших к более спокойной аргументации. Там же, в приложении, прекрасная статья "О романтической идеологии".   Еще совсем немного прекрасных переводов - из Лорки, из других, две хороших статьи и целый чемодан рукописей… На недоуменный вопрос одного западного человека, искренне пытавшегося понять, кем же был для всех нас Толя Якобсон, где его тексты, - мне пришлось не без растерянности развести руками. "А где тексты Сократа?" или где "запах розы, перешибленной вчера пулей?".  Сократ, как известно, живет в диалогах Платона. А аромат Толи Якобсона - в каждом из нас, кто любил и любит его…"

В этих строках не упоминается   другая, важнейшая сторона якобсоновской деятельности - правозащитная. Да, на диссидентском небосклоне 1960-70-х годов он был, безусловно, звездой первой величины, но ведь далеко не единственной. Были и другие, ему равновеликие. Но скажите, положа руку на сердце, многих ли из них вспоминают сегодня так же живо и трепетно, как Тошу? Мне пришлось столкнуться с этим самым непосредственным образом, когда мы вместе с Андреем Григоренко пытались издать сборник, посвященный памяти его отца, знаменитого "неправильного" генерала П.Г. Григоренко.

Петр Григоренко, 1968 г.

Сравнивать между собой эти две выдающиеся личности можно, однако популярность одного не шла ни в какое сравнение с известностью другого. О Григоренко знали тысячи, о Якобсоне в лучшем случае две-три сотни. Но вот средства на юбилейный якобсоновский сборник были собраны с завидной быстротой, а аналогичное издание к 100-летию Петра Григорьевича выпустить так и не удалось. Он вышел только 7 лет спустя, да и то благодаря финансовой помощи Д.Б.Зимина да еще внезапно свалившегося, словно снег на голову, сургутского бизнесмена Владимира Самборского, лично с генералом не встречавшегося, но в далекой юности слышавшего его выступления на радио "Свобода".

Все это невольно всплывало у меня в голове во время просмотра фильма Сергея Линкова.  Как и в случае с Самборским, пожертвовавшим средства на издание воспоминаний о Григоренко, лично с Толей он никогда не пересекался, но оказавшись в Бостоне на презентации сборника "Памяти Анатолия Якобсона", был поражен атмосферой, царившей в небольшом зале, и самой личностью героя этого собрания, о котором вспоминали его ученики, друзья и коллеги. Вспоминали, как это часто бывает, сумбурно, отрывочно, порою повторяя и перебивая друг друга. Но из мозаики этих выступлений рождался образ человека уникального, но, вместе с тем, и запечатлевшего в себе родовые черты той эпохи, в которой только и могли развернуться все его разнообразные дарования. Другой такой в нашей истории не было, да и личностей, подобных Якобсону, видимо, тоже. И захваченный этим общим настроением, Линков решил, что обязательно снимет о нем фильм, хотя и не предполагал тогда, каким долгим и сложным окажется путь от замысла до его воплощения.

Презентация книги "Памяти Анатолия Якобсона" в Бостонском университете, 2010 г.
Справа налево: Джошуа Рубинстейн, Павел Литвинов, Андрей Григоренко, Владимир Гершович, Владимир Альбрехт, Виктор Снитковский, Александр Есенин-Вольпин. (Фото Эдуарда Стонкевича)

От книги фильм отличается прежде всего тем, что он срежиссирован. И это дает нам возможность узреть за плечами его героя не только трагически короткую, предельно насыщенную жизнь, но и как бы судьбу. Примечательно уже само название фильма: "Толя Якобсон из Хлыновского тупика". Я жил неподалеку от этих мест и помню, какой дурной славой пользовался в округе этот тупик, рекрутировавший кадры послевоенной московской шпаны. И эта первая детская "прописка" - немаловажный штрих к биографии Анатолия, бросающий свой отсвет на многие перипетии его "взрослой" жизни. И если он в конце концов сумел не только выбиться в люди, но и занять достойное место в ряду самых ярких представителей своего поколения, то это не благодаря, а вопреки ей. Однако его юношеское увлечение боксом, его бойцовский характер, умение постоять за себя и за дорогих ему людей, - они ведь тоже оттуда. Как и широта его по-русски щедрой натуры (включая и неумеренную любовь к спиртному).

А дальше фильм погружает нас в атмосферу шестидесятых годов, в эпоху "позднего реабилитанса". Сколько же юношеских сердец обжог тогда этот "посмертный реабилитанс". Автор не случайно так подробно останавливается на "Деле юных ленинцев", завершившемся тремя расстрельными приговорами и 25-летними сроками для остальных подельников. Сам Толя не мог оказаться среди участников этой организации хотя бы в силу возраста - он был на 3-4 года моложе большинства юных подпольщиков. Но свою невольную вину за это неучастие ощущал весьма остро. Примерно так, как у Твардовского:

Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, -
Речь не о том, но все же, все же, все же...

Помню, как году в 68-м или 69-м я впервые пришел в его дом со своей довольно наивной рукописью под названием "Трансформация большевизма", которой я предпослал посвящение: "Памяти безвестных героев Бориса Слуцкого, Владлена Фурмана и Евгения Гуревич, погибших в дни 1952 года в возрасте неполных 20-ти лет" (моя старшая сестра, как и Толина жена Майя, были членами этой организации, так что я знал о ней не понаслышке) [1].  И, преодолевая смущение, заметил, что, может быть, эта вещь не представляет для них интереса. На что Толя ответил с какой-то светлой укоризной: "Неужели вы думаете, что рукопись с таким посвящением может быть нам не интересна?" И тотчас связал меня с генералом Григоренко, для которого проблема отхода от "ленинских норм партийной жизни" была в ту пору еще достаточно злободневна. Так что органичное вхождение Толи в диссидентское сообщество конца 1960-х гг. было, можно сказать, запрограммировано всем предшествующим оттепельным десятилетием.

Многие нашли в этой деятельности свое подлинное призвание, сделались чем-то вроде профессионалов (как, например, В.Буковский или В.Чалидзе). Однако Толя был сделан из другого теста и его питали другие ключи, главнейшим из которых была поэзия. Когда-то М.Горький сравнил Есенина с органом, "созданным природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой "печали полей", любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком". Да, орган для восприятия поэзии - это, пожалуй, и про Якобсона, для которого мир Пастернака и Цветаевой был не менее реален, чем окружавшая его советская действительность. Что же касается милосердия, то Есенин был, скорее, милосерден к животным, чем к людям. А вот у Якобсона оно действительно было движущей пружиной его кипучей натуры. Ведь и авоськи с продуктами для знакомых старушек (заодно с суповыми костями для их собак), и редактирование "Хроники текущих событий", оповещавшей общество о расправах властей над неугодными, и знаменитая статья "О романтической идеологии", изобличавшая людоедскую подоплеку многих стихов Эд.Багрицкого, М.Голодного и других поэтических лидеров послереволюционного поколения, - все это, как говорится, из одного котла.

Шаг за шагом фильм подводит нас к главной, может быть, ипостаси Якобсона - к его педагогическому поприщу. Едва ли он мечтал о нем, когда поступал в МГПИ, но так распорядилась судьба. И если Вторая физматшкола была чудесным исключением из общего правила (а правилом была единообразная идеологизированная педагогическая система), то не меньшим чудом было явление в ней Якобсона, принесшего с собой освежающую струю и, покорив учеников своей нестандартностью, очень   быстро научившего их отделять подлинное от мнимого, зерна от плевел. Причем для завоевания своего авторитета он не прилагал никаких усилий, просто оставался самим собой. Но это как раз и был единственно верный ключ к сердцам его воспитанников, для которых способность к независимому поведению, к незаемному мышлению была важнее любых педагогических ухищрений.

Всего три учебных года проработал Якобсон во Второй школе, но этих трех лет хватило, чтобы осветить всю их последующую жизнь. Так что его внезапный уход явился для них тяжким ударом. Одна из его бывших учениц вспоминает, как в самый последний день, когда стало известно о его уходе - таково было джентельменское соглашение между Якобсоном и администрацией школы, чтобы не подставлять ее под удар, когда переполнится чаша терпения "органов", - он признался, что работа в школе была главным делом его жизни. Догадывался ли он об этом раньше или понимание пришло к нему только в эту драматическую для него минуту?

Камера фиксирует последнюю по времени "лицейскую годовщину". По возрасту ее участники уже вдвое старше своего учителя, каким он был в день их расставания, но имя его по-прежнему звучит для них, как пароль, и будет греть душу, пока жив хоть один второшкольник. А потом непринужденный застольный треп вдруг смолкает или, вернее, становится неслышимым, фигуры и лица отдаляются, мельчают (камера сменяет ракурс), и сквозь легкое шуршание старой магнитной пленки пробивается Толин голос, дошедший до нас сквозь напластования десятилетий. Якобсон читает своего любимого Пастернака:

Снег идет, густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время?
Может быть, за годом год
Следуют, как снег идет,
Или как слова в поэме?
Снег идет, снег идет,
Снег идет, и всё в смятеньи:
Убеленный пешеход,
Удивленные растенья,
Перекрестка поворот.

Так он и заканчивается этот фильм: Толя Якобсон из Хлыновского тупика уходит в стихи…

__________________________
1.   Дело антисталинского "Союза Борьбы за Дело Революции", 16 участников которого, включая Майю Улановскую, были репрессированы в 1951 г., см. http://alexanderyakovlev.org/fond/issues-doc/69223

***

Free World' / "3W"."WHAT a WONDERFUL WORLD!"

Восьмой независимый фестиваль российского документального кино в Нью-Йорке пройдет в залах Манхэттена и Бруклина 9-11 октября 2015 года.

ТОЛЯ ЯКОБСОН ИЗ ХЛЫНОВСКОГО ТУПИКА

Конкурсная программа     
Режиссер: Сергей Линков. 2015 г., США
Показ фильма и встреча с режиссером
Воскресенье 11 октября, 18:00-19:40

DowntownCommunityTelevisionCenter (DCTV)
87 LafayetteStreet, New York, NY 10013
Справки и заказ билетов: (908) 324-1607
Цена билета $12

Специальная программа фестиваля: "FreeWorld' / "3W". Показ фильма посвящён 80-летию со дня рождения литератора и правозащитника Анатолия Якобсона

Вот они в кадре: ученики московской Второйматематической школы, друзья, соратники, вот - Вячеслав (Кома) Иванов, Павел Литвинов, Сергей Ковалев, Наталья Горбаневская, Юлий Ким, Игорь Губерман… Вспоминают Анатолия Якобсона.

Учителя литературы - доказавшего своим ученикам с математической точностью, что искусство - как и человек - может жить только "при свете совести".

Диссидента - издававшего в СССР самиздатовскую "Хронику текущих событий".

Человека - деликатного, интеллектуального, мужественного, независимого, настоящего русского интеллигента. Вне зависимости от гражданства, национальности и профессии.