Взрослый вундеркинд

Инженер, кандидат технических наук, автор 60 изобретатений, среди которых распространённые домашний аппарат измерения артериального давления, ушной медицинский термометр и автоматический выключатель света с датчиком движений. Капитан городской команды КВН. Исследователь американского университета в Кливленде. Беллетрист, автор книги воспоминаний на английском "Adventures of an Inventor" ("Приключения Изобретателя" и публицистических статей в русско-американской газете "Новое Русское Слово". Основатель четырёх бизнес-компаний. Автор более 90 научных статей и популярного учебника по датчикам (Handbook of Modern Sensors), выдержавшего уже пять изданий. Кинокорреспондент на телевидении и режиссёр короткометражных фильмов. Преподаватель Калифорнийского унивверрситета. Художник, сюреалистические картины которого выставлялись в Сан Диего. Автор "Кругозора"...

И всё это об одном человеке. Якове Фрейдине из Калифорнии. Он - гость нынешнего, февральского, номера "Кругозора".

- Прям, "многостаночник"!.. - хочется воскликнуть, прочтя ваш "послужной список", Яша. Он - словно поговорка: и швец, и жнец, и на дуде игрец. Скажите, в детстве вы были вундеркиндом? Во всяком случае сейчас напрашивается определение: "ВЗРОСЛЫЙ ВУНДЕРКИНД"!  Но взрослый вундеркинд - это же гений!..

- Ну что вы, никакого вундеркиндства не было и в помине. Я занимался многими вещами, но ни в одной ведь не стал лучшим из лучших. Просто я был и есть очень любопытный и недоверчивый. Всё хочется проверить и пощупать самому. А это, кстати, иногда приводит к печальному. Когда мне было 17 лет, я работал электриком на заводе. Моя работа заключалась в испытаниях обмоток огромных электрических генераторов для гидростанций. В первый день мне объяснили, что напряжение на обмотку надо подавать медленно, а не рубильником, а то может возникнуть жуткий скачок тока и всё погорит к чертям собачьим. Я подумал, если это так, то зачем тогда они тут сделали рубильник? Решил, проверить, не обманывают ли меня? И дёрнул ручку этого рубильника. Тут как жахнет! Меня и моего инструктора отбросило на три метра и миллионный город остался без света на полчаса.  Так что любопытство - да, но ума не всегда хватает.

- Идя так необычо по жизни, вы встречались со многими необычными людьми. Чего стоит, например, встреча с бесстрашным Фиделем Кастро, которого вам невольно удалось не на шутку напугать, заставив распластаться на полу; недавно опубликованный в "Кругозоре" ваш рассказ этому посвящён.   Вот фотографии из вашего личного архива: Вы - с известными, даже легендарным люд ьми: советским разведчиком и конструктором электронных систем Бергом, писателем Аксёновым, космонавтами Циблиевым и Лазуткиным. Что вас бъединило? Расскажите…

- Я думаю, опять же любопытство. Причём взаимное. Все примечательные люди, с которыми мне довелось встречаться, сами были очень любопытными. Полагаю, именно это меня с ними и объединяло. Если человек выделяется из толпы, он мне интересен. Не внешним видом, конечно, не панк какой-то с розовыми волосами, а внутренне. Наверное, я тоже некоторым из них чем-то был интересен. Это значит, что мы могли друг другу дать что-то взамен. Иногда это просто нестандартная реакция, или хитрый вопрос, на который собеседник не сразу может ответить, или неожиданный ответ на его вопрос, да мало ли что. Вот к примеру, советский шпион Джо Берг, который в 40-е годы крал американские секреты. Сам он успел удрать, а его друзей супругов Розенберг посадили на электрический стул. У меня с ним были долгие споры на эту тему - моральные и правовые. Я въедливо спрашивал, а он увёртывался, но видно было, что это ему интересно. Он вообще до своих последних дней пытался спасать Россию - типичная еврейская черта. Он изобретал машину для изготовления электронных чипов в российских условия. Я ему был интересен, вроде как оппонент,challenger, нет точного перевода на русский этого слова. Так что вот такие контакты были обоюдными. 

- И всё же: почему такой широченный спектр занятий, почему не сфокусироваться на чём-то одном?

- Однажды подобный вопрос задали Джорджу Бернарду Шоу. Он ответил, что в молодости  девять из десяти вещей, которые он делал, были неудачными. Шоу не хотел стать неудачником, поэтому он делал в десять раз больше вещей, чем другие.  У меня наверное была ещё одна важная причина - радость от самого процесса деланья, а дальше - будет видно, во что это выльется. Я стараюсь в жизни не заниматься тем, что мне или неинтересно или чувствую, что я в этом бездарен. Например, в музыке, которую очень люблю, у меня нет абсолютно никакого таланта. Или вот, скажем, стихи писать не умею и потому не пишу. В отличие от многих.

Сначала увлёкся кино, немного играл в театре, играл в КВН, потом игры кончились и начались медицинские приборы - это было важно, потому, что за инженерную работу я получал зарплату и можно было положить хлеб на стол. Ещё делал разные изобретения, некоторые из которых позволяли на этот хлеб намазывать масло и получался бутерброд. В Америке печатался и по-русски, и по-английски, написал учебник по датчикам для университетов, потом тоже по-английски книгу рассказов, читаю лекции, рисую картинки и вот ещё пишу рассказы, которые публикует Кругозор и другие русскоязычные издания. Наверное что-то ещё делал, сразу не вспомнить. Разумеется весь этот список совершенно ничего не говорит ни о качестве, ни об успехах. Где-то был серьёзный успех, а чаще - просто удовольствие от занятия интересными делами.

- Тогда давайте по порядку. Вы упомянули кино и театр. Что там было?

- С самых ранних лет я влюбился в кино. Моё детство проходило в послевоенное время, мы жили на Урале, в коммуналке, вокруг была серость и тоска. Но когда родители меня водили в театр или кино, где показывали трофейные фильмы "Багдадский Вор", "Тарзан", "Большой Вальс", "Белоснежка и Семь Гномов", я видел другую интересную и красивую жизнь, полную приключений. Я не хотел жить в серости и унылости, я хотел жить там, в этих сказках. Кино и сказки были для меня слиты воедино. И я безумно захотел делать кино. Это было моей идеей ухода в другую, пусть придуманную, жизнь. Голливуд называют фабрикой снов, вот мне хотелось уйти в волшебный сон экрана.

- Но практически это было нереально. Я хотел снимать кино, а в те годы в магазинах любительские камеры не продавали. Хотя, как ни странно, 16-мм плёнку можно было купить. И я решил построить кинокамеру сам. Мне тогда - лет 10 или 11.

Когда я был ещё малышом, родители подарили мне игру "Конструктор" и я научился собирать разные простые механизмы и сооружения. Это выработало у меня уверенность, что самому можно придумать и сделать что-то работающее и новое.

- Игра "Конструктор" дала толчок к вашим изобретениям?

- Весьма вероятно. Очень важно детей с раннего возраста приучать к какому-то творчеству, чтоб они фантазировали, сами придумывали, и, главное - строили своими руками. Не выпекать печенье из магазинного теста и продавать его вместе с лимонадом с лотка прохожим, как учат американских детей их родители, а придумывать что-то своё, новое - это даст творческий заряд на всю жизнь. Вот и у меня была уверенность, что смогу сам построить кинокамеру. Я нашёл в каком-то журнале описание механизма камеры и стал читать всё, что мог найти про шестерёнки, кулачки, грейфер, линзы, проявку киноплёнки и так далее. Сделал эскизы и попросил отца помочь изготовить разные детали. Он работал на заводе, у него были знакомые слесаря и мне кое-что сделали, а что попроще - я сделал сам. От сломанного фотоаппарата приспособил объектив, бабушка мне подарила рукоятку от старой швейной машинки "Зингер".

...Моя камера была похожа на аппарат братьев Люмьеров, которым за 60 лет до того сняли первый в мире фильм: "Прибытие поезда на станцию". Когда камера была готова, отец купил мне ролик плёнки, я её зарядил, поставил камеру на треногу, вытащил это сооружение на улицу, стал крутить ручку и снял свой фильм: "Прибытие трамвая на остановку" - почти как братья Люмьеры. Потом развёл химикаты, проявил плёнку в специальном баке, который построил тоже сам, затем с помощью лампочки переделал камеру в проектор и на белой простыне стал всем показывать своё кино.

- А на профессиональном уровне снимали?

- Я тогда учился в школе и снимал кино в разных любительских киностудиях. Запоем читал всё, что мог найти про производство фильмов, написание сценариев, грим, постройку декораций, свет, химию проявки - абсолютно про всё, связанное с кино. Изучал технику актёрской игры, знал наизусть многие пьесы от Шекспира до Островского. Директор школы нанял для меня частного педагога - актёра драмтеатра Михаила Званцева - и тот учил меня актёрской игре; я даже играл одну детскую роль в драмтеатре, выступал по радио, читал там рассказы Чехова. А с технической стороны я стал экспертом кинотехники, мог снимать профессиональными камерами, ставить свет, записывать звук, монтировать - всё, что надо.

Когда я учился в девятом классе, на Урале было полное солнечное затмение и я пытался его снять кинокамерой из школьной любительской студии, которой сам и руководил. Однако было пасмурно, солнце не выходило из-за туч и ничего не получилось. Тогда я сделал комбинированную съёмку или как сейчас говорят, special effects  и снял фальшивое затмение. Никому не говорил, что это трюк. Выглядело совершенно реалистично.

Директор школы, увидев эти кадры, говорит: неси-ка ты это на телецентр, они такого сами снять не смогли. Он туда позвонил и я на телецентре показал моё затмение солнца. Они просто онемели: у самих ничего не получилось, а тут 15-летний пацан снял так чётко, и тучи ему не были помехой! Студийные кинооператоры стали спрашивать, как я это сделал, но я кинотехнику знал лучше их всех и заморочил им головы.

Тогда главный редактор новостей предложил, чтоб я у них работал нештатным кинокорреспондентом. И я после этого лет восемь снимал сюжеты для вечерних новостей. Мне платили 10 рублей за сюжет - хорошее подспорье к моей стипендии, когда я уже учился в институте. Тогда 10 рублей это были деньги, я снимал пять - шесть сюжетов в месяц. А кроме того стал снимать разные короткометражные фильмы, документальные и игровые тоже снимал. Получал от этого массу удовольствия. 

- Во ВГИК не хотели поступить и стать профессионалом в кино?

- Ну конечно - я об этом только и думал. Но моя мама была против этой профессии. Боялась: мол, это большой риск - а вдруг из меня не получится такой талантливый режиссёр, как, скажем, Эйзенштейн или Ромм? Она говорила, что в искусстве нет места посредственности и решила сама поехать в Москву. Пришла во ВГИК и попросилась на приём к Ромму, чтоб спросить у него совета. Михаил Ильич её принял, она ему всё про меня объяснила, он её внимательно выслушал и сказал, что советское кино это болото, и если ты не квакаешь в унисон, пропадёшь ни за грош. Потом говорит: "Судя по тому, как вы описали вашего сына, он так квакать не станет, потому в кино ему работать не надо". Я тогда на него ужасно обиделся - он ведь меня совсем не знал, что же он мою мать отговаривал и пугал? Со временем я понял: этот мудрый и добрый человек меня спасал. Он был прав. Но я никого не хотел слушать.

Однако в тот самый год, когда я окончил школу и хотел подать документы во ВГИК, Хрущёв принял закон, по которому в любой ВУЗ можно было поступать только после двухлетнего стажа на производстве. Так что киноинститут сразу отпал и я поступил в политехнический - там можно было учиться на вечернем отделении и одновременно работать на заводе. Два года я работал электромонтёром и учился. Вот так и стал инженером.

А кино пересело на скамейку запасных. Впрочем, все годы учёбы я снимал много фильмов в институтской киностудии: документальных и игровых, даже получал за них какие-то призы.

- А КВН?..

- Ну, это просто развлечение. Это ведь не профессия, по крайней мере для меня. У нас в Свердловске была хорошая городская команда. Я там был капитаном, нас показывали по ТВ, мы были очень популярны. Все всегда ждали, когда на сцене появится член нашей команды Саша Дольский - он был замечательным бардом и чудным гитаристом. Его любили и ждали его песен. Но нас быстро "зарезали" - мы были какими-то необузданными и говорили со сцены крамольные вещи, которые раздражали власти. Мы не хотели подчиняться принципу: "сначала завизируй, потом импровизируй". В прямой эфир нас не пускали, ТВ записывало КВН на видео, а потом цензор просматривал и говорил - это вырезать, это тоже. В результате ничего и не оставалось и нас скоро совсем перестали показывать. Нечего было демонстрировать себя слишком умными…

- А после окончания института?..

- С невероятным  трудом и везеньем мне удалось не распределиться в секретные почтовые ящики, что впоследствии если не помогло, то не помешало мне уехать из совка. Я об этом написал в своём рассказе "Спасение из почтового ящика" (Кругозор, декабрь 2015). Стал работать в электронной лаборатории медицинского НИИ. Мой научный руководитель был профессор В.В. Розенблат, очень талантливый и работоспособный человек, особенно если учесть, что он был совершенно слепой. Я в НИИ работал над своей диссертацией, а в дополнение занимался какими-то экзотичными вещами. Вот например, сделал прибор для электро-укалывания, то есть акупунктуры без иголок, выучил карты китайских точек и стал неофициально лечить друзей и знакомых от некоторых болезней. Это было неплохой альтернативой жуткой советской медицине - в Союзе было много хороших врачей, но не было ни приборов, ни лекарств.

- Вы ещё делали опыты с Вольфом Мессингом. Об этом написали рассказ "Вольф Мессинг. За руку с телепатом".

- Да, мне повезло, я познакомился с двумя необычными людьми: с Мессингом и Розой Кулешовой. Раз уже вышел про Мессинга рассказ, не буду повторяться - кому интересно, могут прочитать. Роза была интересным человеком.. Она уверяла, что может видеть кожей, не прикасаясь читать ладонью книгу и делать руками медицинскую диагностику. Она это показывала и у неё что-то получалось. Мне было страшно интересно понять, что это такое, и я уговорил своего шефа принять её к нам лаборанткой, чтоб с ней делать опыты. До того она жила в Нижнем Тагиле и с ней там работали два доктора, но безрезультатно. Ничего не выяснили и даже на неё обозлились. Один из них, Яков Рувимович Фишелев, пытался меня убедить не тратить на Розу время, но я человек настырный, пока сам зубы не обломаю, не успокоюсь. Мы её приняли в лабораторию и я с ней делал много опытов. Наверное напишу он этом отдельный рассказ

- Почему эмигрировали?

- Мне стало скучно там жить. В детстве и юности я думал, что смогу убежать в сказку, в кино, но потом понял - это не решение. Я проработал в НИИ девять лет и там достиг профессионального потолка. Я не имею в виду научные степени. Титулы и погоны это последнее, что меня в жизни интересует. Я получил звание кандидата технических наук, был старший научный сотрудник, ну и что? Делать дальше докторскую? Скучно и неинтересно, а перейти в другой НИИ шансов не было. Были конечно хорошие места, но там либо требовался допуск к секретам - а этого я категорически не хотел иметь, либо в других городах, а туда без прописки не возьмут. Вот и решил, если нельзя поменять рабочий стол, надо менять страну.

- Эмиграция была для вас трудным процессом?

- Не труднее, чем у многих. Мы ждали разрешения недолго, месяца четыре. Я учил французский язык, мечтал попасть в Париж. Был удивительно наивен - мне казалось, что Париж всё тот же, как во времена, когда он был столицей искусств. Мой друг художник, который жил во Франции, звал меня приехать к нему. У меня есть какие-то способности в художественном плане и я надеялся, что смогу там найти себя в этой области. О научной или инженерной работе я даже не мечтал. Французский язык я ещё знал плохо, западных технологий не знал совсем и потому полагал, что эта дорога для меня во Франции закрыта. Психологически я был готов к самым большим трудностям и не ожидал никакой помощи ни от кого. Если бы надо было работать грузчиком или скажем улицы подметать - делал бы это с радостью. Мне хотелось другой жизни, я был молод, мне было чуть больше 30 и я был готов начать всё с нуля. Такой настрой мне потом очень помогал справляться с трудностями - всё оказывалось проще, чем то, к чему я был готов. Я встречал иммигрантов, которые думали, что приехали в рай и были очень огорчены, что тут деньги на деревьях не растут.

- А почему же вы не поехали во Францию?

- Мы жили в Вене уже четыре месяца и ждали визы во Францию, которые нам с женой старался организовать мой друг в Париже, он там был вхож в самые верха, но это всё равно было невероятно сложно. Вот сегодня, если бы я был араб из Сирии, то попал бы туда сравнительно легко, а в 77 году еврею из СССР это было намного труднее. Франция любит арабов больше, чем евреев, это её дело - любовь зла, полюбишь и козла. Вот и напоролась.

В Вене вместе с нами проходил эмиграцию наш друг замечательный виолончелист Борис Пергаменщиков с женой Таней и сынишкой Данилкой, ровесником нашему сыну Роме. Когда они узнали, что я жду французскую визу, Таня мне сказала "Ты сошёл с ума! Ты разве известный художник или киношник? Кому ты нужен в Париже без имени? Ты инженер и учёный. Тебе место в Америке. Езжай туда." Я начал ныть, что я там никого не знаю, как я туда попаду, и так далее. Она говорит: "- Не знаешь, так узнаешь. Посылай свои CV в американские университеты.". Я тогда не знал, что такое CV, но выяснил что это научное резюме, на машинке напечатал по-английски одну страничку, приложил оттиски своих публикаций  и послал в пять американских университетов. Где-то через две недели я из почтового ящика вынул два конверта. В одном была французская виза, в другом приглашение из Кливленда в замечательный университет Кейс-Вестерн на позицию пост-дока. Мы выбрали Америку. Вернее, она выбрала нас.

- Ну и какое было первое впечатление от Америки?

- Вот представьте, мы прожили пять месяцев в красивейшем городе Европы, исходили Вену вдоль и поперёк. И вдруг мы оказались в огромном посёлке. Дома в основном одноэтажные, как у Ильфа и Петрова, добротные, большие, но однообразные и по крыши заваленные снегом. Улицы без тротуаров. Ногами не ходят, только на машинах. Мы туда приехали из рождественской венской сказки и оказались по уши в сугробах. Моя жена Ира, у которой в голове ещё жили прогулки по венским паркам и бульварам, наивно спрашивала у соседей "А где тут у вас гуляют?". Поскольку мы приехали в Америку через Толстовский фонд, еврейские организации нам никакой помощи не оказывали, да мы ничего ни от кого и не ждали. Но к нашему изумлению, сотрудники по университету, которые меня ещё и не знали вовсе, нам сняли квартиру, правда без мебели, принесли туда матрац, кое-какую посуду, два стула и телевизор. Такая доброта и соучастие незнакомых людей нас поразили, мы к этому в совке не привыкли. Тут наступил новый 1978 год и мы его справили вдвоём, сидя на матраце с бутылкой водки, которую привезли ещё из Союза. И мы были счастливы.

- Чем занимались в университете?

- Мой первый босс профессор Ньюмэн на вопрос, что делать, ответил: "продолжайте то, что делали в Союзе". Так что я сам себе выбирал темы, работал с удовольствием. Вся работа была связана с новыми датчиками для медицины. У меня была лаборатория, кабинет, который я делил с пост-доком из Гонконга. Мы с ним часто беседовали, я ему рассказывал про Россию, а он мне про Китай. Потом мои знакомые американцы удивлённо спрашивали, почему я говорю по-английски с китайским акцентом? В университете я как бы начал учиться заново - другие приборы, другие детали, вообще всё другое. Главное - отношения с людьми другие. Это была замечательная школа.

Иммигрантов из Союза тогда было мало, я был как марсианин, и на меня приходили смотреть со всего университета. Помню, однажды я работал в лаборатории, заходит секретарша и говорит: "Тут пришёл человек, который тоже из России, он хочет с вами познакомиться". Я говорю:  пусть зайдёт. Заходит коренастый мужичок, лет под 60 и говорит по-русски с сильным украинским акцентом: "Меня Ваня зовут. Вы шо, с России будытэ? Я сам с под Киева, ещё с после войны. Як война кончилась, так я в Амэрику попал". Чтоб поддержать разговор, я этого Ваню спрашиваю: ну, а как вам нравится Кливленд? А этот сукин сын отвечает: "Ничего, хороший город, тильки жидив много, а так хороший." Дал мне свой телефон и имя назвал: Демьянюк. Как потом выяснилось - военный преступник, служил охранником в концлагере Собибор. И кого только в Америке не встретишь…

(12 мая 2011 года решением Земельного суда Мюнхена Демьянюк был признан виновным в пособничестве убийству 28060 заключенных, преимущественно евреев, в нацистском лагере смерти Собибор, приговорен к пяти годам тюремного заключения и тут же - ввиду его преклонного возраста - отпущен на свободу до рассмотрения поданной апелляции. До нее он не дожил, скончавшись в доме престарелых 17 марта 2012 года в возрасте 91 года /РЕД./)

- Почему же решили уйти из университета?

- Я  там проработал полтора года, а потом сошлись две причины: квартирная хозяйка взвинтила квартплату и моей крохотной зарплаты пост-дока совершенно не хватало. Ирина играла в оперном и камерном оркестрах Кливленда, но и с её заработком всё равно было туго. А кроме того мне хотелось видеть практические результаты своей работы. Продукция университетского исследователя - публикации. Их прочитает с десяток коллег, ну может сотня. Вот и всё. Мне этого было мало. Хотел осязаемых результатов. Знаете, в чём разница между учёным и изобретателем? Учёный пытается понять, как работает то, что изобрёл Бог, а изобретатель сам хочет быть богом и создавать то, что Богу не удалось. Вот наверное у меня была такая амбиция и я стал искать работу в промышленности. Я мечтал жить у моря и потому посылал своё резюме только в восточные и западные штаты. Вскоре нашёл работу в маленькой медицинской компании в Коннектикуте.

- А когда вы начали изобретать?

- Ещё в Союзе у меня было четыре авторских свидетельства, но это так, для самолюбования - практической пользы от этих бумажек не было. В Америке мне опять захотелось что-то придумывать. В 1978 году арабы наложили эмбарго на поставку нефти в Америку, бензина стало мало. У бензоколонок выстраивались вереницы машин. Я стал думать, а что я могу сделать, чтоб помочь? Однажды я с моим другом Игорем, он тоже работал в университете, шли вечером домой и видим - многие окна в университетских зданиях светятся. Люди ушли, а свет не выключили. Какая растрата энергии! Мне пришла в голову идея сделать такой выключатель, который сам погасит свет, когда люди уходят. Вот тут пригодились мои знания оптики, ещё из киношных дел. Я придумал и построил опытный образец такого выключателя, месяц его дома испытывал, нанял патентного адвоката - я тогда ещё не умел сам писать патентные заявки, и подал на мой первый американский патент.

- И что, это сразу пошло? Стали ваши выключатели выпускать?

- Что вы, так не бывает! Изобретать легко, продавать трудно. Я ведь был беден, как церковная мышь, сам наладить производство не мог, да и не умел. Решил, что надо предложить этот патент какой-то компании, которая делает обычные выключатели. Это невероятно долгий и болезненный процесс. Шансы, что большая компания хотя бы посмотрит на ваше изобретение, невероятно малы. Это, как мы говорим, синдром NIH, по-русски ИНУН - "Изобретено Не У Нас". С чужаками дело иметь не хотят. У меня заняло пять лет, пока несколько компаний согласились хотя бы на него посмотреть. Нравилось всем, кто видел, но это совсем не значит, что они захотят купить. Слишком уж необычно - выключатель который сам свет гасит! Такого ведь тогда нигде не было, а стало быть не с чем сравнивать. А вдруг не будут покупать? Риск. В больших компаниях сидят люди у которых главная забота это продолжать там сидеть и получать зарплату. Для них важно - не трепыхаться. Каждый новый продукт это ведь большие расходы - инженерные, оснастка, оборудование, маркетинг, реклама, да мало ли чего - это миллионы долларов. А когда продукт совсем небывалый, есть сомнение - вдруг не пойдёт? Риск-то огромный. Если провал, станут искать виновных. Не ошибается ведь тот, кто ничего не делает. Вот и стараются ничего не делать. Тем не менее, ещё через пару лет моих усилий, президент одной большой компании, которому уж очень мой выключатель понравился, всё же решил рискнуть, заключил со мной договор и стали они этот выключатель выпускать. Так он появился в магазинах только через семь лет после того, как я его придумал. Ну а сейчас, когда срок моего патента давно истёк, эти выключатели выпускают сотнями миллионов штук. Они даже лучше моего первого, ведь с тех пор появились новые технологии.

- Как же быть? Неужели нет более быстрого способа выпустить что-то новое?

- Есть. Делать и продавать самому. В этом идея любого старт-апа - снять риск. Когда продукт вышел на рынок и его покупают - риск резко падает. Вот тогда большие компании облизываются и готовы платить за такой старт-ап огромные деньги.

- Сколько же ваших изобретений нашло дорогу к людям?

- У меня примерно 60 американских патентов и ещё несколько иностранных. По статистике, только один патент из 500 приносит какие-то деньги. То есть только 0.2%. В этом плане, я более удачливый, у меня успех примерно 10%. Во многом это потому, что  я шёл по пути старт-апа, я основывал компании. Не всегда это был успех, но иногда был.

- Какие ваши наиболее успешные изобретения?

- Одно - тот выключатель, про который я говорил. Потом я изобрёл аппарат для измерения дома кровяного давления. Я тогда работал на одну большую компанию и она стала делать и продавать эти аппараты в огромном количестве. Сейчас такой аппарат есть почти в каждом доме. Знаете, сколько денег я на этом заработал? Один доллар! Его мне заплатили за подпись на моём патенте, который принадлежал той компании, так как я у них был на зарплате. Были ещё несколько успешных патентов для индустриальных применений, но главный успех был с инфракрасным термометром для уха. Это было так ново, что большинство фирм, куда я совался с этой идеей, не хотели и слушать. Даже мой бывший босс из университета доктор Ньюмэн, а он был одновременно и доктором медицины и физики, мне сказал что никто это покупать не будет.

- Ну и как же всё получилось?

- Я был жестоковыйный, никого не хотел слушать, верил, что прав и основал старт-ап, который потом переименовали в Термоскан. Стал добывать деньги. На это ушло несколько лет. Я сделал на Уолл-Стрите около сотни докладов и демонстраций моего действующего образца, но никто там не хватался за чековую книжку. Как всегда, риск всех пугал - слишком необычно, никто до того температуру через ухо не измерял. Вдруг не пойдёт? Тут главное было не сдаваться, хотя жить было непросто. У меня семья, двое детей, надо за дом платить, кушать хотелось. Какие-то деньги мне удавалось добывать, но это была мелочь, только чтоб не утонуть. Так я был поплавком четыре года, пока через одного моего друга не вышел на человека с тугим кошельком и уменьем рисковать. Таких людей очень мало, но если они попадаются, для изобретателя это удача. Он вложил свои миллионы, забрал себе всю компанию и нанял меня вице-президентом, стал зарплату платить. Потом нанял людей и дело пошло. Когда он вложил свои деньги, вот тут с Уолл-Стрита и потянулись с чековыми книжками в руках. У них ведь ментальность стада баранов - бегут за вожаком. Главное - найти вожака. Через несколько лет в  компании работало уже 200 человек  и она выпускала мои термометры в огромном количестве - 10 тысяч штук в день. Оказалось, что людям эти термометры очень нравились и их разбирали, как горячие пирожки в морозный день. Вы и сегодня можете купить Термоскан в любой аптеке. Они, кстати, очень точные, если ими правильно пользоваться. А ещё через несколько лет этот инвестор компанию продал за хорошие деньги.

- А сегодня вы что-то изобретаете?

- Пару лет назад я с моим приятелем получили два патента тоже на инфракрасный термометр, но в мобильном телефоне. Вообще-то я одинокий волк - не могу работать с соавторами. Есть поговорка: наука это МЫ, искусство это Я. Изобретательство это искусство, очень индивидуальный процесс. Так что эти два патента - редкий случай, когда у меня соавтор. Патенты весьма интересные, они позволят не только вашим мобильником измерить на расстоянии без контакта температуру тела человека, но и температуру вообще любого объекта. Например, вы идёте купаться на море - направили на него свой телефон и он вам сразу покажет температуру воды. Вообще - температуру чего угодно. Очень удобно иметь это в телефоне родителям с маленькими детьми, медсёстрам, инженерам, строителям, разным техникам, да вообще массе людей.

- Как вы его собираетесь выпускать?

- Единственный реальный путь, как я уже говорил, это старт-ап. Сейчас ищу молодых компаньонов. Я уж не молод и мне одному не потянуть. Из этого ведь может получиться большой бизнес, тут нужен молодой напор. Вот как найду таких энергичных людей, дальше всё покатится. Надеюсь, что через несколько лет телефон с термометром будет у каждого.

- Теперь хочу приблизиться к "Кругозору". Вы вошли в него как беллетрист, с рассказами - один другого интересней. Почему избрали "Кругозор"? И  как вообще началось ваше увлечение ещё и литературной деятельностью, притом, и по-русски, и по-английски?

- В "Кругозор" я пришёл по совету моего друга Володи Фрумкина - известного музыковеда, журналиста, эссеиста. Там тебе, по-моему, должно быть комфортно, - сказал он: "Кругозор" истинно независим, в нём, как говорят пишущие люди, бережно относятся к авторам, предоставляя им полную творческую свободу.  В справедливости этой рекомедации я очень скоро убедился.

Как началось моё увлечение "писательством"? Ещё в Союзе я иногда писал статьи в газетах. Для своих фильмов писал сценарии. Но когда Термоскан стал продавать мои термометры и я, как изобретатель, стал не так уж нужен, у меня появилось много свободного времени, а я этого терпеть не могу.

Тут Американский Институт физики предложил мне написать книгу о датчиках. Это оказалось кстати - заняло мою голову на целый год. Я книгу написал, её издали и она сразу стала инженерным бестселлером. Вот уже почти 25 лет по этой книге изучают датчики во многих университетах и колледжах по всему миру. Да я и сам по ней читал лекции в Калифорнийском университете. По просьбе издателя, я эту книгу обновляю и расширяю каждые пять лет. Вот только пару месяцев назад вышло пятое издание. Лет десять тому назад её перевели на русский язык и издали в Москве, но так как это был пиратский перевод, там много ошибок и даже мою фамилию переврали. 

Когда я понял, что могу писать по-английски, я написал книгу рассказов "Приключения изобретателя", но она бестселлером не стала. Я всё же не Набоков. Ещё в 80-е годы я писал по-русски статьи в Нью-Йоркской газете Новое Русское Слово, когда там редактором был Андрей Седых.

- Вы свои рассказы выдумываете или пишете только то, что видели сами?

- Мои рассказы это не изобретения. Я пишу про то, что видел сам или слышал от других, но мне нравится играть словами. Вот, например, когда я писал рассказ про Махмуда Эсамбаева ("Папаха", Мастерская, январь 2016), через 45 лет после моей с ним встречи я не мог вспомнить многие мелкие детали и конкретные фразы наших разговоров. Их пришлось восстанавливать с определённой долей фантазии, чтоб было интереснее читать. Как точно подметил один читатель, жанр моих рассказов это художественная реконструкция реальных событий.

- Поговорим о ваших других увлечениях. Вы ещё и художник, как это увязать с другими вашими занятиями?

- Рисовать у меня получалось с детства. Как я уже говорил, меня всегда тянет что-то придумывать, но ведь изобретать часто не получается. До и зачем изобретать в стол в виде инженерных набросков или патентов? Я всегда хочу видеть результаты своей работы. Это только Леонардо изобретал в записных книжках, а потом это всё переизобрели и построили только через 400 лет. Я так долго ждать не хочу. Он был гениальный изобретатель, а живопись для него была просто хобби, чтоб время заполнить. Он когда на работу устраивался, всегда себя представлял, как инженера и добавлял кратко, что если надо, может ещё картины рисовать. Вот написал "Джоконду" - ничего себе хобби у человека! Я конечно с таким гением себя не ровняю, но идея похожая.

Живопись заполняет пустоты в изобретательстве. Для меня каждая моя картина это изобретение, которое можно сразу повесить на стенку и все будут смотреть, без старт-апа, без патентов, без всех этих хлопот. Когда рисуешь ведь нет абсолютно никаких ограничений, кроме фантазии и вкуса. А вот когда придумываешь какое-то устройство, всё должно реально работать в "железе". Тут ограничения серьёзные - законы природы, а с ними ведь никакого компромисса быть не может. Поэтому для меня живопись намного проще, легче и даже веселее. Так что мои картинки это мои изобретения в другом, что ли, измерении.

- Это определяет ваш стиль?

- Конечно. Мне неинтересно рисовать то, что я могу сфотографировать. Есть старый анекдот про нового русского, который идёт с ребёнком по пляжу и видит, как художник пишет закат солнца.  Он говорит: "Погляди-ка, сынок, как человек мучается без фотоаппарата!"

Вот может поэтому я рисую то, что фотоаппаратом не снимешь, но всё же похоже на реальность. Это сюрреализм. Ещё в мой первый год жизни в Америке, кто-то пришёл ко мне домой, увидел мои картинки и спрашивает " Вы копируете с Магритта?" Я тогда не знал, кто такой Магритт, но потом нашёл его альбом и увидел, что действительно, какое-то сходство есть. Для меня живопись, изобретательство и наука тесно переплетены. Я, кстати, об этой связи сейчас читаю лекции в Калифорнийском университете. Чтоб не скучать...