Хлебом единым

«Это вой­на вста­ла меж­ду на­ми, меж­ду
мной и при­родой. Ког­да цве­ли виш­ни,
я ви­дела фа­шис­тов в род­ном Жи­томи­ре».

Свет­ла­на Алек­си­евич
 

При­вок­заль­ный гру­зовик ос­та­вил жен­щи­ну с ре­бен­ком у не­боль­шо­го, шум­но­го ба­зара. Здесь, как и в Таш­кенте, ря­било в гла­зах от оби­лия ав­густов­ских фрук­тов и ово­щей      – Бог слов­но по­казы­вал до­рогим гос­тям глу­боко­го ты­ла ку­сочек об­ще­го для всех лю­дей мир­но­го Рая; осо­бен­но впе­чат­ля­ли «за­мор­цев» ди­ковин­ные боль­шие гра­наты; изо­билие ка­залось бес­ко­неч­ным.

Жен­щи­на быс­тро наш­ла ука­зан­ный в ад­ре­се боль­шой дом с ог­ромны­ми рез­ны­ми во­рота­ми, ко­торый, как вы­яс­ни­лось, был кон­фиско­ван у бо­гато­го куп­ца; здесь уда­лось раз­местить це­лых че­тыр­надцать се­мей, все из се­вер­ных чуж­бин      – же­ны и де­ти фрон­то­виков, ста­рики. В от­ве­ден­ной для пос­ледне­го но­восель­ца уз­кой ка­мор­ке вто­рого яру­са не бы­ло ни­чего, кро­ме па­ры ста­рых мат­ра­цев и по­тус­кнев­шей сто­ловой по­суды; на две­рях ком­на­ты за­бот­ли­во по­вешен на гвоз­дик лис­ток с над­писью: «Ста­нис­ла­ва Зар­ницкая, Жи­томир, Ук­ра­ина».

Ук­ра­ин­ка тог­да смот­ре­ла на свое но­вое жи­лище как на вре­мен­ное прис­та­нище: воз­вра­щение Зар­ницких до­мой, в род­ной сер­дцу Жи­томир, ка­залось тог­да сов­сем близ­ким. Тя­желее бу­дет, уве­рена бы­ла она, при­выкать к раз­ме­рен­ной жиз­ни это­го пыль­но­го вос­точно­го го­рода, к сов­мес­тно­му бла­гопо­лучию, к «ба­сур­ман­ской» еде.

Пер­вая во­ен­ная осень для но­вых жиль­цов до­ма про­лете­ла на удив­ле­ние быс­тро,      – без ес­тес­твен­ных для бабь­его царс­тва ссор. Жизнь эва­ку­иро­ван­ных по­ка еще ве­село кру­тилась в тре­уголь­ни­ке «обо­рон­ный за­вод с об­щим реп­ро­дук­то­ром      – ком­на­ты с тус­клым све­том      – единс­твен­ный в го­род­ке парк». Влас­тво­вало то ред­кое сос­то­яние эй­фо­рии бла­годар­но­го гос­тя, ког­да стес­ни­тель­ность пе­рехо­дила в уве­рен­ность, а уве­рен­ность      – в долг бу­дуще­го гос­тепри­имс­тва.

По­ез­да при­ез­жа­ли и при­ез­жа­ли, а го­родок уже не мог вмес­тить всех при­быв­ших. К кон­цу де­каб­ря, в бес­по­щад­но лю­тую для этих кра­ев зи­му, к не­имо­вер­но плот­но за­селен­ным до­мам эва­ку­иро­ван­ных не­замет­но про­тянул свои щу­паль­ца Го­лод.

Поч­ти опус­тел, прев­ра­тив­шись в ря­довую тол­кучку, ба­зар; с улиц ста­ла хищ­ни­чес­ки ис­че­зать жив­ность      – со­баки, кош­ки. Из пар­ка про­пада­ли де­ревья, оче­вид­но, их ис­поль­зо­вали как топ­ли­во. Лю­ди пос­те­пен­но по­кида­ли бла­годат­ный в осень го­род, пе­ресе­ля­ясь в по­ка еще не ох­ва­чен­ные го­лодом ок­рес­тные киш­ла­ки.

Тя­желее все­го при­ходи­лось оди­ноким, сла­бым и боль­ным. Вы­ходив­шие из до­мов за по­куп­ка­ми ис­то­щен­ные ста­рики сколь­зи­ли по об­ле­денев­шим тро­ту­арам, час­то не­наро­ком па­дали, с хрус­том ло­мая се­бе кос­ти. Не­кото­рые ос­та­вались ле­жать на мес­те, прис­ло­нив­шись спи­ной к фо­нарю или об­няв ру­ками улич­ную чу­гун­ную тум­бу. Не­мощ­но сно­вал по го­роду ус­тавший от чу­жих бо­лей и го­ря единс­твен­ный фа­этон ско­рой по­мощи. На­чав­ший­ся от гря­зи, вшей, го­лода сып­няк ско­сил поч­ти треть го­род­ка.

Осу­нулись ли­ца го­рожан, рез­ко обоз­на­чились кос­ти на их те­лах, ут­ра­тилась сте­пен­ность по­ход­ки.

…Страш­ные, по­кинув­шие го­лову де­сять лет на­зад сны вновь ста­ли бу­дить Ста­нис­ла­ву, тре­вожа ви­дени­ями. Де­дов­ская рас­писная ха­та… род­ная мо­ва… дет­ки иг­ра­ют в до­мики… де­воч­ки пе­кут ку­личи из гли­ны… ва­рят га­луш­ки из кам­ней… и пот­чу­ют гос­тей. А еще сни­лись ле­пеш­ки из ко­ры ли­пы… сос­но­вые шиш­ки… борщ из кра­пивы… жа­реные ежи… про­давав­шие на тол­кучке ржа­ной хлеб ху­дющие ба­бы.

Не­выно­симо хо­телось мя­са, жи­ра, ржа­ного хле­ба, сви­ного са­ла и вод­ки.

Вряд ли Зар­ницкая мог­ла пред­по­ложить, что имен­но ей, по­любив­шей­ся всем «тё­те Ста­се», в эту наг­ря­нув­шую вмес­те с го­лодом не­из­вес­тную зи­му при­дет­ся об­ду­мать свой собс­твен­ный, ты­ловой ге­ро­изм; ре­шить, как пре­одо­леть ма­лень­ко­му бабь­ему царс­тву му­ки го­лода и сох­ра­нить нев­ре­димы­ми хо­тя бы до вес­ны жиль­цов собс­твен­но­го до­ма.

«Не цель­ная ха­та, а пят­надцать от­дель­ных ку­хонь, с бур­жуй­ка­ми, лам­па­ми, при­муса­ми каж­дая; це­лый ху­торок; все коп­тит до слез, ос­тавляя пос­ле се­бя тер­пкий уголь­но-ке­роси­новый за­пах,      – рас­сужда­ла про се­бя сво­им хо­зяй­ским умом Ста­нис­ла­ва.      – И все жиль­цы      – бед­ные, за­вод­ские, мо­лящи­еся на хлеб­ные кар­точки. Не луч­ше ли объ­еди­нить кух­ни в од­ну боль­шую в прис­трой­ке с од­ним ба­сур­ман­ским ка­заном и од­ним, со­еди­нен­ным во­еди­но, длин­ным сто­лом? На­до убе­дить баб и на­ших “ба­ба­ев” поп­ро­бовать по­жить об­щим хо­зяй­ством, вес­ти учет об­щих де­нег хо­тя бы не­делю! На­до вы­жить лю­бой це­ной!»

Дру­гие хо­зяй­ки с Зар­ницкой сог­ла­сились, хо­тя и не сра­зу, осо­бен­но упорс­тво­вали ра­ботав­шие в ноч­ную сме­ну,      – и но­вая не­деля до­ма на­чалась со Cта­сино­го ук­ра­ин­ско­го бор­ща, бла­го у спе­кулян­тов при же­лании мож­но бы­ло най­ти де­шевые таш­кент­ские кон­цен­тра­ты.

Два чет­верга го­тови­ли для трех до­мов плов со­седи-уз­бе­ки; еще два дня      – кор­ми­ли шав­лей и ма­шевой ка­шей. Де­тей по­или све­жевы­жаты­ми со­ками при­пасен­ных гра­натов и за­рытой мор­ко­ви, да­вали им раз­мель­чен­ную в сту­пе я­ич­ную скор­лу­пу; от прос­туд по­могал про­жарен­ный и горь­ко­ватый на вкус са­хар; иног­да ва­рили на при­мусе до­бытый на скла­дах-за­пас­ни­ках прос­ро­чен­ный шо­колад.

Кух­ня прев­ра­тилась в ма­лень­кий удач­ный са­моде­ятель­ный об­ще­пит; сто­ловая ста­ла всем, она ус­пешно за­меня­ла да­же дет­ский клуб. Здесь за сто­лом пос­ле еды го­тови­ли уро­ки, об­сужда­ли чу­жие жиз­ни, чи­тали пись­ма с фрон­та. Опас­но­го оди­ночес­тва в го­лод, уве­рена бы­ла Зар­ницкая, тут быть прос­то не мог­ло. А глав­ное      – жи­телей до­ма все ре­же и ре­же ви­дели в длин­ных оче­редях за про­дук­та­ми и топ­ли­вом.

Так прош­ло две не­дели, по­ка в вос­кре­сенье в дом не наг­ря­нула «ко­мис­сия по об­разцо­вому бы­ту».

Низ­ко­рос­лый, с юр­ки­ми гла­зами ста­ричок, про­давец со­сед­не­го прод­ма­га, по­казал ук­ра­ин­ке жа­лобу: «груп­па жиль­цов» со­об­ща­ла в проф­ком за­вода, что «Зар­ницкая за­рази­ла ок­ру­жа­ющих ку­лац­ки­ми по­вад­ка­ми», «ку­па­ет­ся в сме­тане», «не пус­ка­ет к боль­ным де­тям вра­чей», «за­нима­ет­ся зна­харс­твом», «во­ру­ет аме­рикан­скую гу­мани­тар­ную по­мощь» «и во­об­ще вы­ража­ет сом­не­ние в по­беде со­вет­ско­го на­рода над фа­шис­та­ми».

Та­кой под­лости в до­ме Зар­ницкой не ожи­дали.

– Я вам не ка­кая-ни­будь при­базар­ная Ма­русич­ка,      – от­ве­тила, оп­ра­вив­шись от на­ветов и соб­рав весь свой за­пас рус­ско­язы­чия, Зар­ницкая.      – Так что по­бала­кай­те с ку­мами со сво­ей ли­повой жа­лобой в дру­гом мес­те. И во­об­ще      – пош­ли вы все со сво­ей ко­мис­си­ей из Жи­томи­ра в Пен­зу.

Вся­ких ко­мис­са­ров Зар­ницкая не лю­била и зна­ла их сла­бые мес­та: чер­ные «пи­капы» с ноч­ны­ми пай­ка­ми из спец­рас­пре­дели­телей в до­ма пар­тий­ных ра­бот­ни­ков (и это зна­ли мно­гие) сно­вали и здесь в хо­лод­ное и го­лод­ное вре­мя.

В Пен­зе и Жи­томи­ре ува­жа­емые чле­ны ко­мис­сии, ско­рее все­го, не бы­вали, но от та­кой уве­рен­ности Зар­ницкой в сво­ей пра­воте опе­шили. Все зна­ли, что шу­тить с ра­бочи­ми фаб­ри­ки, шив­ши­ми одеж­ду для фрон­та, бы­ло опас­но: ше­потом они го­ворить не уме­ли, и на­чаль­ство всег­да при­нима­ло их сто­рону.

Ко­мис­сия спеш­но ре­тиро­валась.

В глу­бине ду­ши Ста­нис­ла­ва жа­лела по­явив­шихся нед­ру­гов, ведь ими то­же дви­гал Го­лод      – за­висть уто­ляла его, но ук­ра­ин­ка ни­как не по­нима­ла и не при­нима­ла вра­гов, до­бав­лявших яду в та­рел­ки не­до­едав­ших де­тей.

Трус­ли­вый бо­рет­ся с храб­рым хит­ростью, и еще че­рез день кто-то умуд­рился средь бе­ла дня обок­расть Ста­сину ком­на­ту. Ук­ра­ли все не­хит­рые при­пасы: су­шеные фрук­ты и ово­щи, длин­ную рез­ную бу­тыль с го­рил­кой, от­ло­жен­ное на праз­дник са­ло. На кро­вати ле­жала пред­назна­чав­ша­яся, оче­вид­но, ей за­пис­ка: «Хох­лы, уби­рай­тесь вон!».

Во­ра быс­тро вы­чис­ли­ли      – мес­тная ми­лиция ус­пешно раз­би­рала и не та­кие хи­щения; опус­то­шен­ная Ста­сина бу­тыль об­на­ружи­лась на вит­ри­не со­сед­не­го прод­ма­га: про­давец ока­зал­ся не толь­ко жа­ден, но и глуп. Там же, на скла­де, наш­ли и за­пасен­ные Зар­ницкой меш­ки с су­шены­ми ово­щами и фрук­та­ми.

Са­мая пе­редо­вая до­маш­няя кух­ня го­род­ка ре­шила по слу­чаю по­им­ки во­ра и на­ход­ки ук­ра­ден­но­го ус­тро­ить праз­дник      – на всю ма­хал­лю.

И, хо­тя рус­ский язык в этом, став­шем те­перь зна­мени­том, до­ме зна­ли все,      – ев­реи и бе­лору­сы, по­ляки и по­волж­ские нем­цы, уз­бе­ки и тад­жи­ки,      – те­тя Ста­ся на ра­дос­тях об­ра­тилась к лю­ду по-ук­ра­ин­ски:

– Як­що Бог при­веде вас в наш край, то відвідай­те моє рідне се­ло Дзікун­ка, при­гощу чар­кою горілки і са­лом. При­гощу вас і кумів ка­расем, щу­кою, оку­нем,      – вы­сокая, в ста­ром платье с вы­шив­кой жен­щи­на при этом всплак­ну­ла.

Зар­ницкую еди­ног­ласно наз­на­чили ру­ково­дить той са­мой ко­мис­си­ей. За­седа­ла ко­мис­сия, как пра­вило, под плов с ай­вой и фа­солью или Ста­син борщ, пред­по­читая изу­чению пи­сем ре­аль­ную по­мощь на­селе­нию.

Со всех угол­ков го­род­ка в быв­ший ку­печес­кий дом при­ходи­ли на­бирать­ся опы­та.

Сме­кал­ка и на­порис­тость по­беж­да­ли го­лод.

…В со­бирав­шу­юся бы­ло сдать­ся фа­шис­там Бу­хару приш­ла вес­на, с дол­гождан­ны­ми пер­вы­ми ви­тами­нами, мо­лодой зе­ленью, взбод­ривши­мися ба­зара­ми и дур­ма­нящим бла­го­уха­ни­ем бе­лых ака­ций. «Эх, вер­нуть­ся бы ско­рее на ро­дину,      – все ча­ще меч­та­ла Ста­нис­ла­ва,      – по­гулять бы в пар­ке в лун­ную ук­ра­ин­скую ночь, и не под кле­кот гор­лиц, а под со­ловь­иные тре­ли, и не под ак­ци­ями, а вды­хая аро­мат си­рени!» Зем­ля на ро­дине та­кая бо­гатая, что по­садишь пру­тик      – яб­ло­ня са­ма вы­рас­тет.

Вот за­кон­чится вой­на, жин­ка Ста­нис­ла­ва пе­ре­едет жить на Жи­томир­щи­ну,      – чтоб скон­чать­ся там от зло­упот­ребле­ния го­рил­кой и са­лом и быть по­хоро­нен­ной ря­дом с ма­терью и бать­кою.

По ве­сен­не­му го­род­ку сно­вали, слов­но оч­нувши­еся от хо­лода, ра­зук­ра­шен­ные фа­это­ны. В до­во­ен­ном Жи­томи­ре та­мош­ние ди­лижан­сы бы­ли свет­лы­ми, с сы­тыми и над­менны­ми ку­чера­ми.