Жан Татлян. Осенним светом полна голова

В по­ру бреж­нев­ско­го зас­тоя он по­кинул на­шу не­ког­да об­щую стра­ну, а че­рез два де­сят­ка лет вер­нулся с три­ум­фом, на­дол­го, но не на­сов­сем. Нес­коль­ко рас­полнел в срав­не­нии с со­бой преж­ним, но все так же эле­ган­тен, с бла­город­ной се­диной и с го­лосом, ко­торый, да­же за­мет­но из­ме­нив­шись с го­дами, мо­жет при­над­ле­жать толь­ко ему, Жа­ну Тат­ля­ну.

- На­де­юсь, вы не слиш­ком за­гор­ди­тесь, ес­ли ска­жу, что мои сверс­тни­ки, чья мо­лодость приш­лась на 60-е - на­чало 70-х, лю­били вас не толь­ко за кра­сивый го­лос и прек­расный ре­пер­ту­ар, но еще и за то, что не за­мара­ли наш слух пе­ни­ем пе­сен о ро­дине и пар­тии...

- Ага! При­ят­но, что вы это от­ме­тили. Да, я ни­ког­да не сте­лил­ся под ком­му­нис­ти­чес­кую иде­оло­гию, не пи­сал и не пел пе­сен о крас­ном фла­ге, о сер­пе-мо­лоте, они бы­ли не в мо­ем сти­ле, не в мо­ем то­не, хоть я и по­нимаю, что ко­му-то при­ходи­лось их петь...

- ...что­бы жить при­пева­ючи, уж прос­ти­те за плос­кий ка­лам­бур. Но мо­им и мно­гих лю­бим­цем был не Коб­зон, ко­торый пел при всех ре­жимах, а Жан Тат­лян. Кра­сивое имя да­ли вам па­па с ма­мой...

- Жан, Ро­берт, Гам­лет, Ар­тур, Гар­ри - у ар­мян по­пуляр­ные име­на.

- Та­кое имя в со­чета­нии с та­кой фа­мили­ей слов­но соз­да­но для сце­ны. Прав­да, к не­му не­об­хо­дима ка­пель­ка та­лан­та...

- А вот это­го, ес­ли Бо­гом не да­но, в ма­гази­не не ку­пишь.

- Вам, к счастью, да­но. Вы ро­дились в гре­чес­ком го­роде Са­лони­ки. Как ва­ши ро­дите­ли ока­зались в Гре­ции и что их по­том при­вело в Со­вет­ский Со­юз?

- Мать и стар­шие сес­тры мо­его от­ца в 1915 го­ду, спа­са­ясь от ге­ноци­да, бе­жали из Тур­ции в Гре­цию, а он выб­рал Одес­су, про­жил там пять лет. У не­го бы­ла обув­ная фаб­ри­ка. Ког­да к влас­ти в Рос­сии приш­ли боль­ше­вики, он у­ехал во Вла­дивос­ток, где Со­вета­ми по­ка не пах­ло, и от­крыл та­кую же фаб­ри­ку.

Вы­учил рус­ский язык, го­ворил на нем без ак­цента. Пос­ле то­го, как и ту­да приш­ли Со­веты, он ос­та­вил фаб­ри­ку, соб­рал в сак­во­яж день­ги и дра­гоцен­ности, сел на па­роход, со­рок су­ток до­бирал­ся до Мар­се­ля и че­рез Крас­ный Крест ра­зыс­кал в Са­лони­ках свою мать и сес­тер.

Там же он встре­тил мою ма­му, Са­теник, отец ее звал лас­ко­во - Са­ти. Пер­вы­ми у них ро­дились два мо­их бра­та, за ни­ми я. А с 1946 го­да на­чалась кам­па­ния по воз­вра­щению ар­мян на ис­то­ричес­кую ро­дину, в Ар­ме­нию, где их ждет счас­тли­вая жизнь, как уве­ряла ста­лин­ская про­паган­да.

- И ва­ша семья ста­ла од­ной из ее мно­гих жертв...

- Ту­да хлы­нули бо­лее 100 ты­сяч ар­мян, бе­жав­ших из Тур­ции в США, Гре­цию и Еги­пет, в Си­рию, Иран и Фран­цию. На­ша семья пог­ру­зилась на па­роход. У от­ца к то­му вре­мени сно­ва бы­ла обув­ная фаб­ри­ка, на ней ра­бота­ли 30-40 че­ловек, он их уво­лил, ос­та­ток то­вара, обо­рудо­вание, дом, ме­бель - все рас­про­дал за ко­пей­ки, за гро­ши, так ему не тер­пе­лось пос­ко­рее от­пра­вить­ся - ку­да? На ро­дину!

При­были в Ере­ван - и сра­зу же на­чал­ся кош­мар. Мес­тные нас при­няли как чу­жаков: не толь­ко ди­алект, но и быт наш от­ли­чал­ся от их­не­го, и ма­нера оде­вать­ся. В нас с брать­ями за то, что мы ле­том хо­дили по ули­це в ко­рот­ких шта­ниш­ках, маль­чиш­ки швы­рялись кам­ня­ми. Жи­лось семье труд­но.

Вре­мя пос­ле­во­ен­ное, хо­лод, го­лод, вши. Слу­чались дни, ког­да в до­ме кус­ка хле­ба не бы­ло. В ка­нун 1 мая и 7 но­яб­ря шел в ма­газин, на­бирал ко­роб­ку раз­ноцвет­ных воз­душных ша­ров, с ве­чера их на­дувал, а ут­ром лю­ди, идя на де­монс­тра­цию, у ме­ня эти ша­ры по­купа­ли. Поч­ти все вы­ручен­ные день­ги я от­да­вал ма­ме на хо­зяй­ство, нем­но­го от­кла­дывал, ко­пил на ги­тару.

- Очень вов­ре­мя за­боле­ли му­зыкой...

- Она у ме­ня из ушей ли­лась! Пос­лать ме­ня в му­зыкаль­ную шко­лу - об этом да­же речь не за­ходи­ла, ро­дите­ли та­кой воз­можнос­ти не име­ли. Ког­да мы пе­ре­еха­ли из Ере­вана в Су­хуми, я, 13-лет­ний па­цан, ку­пил са­мую де­шевую ги­тару. Но­ты я учил са­мос­то­ятель­но, по во­калу сам се­бя соз­дал, ко­пируя дру­гих ис­полни­телей. Ко­пиро­вал, как обезь­яна! Че­рез па­ру лет стал со­лис­том фи­лар­мо­нии.

У нас был ан­самбль: во­семь му­зыкан­тов, пе­вец, две пе­вицы, ак­ро­бати­чес­кий этюд, ори­гиналь­ный жанр. Этим сос­та­вом мы по­еха­ли по Ук­ра­ине, да­ли 150 кон­цертов, а ког­да вер­ну­лись, я не мог по­лучить в кас­се за­рабо­тан­ные день­ги, по­тому что не имел пас­порта, мне еще не ис­полни­лось 16 лет. Отец при­шел, рас­пи­сал­ся в ве­домос­ти - ему вы­дали мою зар­пла­ту.

- Пер­вый ваш ре­пер­ту­ар из че­го сос­то­ял?

- В ос­новном из пе­сен за­рубеж­ных ис­полни­телей, ко­торых я счи­таю сво­ими учи­теля­ми. Мой ку­мир но­мер один - Нат Кинг Ко­ул. Мо­гу бес­ко­неч­но слу­шать, как он по­ет When I Fall in Love. Бог ему по­дарил го­лос не­пов­то­римо­го тем­бра и паль­цы ве­лико­го пи­анис­та; сле­дом - Ив Мон­тан: текст его пес­ни "Боль­шие буль­ва­ры", не зная по-фран­цуз­ски ни сло­ва, кро­ме "шер­ше ля фам", я вы­зуб­рил так, что ар­мя­не, при­ехав­шие из Фран­ции, го­вори­ли: "От­ку­да у те­бя та­кое чис­тое про­из­но­шение?"

Еще один мой ку­мир - Жак Ду­валян, за­меча­тель­ный пе­вец, я с ним ра­ботал, ког­да из Су­хуми пе­ре­ехал в Ере­ван, его, как и ме­ня, взя­ли со­лис­том в Го­сударс­твен­ный эс­трад­ный ор­кестр Ар­ме­нии под уп­равле­ни­ем Кон­стан­ти­на Ор­бе­ляна.

- Пес­ни на рус­ском язы­ке вам то­же при­ходи­лось вы­зуб­ри­вать?

- Этот язык зву­чал в мо­их ушах с са­мого ран­не­го детс­тва. Отец вы­учил его в Одес­се, до­бавил во Вла­дивос­то­ке, и ког­да мы жи­ли в Гре­ции, час­то го­ворил на нем со сво­им дру­гом, хо­зя­ином обув­но­го ма­гази­на. А сам я по-рус­ски за­гово­рил уже в Су­хуми, ког­да по­шел в шко­лу...

- ...а по­том и петь ос­ме­лились.

- Знаю шесть язы­ков: ар­мян­ский, рус­ский, гре­чес­кий, фран­цуз­ский, ан­глий­ский, ту­рец­кий. Го­ворю на них сво­бод­но и пою.

- Ар­тист со­вет­ской эс­тра­ды, ес­ли не пел о пар­тии, тру­де и ми­ре, жил, мяг­ко го­воря, не­бога­то. Вас это тол­кну­ло в эмиг­ра­цию?

- Не счи­тай­те ме­ня хвас­ту­ном, но я до эмиг­ра­ции был офи­ци­аль­но бо­гатым че­лове­ком: по­мимо го­нора­ров за кон­церты, по­лучал не­малые от­числе­ния как ав­тор пе­сен, не бу­дучи чле­ном Со­юза ком­по­зито­ров. Что ни пес­ня - то шля­гер. За это мно­гие чле­ны Со­юза ме­ня не­нави­дели, бук­валь­но ис­хо­дили желчью по мо­ему ад­ре­су.

По то­му вре­мени я был в пер­вой де­сят­ке вы­соко­оп­ла­чива­емых по го­нора­рам и ав­тор­ским от­числе­ни­ям. На­рав­не с Ос­ка­ром Фель­цма­ном и Ар­но Ба­бад­жа­няном по­лучал от по­луто­ра до двух ты­сяч руб­лей е-же-ме-сяч-но! Пред­став­ля­ете, как это мно­го?

- Пред­став­ляю. При сред­ней зар­пла­те со­вет­ско­го ин­же­нера 120 руб­лей...

- У ме­ня да­же бы­ла собс­твен­ная ях­та. И вот, имея все, - по­чему же я у­ехал? На­до­ело чувс­тво­вать се­бя чер­ной костью! Ме­ня не вы­пус­ка­ли за пре­делы стра­ны, я был не­вы­ез­дной. В то вре­мя я уже жил в Ле­нин­гра­де, ра­ботал в Лен­концер­те. По­нятия не имел - в чем де­ло, по­чему со мной так об­ра­ща­ют­ся? Что я - шпи­он, де­зер­тир? Вот од­на из при­чин мо­его отъ­ез­да: я за­дыхал­ся без сво­боды. Офор­мил фик­тивный брак и в 1971 го­ду по­кинул Со­вет­ский Со­юз че­рез третью стра­ну, от­ту­да при­летел в Па­риж. В од­ной ру­ке у ме­ня был че­модан с лич­ны­ми ве­щами, в дру­гой - ги­тара. Мой друг Жак Ду­валян встре­чал ме­ня в а­эро­пор­ту Ле-Бур­же.

- Со­вет­ская власть обя­зана бы­ла как-то от­ме­тить ваш отъ­езд...

- Она от­ме­тила! Во все го­рода стра­ны, имев­шие свои те­ле- и ра­ди­ос­танции, ра­зос­ла­ли рас­по­ряже­ние: все мои за­писи раз­магни­тить, сте­реть, что­бы ни од­на не по­пала в эфир. Жа­на Тат­ля­на ве­лено бы­ло за­быть нав­сегда, слов­но его не су­щес­тво­вало.

- Клич­кой "пре­датель" зак­лей­ми­ли?

- О, ко­неч­но! Статья бы­ла в "Из­вести­ях", в ней пи­салось, что я пре­дал ро­дину. Соб­рат по ис­кусс­тву выс­ту­пил на худ­со­вете: "Мы его че­лове­ком сде­лали, и вот как он нам от­пла­тил. Сей­час по­ет в па­риж­ском ка­баке, спит под мос­том. Так ему и на­до". А в на­чале 90-х он сам при­ехал в Па­риж, что­бы петь в этом же ка­баке, па­ру ко­пе­ек за­рабо­тать. Ког­да мне его сло­ва пе­реда­ли, я ска­зал: "Ну да, пел в ка­баках, спал под мос­том и ждал, по­ка ме­ня вы­дер­нут за во­рот­ник из-под мос­та и ска­жут: 'Слышь, схо­ди умой­ся, на­день кос­тюм, по­едешь в Аме­рику, бу­дешь пред­став­лять Фран­цию'".

- А в дей­стви­тель­нос­ти как бы­ло?

- Вот как: 5 и­юля 1976 го­да в Ва­шин­гто­не сос­то­ял­ся праз­днич­ный га­ла-кон­церт по слу­чаю 200-ле­тия Со­еди­нен­ных Шта­тов, и я в нем учас­тво­вал вмес­те со звез­да­ми опе­ры, рок-му­зыки, джа­за.

- Это че­рез пять лет по при­ез­де. А до то­го и вправ­ду под мос­том но­чева­ли?

- И под мос­том но­чевал, и в ка­баке пел. Толь­ко ни­какой это не ка­бак, а фе­шене­бель­ное ка­баре "Рас­пу­тин", ту­да хо­дит бо­гатая пуб­ли­ка... В 1990 го­ду я впер­вые при­ехал в пе­рес­тро­еч­ную Рос­сию, в Ле­нин­град, еще не став­ший Санкт-Пе­тер­бургом, дал семь кон­цертов в ДК име­ни Горь­ко­го, на каж­дом - ан­шлаг. Как обыч­но, про­шу, что­бы в за­ле ос­та­вили нем­ножко све­та: люб­лю ви­деть ли­ца лю­дей.

Пою пес­ни дав­них лет - "Фо­нари", "Ка­пель", "Осен­ний свет" - смот­рю в зал и ви­жу: мно­гие си­дят в сле­зах - жен­щи­ны, муж­чи­ны, по­жилые, мо­лодые. У ме­ня от это­го зре­лища ко­мок в гор­ле вста­вал, я с тру­дом за­кан­чи­вал пес­ню. Стал при­ез­жать ча­ще, да­вал в Пе­тер­бурге по шесть, по семь кон­цертов в за­ле "Ок­тябрь­ский", и сно­ва - ан­шла­ги. Мне рас­ска­зыва­ли, что уже у эс­ка­лато­ра в мет­ро "Пло­щадь Вос­ста­ния" лю­ди спра­шива­ли лиш­ний би­летик.

- Боль­шую часть го­да вы жи­вете в Санкт-Пе­тер­бурге. У вас там своя квар­ти­ра?

- Ку­пил еще до то­го, как мне в 2000 го­ду вос­ста­нови­ли рос­сий­ское граж­данс­тво. Что­бы из Па­рижа в лю­бое вре­мя при­ез­жать и ос­та­нав­ли­вать­ся не в гос­ти­нице.

- От фран­цуз­ско­го граж­данс­тва не от­ка­зались? Де­пардье вам не при­мер?

- Нет, ко­неч­но. Он по-сво­ему схо­дит с ума, а мне за­чем это нуж­но?

- Все же не очень по­нят­но, что зас­та­вило вас пос­ле двух с лиш­ним де­сяти­летий жиз­ни на За­паде вер­нуть­ся в стра­ну, из ко­торой не у­ез­жа­ли, а убе­гали?

- Сей­час пой­ме­те. Вот я ра­ботал в ка­баре, вок­руг ме­ня фран­цу­жен­ки кра­сивые, де­вуш­ки, под­ру­ги. Оде­вал­ся у луч­ших мо­дель­еров, за­раба­тывал боль­шие день­ги - ведь у ме­ня всег­да бы­ли га­ла-выс­тупле­ния. Од­ним сло­вом, жизнь прек­расна! Но вер­нусь в свою па­риж­скую квар­ти­ру, став­лю на про­иг­ры­ватель плас­тинку с рус­ски­ми на­род­ны­ми пес­ня­ми в ис­полне­нии хо­ра, си­жу, слу­шаю - и пла­чу.

На­еди­не с со­бой, по­нима­ете? Вот и от­вет на ваш воп­рос. Ког­да я сю­да стал при­ез­жать, бы­ли жут­кие вре­мена: в ма­гази­нах ша­ром по­кати, ЖЭК вы­давал та­лоны на мас­ло и са­хар, на од­ну бу­тыл­ку вод­ки в ме­сяц; да что я вам рас­ска­зываю, вы са­ми че­рез это прош­ли. Лю­ди го­вори­ли: "Он не­нор­маль­ный? В та­кое вре­мя вер­нуть­ся, от фран­цуз­ско­го изо­билия! А мог бы жить хоть в Па­риже, хоть в Нью-Й­ор­ке..." Но ес­ли я са­жусь за стол, мне не так важ­но, что у ме­ня в та­рел­ке, как то, с кем я си­жу за сто­лом.

- И с кем же вы са­дитесь за свой стол в Пе­тер­бурге?

- С мо­ей за­меча­тель­ной же­ной Ири­ной, мы уже двад­цать че­тыре го­да вмес­те, и с мо­ими друзь­ями.

- Кто хо­дил вас слу­шать во Фран­ции?

- Рус­ские, фран­цу­зы, ар­мя­не. Очень мно­го фран­цу­зов. Им я не пел "Фо­нари", "Осен­ний свет", это для эмиг­рантов, ко­торые со­бира­лись в мо­ем ка­баре "Две ги­тары". Фран­цу­зы лю­били пес­ни рос­сий­ских цы­ган, го­лосо­вые, фоль­клор­ные.

- А в Рос­сию вер­ну­лись, по­няв, что там - ваш глав­ный слу­шатель?

- Не ста­ну кри­вить ду­шой, дей­стви­тель­но так. У ме­ня да­же есть ком­пакт-диск, на­зыва­ет­ся "Рос­сия". И есть диск "Ара­рат", об Ар­ме­нии.

- Сколь­ко лет вы по­ете? Не ус­та­ли?

- Пою пять­де­сят во­семь лет. Не ус­тал.

- Что зас­тавля­ет вас се­год­ня не бро­сать эс­тра­ду? Го­ды не та­кие уж мо­лодые, ма­тери­аль­но обес­пе­чены, в при­вар­ке вряд ли нуж­да­етесь...

- Ну, на эс­тра­ду я не так уж час­то вы­хожу, в год ра­за три-че­тыре. Го­тов­люсь к кон­церту в ДК име­ни Горь­ко­го; выс­ту­пил в га­ла-кон­церте в Крем­лев­ском двор­це, там же был за­нят в га­ла-кон­церте с учас­ти­ем зна­мени­тых ар­тистов-ар­мян: Шарль Аз­на­вур, Ми­шель Лег­ран, чья мать бы­ла ар­мянкой...

- Из мно­жес­тва ва­ших пе­сен я осо­бо вы­деляю "Осен­ний свет". Мы с ва­ми поч­ти ро­вес­ни­ки, но я пос­тарше и ощу­щаю свет осе­ни в ду­ше. А что у вас?

- Ког­да я ра­ботал в Лен­концер­те, ме­ня на худ­со­вете кри­тико­вали за эту мою пес­ню и за дру­гие - "Осень", "Осен­ние сле­ды". Го­вори­ли: "Как не стыд­но?! Мо­лодой па­рень, куд­ря­вый, за­дор­ный - что он по­ет? Сплош­ная осень. Грусть сплош­ная!.." Я ска­зал: "Тог­да вам и Пуш­ки­на на­до зап­ре­тить, у не­го осень - лю­бимое вре­мя го­да. 'Уны­лая по­ра! Очей оча­рованье!', 'Уж не­бо осенью ды­шало...', 'Ок­тябрь уж нас­ту­пил...'"

- От­ве­та на воп­рос о ва­шем от­но­шении к осе­ни я так и не ус­лы­шал...

- Чувс­твую ее. Но и вес­на не от­пуска­ет ме­ня.