Жила-была чеченка

Прошло три недели, как очередная праведная душа покинула этот мир и сейчас я чувР’В­ствую, что готов рассказать живым о ней и её поступках. Я имею на это все права, ибо речь - о душе моей Матери...

Одно из самых ранних моих воспоминаний: сидя у неё на коленках, я пальцем показываю в одном из учебников моей старшей сестры на кроваво-красный прямоугольник и спрашиваю:

­- И х1ун йу?" (чеч. "что это?").
Мать отвечает:

- Это - РУССКИЙ ФЛАГ...

Не "НАШ флаг", не "флаг СР’В­ССР", не "флаг страны, в которой живем"... а - "русский флаг"!

Вот так - где-то в трёхлетнем возрасте - я получил первую политинформацию... И то, что тут же задал логичный вопрос: а где "ЧЕЧЕНСКИЙ ФЛАГ?" - было заслугой моей матери.

Несмотря на то, что её дед погиб, а отец-мальчишка чудом выжил в битве с деникинцами в 1919-м, подняв красный флаг в Цоцин-Юрте, мать ВСЁ понимала и её три класса русского образования не играли в этом никакой роли.

Второе мое воспоминание: я ухожу в армию (тогда у чеченцев сыновей отправляли в русскую армию, как на фронт) и мать провожает меня со словами:
"ледара ма хилалахь!" (чеч. "пусть тебе не изменяет мужество!")...
.
Третье воспоминание: декабрь 1994-го, я собираюсь на фронт навР’В­стречу наступающей русской армии.

Уже получил благословление отца, и вышел из его комнаты оставив его читать Писание.

Осторожно, издалека завожу разговор (купленный днём ранее автомат прячу под маскхалатом, чтобы не усугублять страх матери. Но мать перебивает меня:

- Если бы ты не пошел на фронт, мне было бы стыдно перед матерями, чьи сыновья УЖЕ сражаются с врагом. Поторопись!

Четвертое воспоминание: на дворе 1997-й год и мы все находимся под впечатлением оглушительной победы над вековым врагом. Впервые в истории чеченский народ изгнал русских со своей земли и вынудил врага закрепить его позор в "Договоре о Мире", подписанном русским царём в Кремле. Беседуя за столом, брат заводит разговор о благородстве нашего народа... Мать восклицает:

- Забудьте! Наше благородство умерло в Сибири!.

На моё возражение отвечает:

- Выживали только те, кто преступил: прогнулся, украл, стащил, отобрал... Мы вернулись уже иным народом...

Следующее воспоминание: год 2016-й, последняя наша вР’В­стреча в Турции... Мать мне говорит, комментируя мои намерения о разводе:

Имей в виду, что у женщины нет никого роднее и нет иной защиты на этой земле, кроме отца своих детей. И как ей быть и куда деть своё горе, если тот, чей очаг она хранит, изгоняет её?

И последнее воспоминание. Начало года 2020-го. Несмотря на инсульт, она с трудом но произносит, обращаясь ко мне:

- Дала 1алаш войла хьо, Дуки! (чеч. "Пусть Творец хранит тебя!")

Она ушла после четырёх дней беспрырывного сна, под утро - не просыпаясь...

Мама, я всё ещё ищу этот самый внушенный тобой Нохчийн Байракх. И если я приду к тебе, так его и не обретя, твой ВНУК - которому ты дала имя - обязательно его обрящет и водрузит его высоко-высоко на крыше нашего отчего дома в Свободной Стране Чеченцев - о которой мечтали ты и наш отец.

ЧТО РАССКАЗЫВАЛА МОЯ МАМА О СОБЫТИЯХ 76-ЛЕТНЕЙ ДАВНОСТИ

Для семилетней Меси новый 1944 год был отмечен необычайно яркими событиями, переполнявшими её сердце радостью до самых краев. Во-первых, она получила как лучший ученик первого класса, особый подарок. Вообще-то новогодние подарки получили все первоклассники, но в её мешочек в дополнение ко всем вкусным вещам положили нечто совершенно изумительное. Под слоем яблок, пряников и леденцов лежал продолговатый предмет, завернутый в красивый фантик с незнакомыми буквами.

Директор школы - Зоя Ивановна - худая русская женщина, которая красила волосы и губы в красный цвет и носила туфли на странных высоких каблуках, объяснила, что это подарок американских детей советским отличникам - настоящий молочный шоколад. Это был первый шоколад её детсР’В­тва, и она ещё не подозревала, что он также и последний, ибо детсР’В­тву её оставалось жить совсем недолго...

Меси с нетерпением ждала окончания предновогодней линейки, чтобы помчаться домой и продемонстрировать эту диковинку отцу. Уступая настойчивости дочурки, отец поднял шоколадку ко рту, всячески хваля её отменный запах, а затем преподнес ей свой подарок - настоящие фабричные санки. "До самого окончания каникул разрешаю тебе ходить на горку кататься каждый день!" - с улыбкой объявил он.

И это была вторая замечательная новость для Меси.

Дни напролет она проводила, катаясь с девочками и мальчиками с горки, что спускалась к речке, а вечером спешила открыть свой сундучок, чтобы достать свое сокровище, раскрыть белоснежную шуршащую фольгу и, откусив маленький кусочек, погрузиться в терпкий запах далекой волшебной страны - Америки, где дети дарят друг другу шоколадки, даже если незнакомы...

Третья чудесная новость была в том, что уже несколько недель у них гостили трое военных: офицер и двое солдат. Отец сказал ей, что они приехали с фронта, чтобы отдохнуть и поправиться перед тем, как снова туда вернуться и продолжать гнать фашистов. С позволения тети Бедаш девочка часто носила военным, что жили в гостевой пристройке под навесом во дворе, еду. Она стучалась и говорила две короткие фразы на русском, подсказанные отцом: "Хотите кушать?" и "До свидания!". Правда, командир хмурился и никогда не смотрел в глаза, зато, когда не было командира, солдаты улыбались и говорили много слов - наверное, благодарили.

Четвертая хорошая новость была в том, что война скоро закончится и самый её любимый дядя - смешливый Алсолт - вернётся домой.

Эту и другие военные новости им доставлял солдат Петро - один из фронтовиков, гостивших у них. Он заходил к ним в дом, когда офицер отлучался по делам, и отец специально покупал для него махорку и чай. Петя любил посидеть с её отцом, разговаривая и выпивая, чашку за чашкой, густо заваренный грузинский чай и куря свою махорку.

Однажды Петро показал несколько фотографий, на которых были женщина в платке рядом с бородатым стариком и девушка в нарядном платье: "Мои родители... моя невеста" - объяснил он дрогнувшим голосом.
Часто Меси слышала слово "война", при котором оба собеседника начинали качать головами и хмуриться.

Отец Меси был главным плотником в колхозе. Он со своей бригадой делал много вещей, нужных для фронта, поэтому его не призвали. Но его двое младших братьев - Ваха и Алсолт - воевали на фронте, как и многие другие молодые мужчины с села.

Меси, которая была особенно привязана к младшему дяде, с замиранием сердца думала о том дне, когда большие руки Алсолта снова подбросят её высоко-высоко - как раньше - до его ухода год назад на войну...

Меси не помнила своей матери - та умерла вскоре после её рождения. Не было даже её фотографии.

Махма - отец Меси - был настолько привязан к памяти почившей супруги, что отказался даже от мысли о второй женитьбе, сколько его ни уговаривали сёстры: "Я не допущу, чтобы у моей Меси была мачеха" - отрезал он.

Таким образом, девочка оказалась единственным ребенком в семье и центром внимания многочисленной родни как со стороны отца, так и со стороны матери: - каждый делал всё, чтобы девочка не чувР’В­ствовала недостатка любви.

Бедаш - младшая сестра Махмы - стала её молочной матерью и уже несколько лет, с тех пор, как мобилизовали её мужа, жила вместе с детьми в отчем доме. Она была настолько внимательна к девочке, что все говорили, что даже родная мать не могла бы быть лучше. Меси пропадала все время в другой половине дома в семье Бедаш, возвращаясь к себе только для того чтобы лечь спать, прильнув к отцу. В то же время на протяжении всей своей недолгой жизни Меси остро ощущала недостаток ласки - той самой, что может дать только родная мать...

Однажды поздно ночью к ним постучался Петро. Он шепотом что-то объяснил отцу и быстро ушел, даже не попив чаю. Когда на следующее утро, 23 февраля, к ним постучал офицер и объявил о выходе с вещами "на земляные работы против немецких танков", Махма и Бедаш понесли с собой по увесистой сумке, полной чуреков и вяленого мяса.

Когда на всеобщем собрании власти отказались объяснить, для чего на "земляных работах" нужны престарелые и грудные дети, и что будет со скотом и хозяйством, которые оставлялись без всякого присмотра, люди поняли: происходит что-то страшное...

Через несколько минут, когда изумленному селу обьявили, что решением партии и правительства их выселяют "за измену Советской власти" в Сибирь* навсегда, люди стали негодовать, но собрание тут же оцепили военные - те самые, что гостили у сельчан целых два месяца. В центре села уже стояла колонна американских "студебеккеров", на которые была дана команда грузиться. Женщины начали причитать, и кое-кто из мужчин и подростков двинулся на солдат. Раздались команды, началась стрельба, несколько человек упало и снег обагрился кровью. Стреляли и в тех, кто оказывал сопротивление, и в тех, кто пытался скрыться. На глазах у всех офицер застрелил седобородого старика, проводившего на фронт троих сыновей, когда тот сказал, что не верит им и не сдвинется с места. Меси прижалась к отцу, дрожа от ужаса; отец сказал: "Не смотри! Не бойся!" и прикрыл ей глаза своей огромной ладонью.

На фото — депортация чеченцев и ингушей. Февраль-март 1944 г.
 
...Меси заметила её в первый же день - девушку с большими голубыми глазами и волосами цвета солнца. Она носилась по всему огромному холодному вагону, откликаясь на просьбы стариков и женщин о помощи. Её красота, её готовность помочь и её энергия юности, казалось, заставляли людей позабыть о том страшном горе, что обрушилось на них. Перехватывая взгляд Меси, смотрящей на неё во все глаза, "Девушка-Солнце", как та назвала её про себя, неизменно успевала улыбнуться девочке. Когда на второй день Меси подошла к ней и, краснея от смущения, сказала: "Будь моей мамой!", Девушка-Солнце обещала ею быть.

Так началось четырехнедельное путешествие, за которое Меси предстояло распроститься с детсР’В­твом навегда. Путешествие из мира, где была жизнь, - хоть и трудная, военная, - в мир совсем без места для жизни, и где в хаосе бессмысленного уничтожения бесповоротно воцарилась власть смерти. Везли их в вагонах, предназначенных для перевозки животных, и совершенно не приспособленных для людей. О бытовых условиях, даже минимальных, не могло быть и речи. Уже через несколько дней начали иссякать съестные припасы. Поезд останавливался часто, но двери не открывали. Их стали открывать только когда начались массовые смерти от холода и жажды.

Каждое утро звучала команда: "Трупы - на вынос!.."

Перед лицом чрезвычайной ситуации стихийно сложился совет вагона. Махма вместе c инвалидом - бывшим фронтовиком и несколькими стариками организовали штаб реагирования и собрали в общую кассу всё ценное. К Девушке-Солнцу и Меси присоединилось еще несколько помощников. Через этого самого фронтовика без одной ноги установили хоть какую-то связь с конвоирами.

Используя свой фронтовой опыт и отличное знание русского языка, с помощью уговоров и денег, ему удавалось выскочить на какой-нибудь станции и раздобыть бесценный кипяток или выменять на приперронной толкучке еду и даже лекарР’В­ства взамен часов или золотых украшений. Почти на каждой станции этот парень на двух костылях своим напором и бесР’В­страшием, звеня многочисленными орденами на гимнастерке и стуча деревянной культей, уходил в неизвестность и возвращался со свертком за пазухой, означавшим спасение нескольких жизней.

Но однажды он поссорился с конвоиром, и тот его застрелил.

Cмерть снова стала косить людей. Гибли в основном от жажды и холода. Лицо Девушки-Солнца тускнело с каждой новой потерей и особенно - когда умирал ребёнок. Если взрослые уходили стойко, понимая всю бессмысленность надежды, то дети, особенно маленькие, умирали с громким протестом, требуя воды, еды и жалуясь на холод и боль.

Девушка-Солнце со своей приемной дочерью Меси - которых весь вагон называл не иначе как "наши ангелы" - несли дежурР’В­ство всю ночь и затихали в каком-нибудь в углу под утро, обхватив друг-дружку исхудавшими руками, в которых жизни оставалось всё меньше.

Каждое утро выносили больше и больше окоченевших тел. Однажды утром Девушка-Солнце не проснулась. Меси сразу всё поняла и с помощью отца закрыла её глаза и подвязала челюсть. Один из стариков только было начал читать отходную молитву, как раздалась команда: "Трупы - на вынос!".

Длинные толстые косы цвета солнца рассыпались из-под платка и теперь извивались на закопченном снегу, обнаруживая своё великолепие в полной мере, на изумление и репрессированных, и конвоиров. Военные торопили качающихся от истощения мужчин и тело девушки осталось лежать на перроне на боку, с лицом, обращенным вслед уходящему поезду.

Меси прильнула глазом к щели в закрытых дверях и смотрела в лицо Девушке-Солнцу пока поезд не тронулся. А потом обернулась и - впервые в жизни - произнесла страшные слова проклятия. Голос девочки был спокоен, но сквозь скрежет колёс каждое слово раздавалось чётко в обледенелом вагоне:

- О, Господь! Убей русских - всех до единого!..

И тут случилось то, чего не случалось никогда - на неё подняли руку. Меси застыла ошарашенная, зажимая обоженный пощечиной рот, впившись широко раскрытыми глазами в тётю Бедаш... Через несколько мгновений в затихшем вагоне смерти раздалась фраза, которую услышали и запомнили все: самый дорогой для девочки голос - голос отца – отчеканил:

- Меси - нет! Иначе мы уподобимся им!..