ЗВЕРЬ (Рассказ)

- Ну и ка­кого чер­та вы сю­да при­пер­лись?

Эта фра­за вспо­рола ти­шину лу­жай­ки, на  ко­торую бы­ли вы­несе­ны сто­лики из боль­нич­ной ка­фуш­ки, по­сеща­емой хо­дячи­ми боль­ны­ми да родс­твен­ни­ками ле­жачих. К то­му же фра­за эта со­дер­жа­ла два про­тиво­речия – во-пер­вых, в боль­ни­це та­кой воп­рос не­умес­тен по су­ти, а во- вто­рых зву­чало это стран­но по фор­ме -веж­ли­вое "вы" и "при­пер­лись"! Глот­нув сво­его лю­бимо­го "экс­прес­со", я отор­вал гла­за от мо­биль­но­го те­лефо­на, взгля­нул на двух по­жилых муж­чин, си­дев­ших нап­ро­тив ме­ня, и по­нял, что ни­каких про­тиво­речий нет. И "сю­да" – не оз­на­ча­ет в "Боль­ни­цу" , и "Вы", пусть об­ра­щен­ное к од­но­му че­лове­ку, не со­дер­жит в се­бе от­тенка веж­ли­вос­ти. Все ку­да гло­баль­нее.

  Пря­мо пе­редо мной си­дел весь­ма по­жилой ук­ра­инец, с щи­рыми уса­ми. Чу­ба у не­го не бы­ло, оче­вид­но по­тому, что вы­пал – вмес­те со всем ос­таль­ным. Ко­жа – бе­лая, как бу­мага - вы­дава­ла в нем ре­пат­ри­ан­та или бе­жен­ца со ста­жем не бо­лее трех-че­тырех не­дель.  Му­жика яв­но зва­ли Та­рас. Шев­ченко или Буль­ба – не­важ­но, глав­ное – Та­рас!

  Его ата­ковал не ме­нее вет­хий ин­телли­ген­тно­го ви­да нек­то в вя­заной ки­пе точь-в-точь, как у ме­ня. Имен­но он и про­из­нес эти ксе­нофоб­ские сло­ва.

- Ох, и нас­лу­шал­ся я все­го это­го  здесь, в Из­ра­иле!- по­мор­щась, отоз­вался ино­земец.– Да­же без осо­бой оби­ды или го­речи, а прос­то с ка­кой-то грус­тной ус­та­лостью. 

- А кто вас сю­да звал! – за­паль­чи­во взвиз­гнул мой еди­нове­рец и, по­вер­нувшись к ук­ра­ин­цу спи­ной, де­монс­тра­тив­но стал про­тирать оч­ки чер­ной бар­хоткой.

- Но ведь там вой­на! – на­чал я. – Как же мож­но?... Их же уби­ва­ют!

- Уби­ва­ют, го­вори­те? – вски­нул­ся оч­кастый ан­гел-об­ви­нитель. – А они не уби­вали? Или, мо­жет рас­ка­ялись в том, сколь­ких ев­ре­ев уби­ли? Вот пусть те­перь ис­ку­па­ют! Баб­ку мою!...Хоть кто за нее из­ви­нил­ся?

-В вой­ну? – учас­тли­во спро­сил я.

Он мот­нул го­ловой.

- Бан­де­ра?

- При­чем здесь Бан­де­ра? Пле­вал я на ва­шего Бан­де­рУ! Пет­лю­ра!

   Ого! Вот врет-то! Еще бы ска­зал: "Хмель­ниц­кий!"

И точ­но:

- В Прос­ку­рове! Сей­час – Хмель­ниц­кий.

   Я с тру­дом скрыл улыб­ку. А впро­чем... мне – семь­де­сят. Он выг­ля­дит лет на де­сять стар­ше ме­ня.  Моя ба­буш­ка ро­дилась в 1906, зна­чит, его зап­росто мог­ла – лет на де­сять рань­ше.  Но моя умер­ла в семь­де­сят седь­мом. А его?

    Слов­но ус­лы­шав мой воп­рос он отоз­вался. – В во­сем­надца­том это бы­ло!

- В ка­ком-ка­ком? -пе­рес­про­сил ук­ра­инец, и вдруг на­чал хо­хотать. Ев­рей сжал ку­лаки и го­тов был на не­го бро­сить­ся, но тут хо­хот вдруг прек­ра­тил­ся, и мы уви­дели, что по бе­лым ще­кам "Та­раса "  по­тяну­лись сле­зы, доб­ра­лись до усов и в них уто­нули. 

   - Вы из­ви­ните, - за­гово­рил он, при­чем на пра­виль­ном рус­ском язы­ке, без вся­кого ак­цента, раз­ве что с ук­ра­ин­ским  h и с прес­ло­вутой юж­но-рус­ской пе­вучестью. – Прос­то... прос­то это и тра­гич­но и чуть-чуть за­бав­но.

- Что за­бав­но? – воз­му­тил­ся мой соп­ле­мен­ник. – Что мою баб­ку уби­ли?

- Ага. И мою то­же. 

  Я по­чувс­тво­вал се­бя маль­чиш­кой ря­дом с дву­мя эти­ми вось­ми­деся­тилет­ни­ми од­ра­ми.  

  - А ва­шу – кто? -  спро­сил я Та­раса, от­вернув­шись от его впав­ше­го в сту­пор оп­по­нен­та.

- Фру­ма! – ска­зал он, и имя это отоз­ва­лось во мне чем-то очень зна­комым, толь­ко ни­как не вспо­мина­лось - чем. 

– Моя ма­ма – царс­тво ей не­бес­ное –он пе­рек­рестил­ся! -  бы­ла ро­дом из по­сел­ка Уне­ча. И вот приг­на­ли в этот по­селок ки­тай­цев да ка­захов, быв­ших же­лез­но­дорож­ных ра­бочих, а ны­не бой­цов ЧК. Ко­ман­до­вала ими ко­мис­ссар­ша Фру­ма... Да ма­ло ли бы­ло та­ких фрум...

   Пос­ледняя фра­за проз­ву­чала бы как ан­ти­семит­ская,  но на фо­не той пур­ги, ко­торую толь­ко ято нес тре­тий учас­тник на­шей дис­куссии,  про­тес­то­вать бы­ло как-то не то­го! 

  А Та­рас про­дол­жал:

- Фру­ма «же­лез­ной ру­кой» на­води­ла  по­рядок. В ко­жаной кур­тке, крас­ных ко­жаных шта­нах, с из­вечным ма­узе­ром, и в ок­ру­жении ко­сог­ла­зых оп­рични­ков, она хо­дила по улоч­кам по­сел­ка, вы­ис­ки­вая вра­гов ре­волю­ции. А вра­гом мог стать лю­бой - ре­бенок, ста­рик, про­хожий, бро­сив­ший на нее ко­сой взгляд. Ну, ко­неч­но, преж­де все­го был под ко­рень вмес­те с семь­ями вы­резан весь бур­жу­аз­ный эле­мент, ну, там у ко­го до ре­волю­ции ма­газин­чик был или мас­тер­ская, по­нят­ное де­ло - еже­ли кто в цар­ской ар­мии али по­лиции слу­жил. А мо­его де­да к Фру­ме при­тащил ки­та­ец ка­кой-то, ябед­ни­чал, буд­то дед про­тив влас­ти со­вет­ской аги­тиро­вал.  Ну, тут со­седи всту­пились, го­ворят: "Ки­та­ёз ваш по-рус­ски ни бе, ни ме, от­ку­да ж он зна­ет, что Фе­дор там го­ворил.." Ну, Фру­ма и их то­же....

  Он вдруг за­мол­чал.

- Ну, а  ба­буш­ка ва­ша?

- А баб­ку с де­дом вмес­те шлеп­ну­ли. По­ка суд да де­ло, мать мою – ей го­дик был, - сес­тра стар­шая уво­лок­ла. Те­тя моя Па­ня. Сте­пани­да, зна­чит. По­дались в Брянск. Там род­ных наш­ли. От­ту­да, на Ук­рай­ну пе­реб­ра­лись.

- Пос­той­те-пос­той­те! Ведь Брянск это Рос­сия . Так вы, вы­ходит, рус­ский!

- Хо­хол я! – твер­до ска­зал Та­рас.

Да лад­но – хоть гот­тентот, мне-то что!

   А "гот­тентот" меж тем про­дол­жал:

- Я по­том ин­те­ресо­вал­ся, что с Фру­мой ста­ло.

- А за­чем?

Он пос­мотрел на ме­ня как на иди­ота, и я по­нял, что дей­стви­тель­но иди­от.

- Ее ж в ли­цо на­зыва­ли па­лачом. Так и кри­чали,: "Вон Хай­ка -па­лач идет!" И раз­бе­гались.

- А по­чему Хай­ка?

- А хрен его зна­ет! Но ей нра­вилось.

"Все-та­ки есть в рас­ска­зе его на­лет ан­ти­семи­тиз­ма, - по­дума­лось мне. - Но где-то я уже чи­тал про эту Фру­му-Хай­ку..."

  -  Од­на бе­да бы­ла – боль­но мал по­село­чек Уне­ча. За нес­коль­ко ме­сяцев и все­го двес­ти расс­тре­лян­ных. Не раз­гу­ля­ешь­ся! Но тут под­фарти­ло на­шей Фру­ме.- встре­тила она муж­чи­ну сво­ей меч­ты – это­го... ну как его, Ни­колая, ну...

   Он сму­щен­но за­щел­кал паль­ца­ми

- Ну еще это...

     Му­чимый де­мен­ци­ей ста­рик вдруг за­пел:

 -  "Мы сы­ны бат­рацкие, Мы за но­вый мир!" – и вдруг зат­кнул­ся, вы­пучив гла­за, об­вел взгля­дом си­дев­щих не­пода­леку за мра­мор­ным сто­ликом мо­лодых ара­бов в бе­лых ха­латах, как бы ища, кто бы прик­рыл ему спи­ну в схват­ке с приб­ли­жа­ющим­ся Аль­цгей­ме­ром.

- Щорс! – вык­рикнул я, слов­но про­тяги­вая сле­гу то­нуще­му в бо­лоте собс­твен­но­го скле­роза. 

- Точ­но, Щорс!... – с об­легче­ни­ем вы­дох­нул "хо­хол" и да­же утер бе­лый лоб бу­маж­ной сал­феткой.- Итак, при­ходит в Уне­чу от­ряд быв­ше­го цар­ско­го офи­цера, а ны­не крас­но­го ко­ман­ди­ра – Ни­колая Щор­са. И на­чал­ся у них бур­ный ро­ман. А осенью то­го же го­да они да­же по­жени­лись или, как тог­да го­вори­ли, рас­пи­сались.

- Да! - вспом­нил я. – До то­го она бы­ла Фру­ма Хай­ки­на! Вот от­ку­да Хай­ка-па­лач!

- Ну, "па­лач" не по­тому, что Хай­ки­на, - уточ­нил ста­рик, - а по­тому что...  Рас­ска­зыва­ют, по­том уже, в Клин­цах, все в тех же крас­ных шта­нах, на ко­не, с ма­узе­ром на бо­ку, ткнет на­гай­кой в ко­го-то из про­хожих, то­го и во­локут к стен­ке. Пря­мо на гла­зах у же­ны и де­тей.  А то и са­ма на пол­ном ска­ку паль­нет из ма­узе­ра! И ведь ни­ког­да не про­маза­ла.

- А вы ее хоть раз ви­дели? – спро­сил я.

Та­рас мот­нул го­ловой.

- От­ку­да же вы та­кие под­робнос­ти зна­ете?

- Ин­те­ресо­вал­ся, - от­ве­чал он. – Ведь  убий­ца! Год це­лый, а то и пол­то­ра бы­ла убий­цей! Так хо­телось доб­рать­ся до нее.

- И что бы вы сде­лали?

- Ну, для на­чала гля­нул бы ей в очи ка­рие! Го­ворят, кра­сави­цей бы­ла!... Мне по­нять ее нуж­но бы­ло.

- А ес­ли бы по­няли, то что даль­ше? Уби­ли бы?

- Во-во! - вдруг за­гово­рил мой еди­нове­рец, о ко­тором я, чес­тно го­воря под­за­был за при­ят­ной бе­седой. – Уби­вать – это по ва­шей час­ти. Мас­те­ра!

- Мо­жет, и убил бы... – за­дум­чи­во про­гово­рил Та­рас. – Толь­ко не ее.

- А ко­го же?

- Зве­ря, ко­торый в ней жил...

- То есть?

- Она же до ре­волю­ции за­кон­чи­ла  учеб­ное за­веде­ние для бла­город­ных де­виц, где  в обя­затель­ной прог­рамме обу­чали тан­цам, бла­город­ным ма­нерам, му­зыке и за­кону Бо­жи­ему.

При тих сло­вах мой со­бесед­ник  ОПЯТЬ пе­рек­рестил­ся, а я уди­вил­ся – как это вдруг – ев­рей­ка и... по­том вспом­нил ав­то­би­ог­ра­фию Алек­сан­дры Бруш­тейн и по­нял, что эле­мен­тарно. 

   А Та­рас меж тем про­дол­жал:

- Так вот, рас­ска­зыва­ли про нее, что в про­межут­ках меж­ду расс­тре­лами, она, са­дилась от­ды­хать на кры­леч­ко у вхо­да в ВЧК, и, еже­ли хо­тела, спус­ка­ла свои ко­жаные шта­ны и от­ли­вала пря­мо на ко­сых гла­зах сво­ей сви­ты. По­том на­тяги­вала шта­ны и шла даль­ше расс­тре­ливать.

    Я пред­ста­вил се­бе все это и по­чувс­тво­вал, что сей­час "экс­прес­со" пой­дет об­ратно.

- Так вот и по­думал я, - не умол­кал Та­рас, - что  каж­дый че­ловек это клет­ка, в ко­торой си­дит ди­кое жи­вот­ное. Ве­ра, мо­раль, ци­вили­зация не да­ют это­му жи­вот­но­му выр­вать­ся на­ружу. Но вот приш­ла ре­волю­ция, яви­лась, я бы ска­зал, ре­волю­ция, гря­нула-наг­ря­нула и раз­несла в ще­пы эту клет­ку. И жи­вот­ное, ко­торое она вы­пус­ти­ла на во­лю из этой ин­телли­ген­тной де­вуш­ки, кур­систоч­ки, ока­залось ди­ким кро­вожад­ным  зве­рем, и вот его-то, по­думал я, ес­ли что, при­дет­ся убить.

- И что ж не уби­ли?

- Так ведь ког­да я даль­ше стал сле­дить за на­шей с ва­ми ге­ро­иней... Ведь что выш­ло?! Увез­ла она Щор­са сво­его в Са­мару, схо­рони­ла, а на фронт по­том не вер­ну­лась, и в ЧК не вер­ну­лась. Ста­ла се­рой мыш­кой, взя­ла но­вую фа­милию – Рос­то­ва, пош­ла учить­ся на тех­ни­ка.  Вот и по­думал я – то ли зверь этот от­гу­лял и сдох, то ли в ко­го дру­гого все­лил­ся, то ли в по­ля ушел ку­роле­сить...

  - Ну, во-пер­вых, нас­коль­ко мне из­вес­тно – а я как раз за­нимал­ся со­вет­ской ГЕБ­БЕЛЬ­СОВ­ЩИ­НОЙ -  не­дол­го она в се­рых мыш­ках хо­дила – как Ста­лин объ­явил Щор­са "ук­ра­ин­ским Ча­па­евым", как вы­волок­ли ее на свет – так до са­мой сво­ей смер­ти в 77-м го­ду и про­рабо­тала она вдо­вой Щор­са – и филь­мы о нем кон­суль­ти­рова­ла, и с лек­ци­ями выс­ту­пала, так что по­ка­яни­ем там и не пах­ло.

- При чем здесь по­ка­яние? Зверь го­ворю, ис­чез!

- Да ни­куда он не ис­че­зал. Я еще маль­чиш­кой чи­тал в са­миз­да­те вос­по­мина­ния од­но­го то­вари­ща, при­яте­ля ее внуч­ки. Так вот он возь­ми, да и ляп­ни при ней, дес­кать, уви­дел бы Щорс, в ка­кой ни­щете жи­вет тот са­мый на­род, за ко­торый он жизнь от­дал, и в ка­кой рос­ко­ши – слу­ги это­го на­рода, он бы этих слуг ша­шеч­кой по­рубал. И зна­ете, что ему с эн­ту­зи­аз­мом от­ве­тила ва­ша Фру­ма?

- Что? – вы­дох­нул ук­ра­инец.

- "Ес­ли бы ты по­пал­ся мне в 18-м го­ду, я бы те­бя ЧПОК­НУ­ЛА!"

   И тут, сжи­мая ку­лаки , за­гово­рил мой еди­нове­рец:

- Да сво­лочь она бы­ла, сво­лочь! Мно­го, мно­го бы­ло сво­лочей сре­ди на­ших! Но есть раз­ни­ца – раз­ве тол­пы на­ших шли уби­вать ук­ра­ин­цев толь­ко за то, что они ук­ра­ин­цы? Рус­ских за то, что рус­ские? Раз­ве ев­реи ус­тра­ива­ли ко­му-то пог­ро­мы, да­же в тех мес­тах, где бы­ли в по­дав­ля­ющем боль­шинс­тве? Есть сво­лочизм ин­ди­виду­алов, а есть на­род­ный сво­лочизм!

  Та­рас по­жал пле­чами. Нас­ту­пила ти­шина. Мы си­дели над пус­ты­ми бу­маж­ны­ми ста­кана­ми из-под ко­фе, а по­одаль, на тра­ве, стоя на ко­ленях, мо­лил­ся по­жилой араб в боль­нич­ной одеж­де.