Чехия. Пани доктор и две её родины

Скажите, читатель, спасибо рубрике "Русское зарубежье", за то, что дарит вам встречи с интересными людьми, которых, при всех различиях в возрасте, роде занятий и местах обитания, объединяет душевная причастность к русской культуре и языку.

Сегодня на условной карте нашей рубрики - воспетая в десятках (если не в сотнях) песен "злата Прага, красавица Прага", где на мои вопросы по телефону из Америки ответит профессор Карлова университета, доктор философии Ирина Борисовна Меснянкина. 

- Наш общий знакомый утверждает, что вы оказались в Праге "по большой любви". Когда успели полюбить этот город?

- Нет-нет-нет, просто я была влюблена в своего мужа. Могла с ним поехать даже на Аляску, если бы он жил там, или в Казанскую область. Но о н оказался из Праги. Мы вместе учились на философском факультете Ленинградского университета. Его звали Вацлав Мюллер. Он был тогда еще мальчик, старше меня всего на два с половиной года. Очень красивый. Про него говорили - "второй Жерар Филип", так он был похож на знаменитого актера. В 1949 году приехал с группой молодых чехов в Россию учиться. Группу распределили, ему выпал Ленинград.

- Скорее, не ему выпал, а звезды так удачно расположились, чтобы вам встретиться.

- Согласна с вами.

- Как же вам в то смутное время позволили выйти замуж за иностранца?

- О, это было забавно! Закон, по которому советские граждане могли вступать в брак с иностранцами, вышел после смерти Сталина, при нем такие браки были невозможны. Мы учились на пятом курсе. Вацлав начинал свой день с того, что звонил в ближайшее бюро ЗАГС и спрашивал - получили они "разрешительную" бумагу или нет. Его там уже узнавали по голосу. Он мне потом объяснил причину своей настырности: боялся, что я вдруг раздумаю выходить за него замуж. 29 декабря 1953 года Вацлав подходит ко мне и говорит: "Сказали, что можем прийти". Решили пропустить одну лекцию. Моя подруга, увидев, как мы выходим из аудитории, говорит: "Вы с лекции убегаете? Возьмите меня с собой". Вацлав: "Да ты хоть знаешь, куда мы идем?" - "Не знаю. А куда?". - "Мы в ЗАГС". - "Ой, как интересно! И я с вами". Пришли в это бюро, Вацлав  поставил свою подпись, я - свою, нам пожелали счастья, потом мы втроем зашли в какое-то кафе, выпили по маленькой рюмочке вина и вернулись на следующую лекцию. Мы с мужем не хотели ни официальной свадьбы, ни вообще какого-то... сабантуя. Даже колец не имели. Всю жизнь без них прожили, больше тридцати лет, до самой его смерти.              

- Замуж вы больше не выходили?

- Это невозможно: я никогда бы не нашла такого красивого, умного и доброго мужа, как мой Вацлав. Очень он меня любил и лелеял. Ни разу, ни одной минуты нашей совместной жизни мне с ним не было скучно. А я в этом смысле очень требовательна: как только заскучаю - с человеком, в кино или в театре - встаю и ухожу. С ним этого делать не пришлось. Наши друзья и знакомые его обожали. Все тридцать лет, что Вацлава нет со мной, я отмечаю день его рождения, и все, кто нас посещал при его жизни, приходят и сейчас.   

- Странным может показаться ваш выбор профессии: философский факультет, да еще в СССР, где главной философией был марксизм-ленинизм...

- Но я о своем выборе совершенно не жалею. У нас, если исключить марксизм, без которого не обходился ни один вуз, были изумительные лекции по литературе, по русской философии. Этот предмет, уже обосновавшись в Праге, я преподавала в Карловом университете. Мы с мужем сюда приехали зимой 1954 года. Чешского языка я не знала и не представляла себе, где и как буду работать. Мне повезло: за год до нашего приезда здесь открылся институт русского языка и литературы, меня туда пригласили читать лекции по философии. Когда же в Карловом университете появились вакансии на кафедре философии, я подала документы на конкурс, нормально его прошла и была принята. Заведующий кафедрой, профессор Людвиг Свобода посоветовал мне как можно быстрее выучить чешский язык, чтобы я могла читать студентам-чехам лекции по истории русской философии, которую сам он хорошо знал и любил.               

- Много времени понадобилось, чтобы вы свободно заговорили по-чешски?

- Довольно много. Чешский язык певучий, но очень сложный. Певучесть создается за счет длинных и коротких гласных, уловить их чрезвычайно тяжело. Мало кому из иностранцев, не считая тех, кто приехал сюда ребенком, прошел через детский сад и школу, - это удается. Лишь тот, кто способен ощутить поэзию, созданную на другом языке, может сказать о себе: "Я знаю этот язык". Так вот, я чешскую поэзию ощущаю. И совершенно свободно говорю по-чешски, и в это время думаю тоже по-чешски. То же самое с русским языком. Мои друзья в России удивляются: "Столько лет живешь в Чехии, а по-русски говоришь без малейшего акцента, как будто вчера уехала..." Я отвечаю: "Потому, что эти два языка для меня существуют параллельно, я их никогда не смешивала".

- Ваши бы слова - да каждому эмигранту в уши!..

- Ведь как бывает: человек начинает учить иностранный язык, не знает на нем какого-то слова и заменяет его словом из своего родного языка. И получается этакий третий язык, на котором пыталась со мной общаться русская студентка, когда я у нее принимала экзамен. Прошу, чтобы выбрала какой-нибудь один язык общения - русский или чешский, а она говорит: "Я даже французский начала забывать". "Если забудете французский, - говорю, - будет не так стыдно, как если забудете русский".   

- Чехи вас должны признавать за свою. Вам это приятно?

- Это мне нормально. Вот они иногда слышат в моей речи акцент и спрашивают - не из Моравии ли я или не из Словакии.

- Русская философия намного моложе европейской и общемировой. Какие идеи сделали ее столь привлекательной?

- Верно, по сравнению с остальными философиями она очень молода. В старой России, особенно при Николае I, философия была откровенно запрещена, отсюда - возникавшие в стране дворянские салоны и тайные кружки. Глубоко философской, а не просто красивой, развлекательной, стала литература: обсуждала наболевшие вопросы, пыталась решать проблемы общества. Она была признана в Европе и, в частности, в Чехии, книги самых известных русских писателей переводились на различные языки, прежде всего на немецкий, французский. Через литературу европейцы знакомились с постепенно возникавшей русской философией, точнее, философским мышлением, оно оказалось им близким по духу. Первым русским философом был, по существу, Петр Чаадаев с его "Философическими письмами", в которых остро поставлены вопросы о России, о ее прошлом и путях развития, о русской церкви. Чернышевский, не умевший писать романы, не имея к этому таланта, сочинил роман "Что делать", выразил в литературной форме свои философские взгляды - и стал известным. Вот так, постепенно, возник интерес к русскому XIX веку, "золотому" веку России.

- Чехию, родину Яна Гуса, этот интерес, конечно, миновать не мог...

- Он и не миновал. Но особенно заметным стало его проявление после 1922 года, когда из Петрограда в Европу приплыли два "философских парохода", названные так, потому что на них находились высланные без объяснения причин представители русской идеалистической философии: Лосский, Яковенко, Чижевский, Вернадский, Струве, Осоргин, Вышеславцев, Бердяев, Франк - всех перечислить не возьмусь. Многие из них оказались в Чехословакии.

Живое участие в их судьбе, да и в судьбах всех эмигрантов из России принял президент страны Томаш Масарик. На выделенные им средства открылось при Карловом университете отделение, где русские профессора читали лекции детям эмигрантов. В столице были две русские гимназии, активно действовал русский культурный центр, я его еще застала, когда приехала. Все делалось в полной уверенности, что власть большевиков в России долго не продержится, скоро все эмигранты смогут вернуться на родину, но пока это произойдет, нужно сохранить молодежь, дать ей возможность учиться, получать образование на родном языке.

- Как долго вы преподавали в университете?

- Пятьдесят лет. И пять - в институте русского языка. Читала лекции по общей истории философии, по русской философии, вела Бердяевский курс, позже мне его запретили. Но как только стало свободнее, я с моими студентами-русистами и философами создала кружок, мы переводили на чешский язык книги русских философов, в частности, Бердяева, Розанова, Шестова... 

- Студенты к вам обращались не так, как принято в России, по имени-отчеству. А как?

- Пани доктор. Мне нравится такая форма обращения.  

- Больше полувека чешские профессора были вашими коллегами. Какое главное их качество вы хотели бы назвать?

- Чешский профессор лекцию читает неспешно, с перерывами, тщательно обдумывая фразу, прежде чем ее произнести. Так когда-то читал в университете Гегель: он сам ничего не написал, по его лекциям все написали его ученики. Эту удивительную способность - мыслить в речи - я здесь наблюдала. Ничего подобного раньше не встречала.

- Каким вам запомнился август 1968 года, когда советские танки уродовали брусчатку и асфальт Праги?

- Самый момент вторжения я не застала, 21 августа вместе с сыном находилась в моем родном городе Владикавказе: днем ранее моей маме исполнилось 60 лет. Собралось много гостей, мы выключили радио, чтобы ничто не мешало празднику, поэтому не знали, что творится в Праге. Вышли с мамой прикупить продуктов, к нам подбегают ее приятельницы: "Как хорошо, что ваши дети здесь! Советские войска вторглись в Чехословакию". Мы с сыном уехали в Москву, там некоторое время оставались у моих друзей, дожидаясь, пока первый самолет доставит нас в Прагу. Кажется, нас посадили на военном аэродроме, потому что на летном поле было много солдат с автоматами, стояли танки. Первые слова, которые я сказала моим чешским коллегам, придя на факультет, были: "Мне стыдно, что я русская".               

- А я вспоминаю строки из стихотворения, которым Евтушенко немедленно отозвался на эти события, оно ходило в списках по рукам: "Танки идут по Праге в закатной крови рассвета. Танки идут по правде, которая не газета..."

- Да, все это было ужасно. Потом начались демонстрации протеста против советской оккупации, мы с мужем на них ходили, это продолжалось больше года и кончилось тем, что полиция применила против нас гранаты со слезоточивым газом. Вацлав к тому времени был уволен с работы и исключен из партии за то, что опубликовал в майском номере газеты "Литерарни листы" статью "Что такое социализм". А 22 августа, на другой день после советского вторжения, в московских "Известиях" появилась разгромная статья, в ней, в частности, говорилось, что люди, подобные Вацлаву Мюллеру, каких в Чехословакии немало, - это враги социализма, они вообще не должны существовать. Читая статью, я мысленно желала смерти ее автору. Три дня спустя он погиб в авиакатастрофе.

- Изменилось ли к вам в те дни отношение со стороны знакомых чехов, в частности - коллег? В их глазах вы олицетворяли страну, которая возглавила вторжение...

- Лично ко мне оно не изменилось ни на йоту. Все мои коллеги знали, что я думаю о советском режиме. Еще студенткой второго курса, мы только-только начали дружить с Вацлавом, я ему сказала: "Когда умрет Сталин, это будет самый счастливый день в моей жизни". Но я поняла, что чехи никогда уже не будут относиться к русским, как относились прежде - идеально, с любовью! - и надолго сохранят к ним ненависть, как сохранили к немцам. И еще поняла: те, кто пережил август шестьдесят восьмого, никогда не будут, кроме как шепотом, говорить на людях по-русски. Это только "новые русские" здесь орут на своем языке, пересыпая речь матом, думая, что их никто не понимает. Мир вообще ими переполнен. Воруют у себя в России, а сюда, в спокойный уголок, ездят отдыхать и присылают свои семьи.

- Чеха от русского легко отличите?

- Русских определяю немедленно. Есть в них что-то такое, чего не смыть ничем. 

- Заметна ли разница между интеллигенцией нынешней России и той, которую вы знали до отъезда?

- В среде старых интеллигентов разницы не замечаю: они такие же, как прежде. Большинство из них уже в преклонном возрасте, но это милые, умные, образованные люди, прекрасно воспитанные.

Вспоминается давний эпизод. Зимой 1950 года, студенткой второго курса ЛГУ, я на время зимних каникул решила поехать в город Ухту к своему родному дяде. Перед этим он десять лет отсидел в местной тюрьме по 58-й статье как "враг народа", а выйдя оттуда, остался работать на нефтеперерабатывающем заводе инженером. В начале 1950 года вышел закон, по которому он и другие его товарищи по несчастью стали "поселенцами". Они не имели права покидать пределы города, а чтобы не вздумали нарушить запрет, власти отобрали у них паспорта и обязали каждую неделю отмечаться в комендатуре. Бабушка мне писала, что ее сын, мой дядя, очень одинок, тоскует, нуждается в человеческом тепле, и только я могу ему помочь выбраться из депрессии. Моя ленинградская тетя, узнав, куда я собралась ехать, сказала: "Ты сошла с ума! Если узнают, что ты навещаешь родственника, который сидел в тюрьме и сейчас, по сути, продолжает сидеть, тебя выгонят с "желтым билетом" из университета, ты больше никуда не поступишь!.." Но я решила: поеду, и будь что будет. Мои подруги собрали для меня теплые вещи, у кого что было, и никто из них никому не сказал, куда я отправилась!

Я прожила в Ухте чудесных четырнадцать дней, среди изумительных людей. Здесь были и те, кто, отбыв срок в тюрьме, жили на поселении, и добровольно оставшиеся работать. Цвет русской интеллигенции: профессора, врачи, инженеры, ученые. Все они были оторваны от семей (правда, ко многим из них потом приехали жены и дети), увезены бог знает куда, в нечеловеческих условиях строили предприятия, прокладывали железные дороги - и в этих страшных испытаниях они сумели выжить! Было похоже, что в неволе многое стало для них более ясным, чем до нее. Вечером мы с дядей кого-нибудь из них навещали. О чем, по-вашему, в таких компаниях велись разговоры? О литературе, искусстве и музыке. Бетховен, Моцарт, Чайковский - вот круг их интересов! Если у кого-то в квартире было фортепьяно, под его аккомпанемент люди пели романсы. Я до сих пор под огромным впечатлением от всего, что там увидела и услышала!..

- Неужели, живя во Владикавказе, а потом за пять лет учебы в Ленинграде вы таких людей не встречали?

- Встречала, но не в таком количестве и не так, чтобы они были тесно связаны между собой, понимаете?

- Почитайте эмигрантские газеты, там вас заверят, что вся русская интеллигенция разлетелась по миру, остались немногие, кого нигде не ждут. 

- Ничего подобного! Бывая в Петербурге, где мне все близко и дорого, я убеждаюсь: русская интеллигенция жива, она представлена детьми и внуками старых петербуржцев. Эти люди, быть может, не очень счастливы, но продолжают читать хорошие книги, посещать оперу и балет, ходить на концерты. Я часто звоню моему другу Николаю Арронету, его предки из Франции, они в XIX веке основали здесь Введенское уездное училище, впоследствии преобразованное в гимназию, в ней учился Александр Блок. Николай - настоящий русский интеллигент, и таких, как он, немало в стране. Тем трагичнее их положение. Потому что какие бы перемены там ни произошли, они для интеллигенции окончатся не очень хорошо, все будет сделано не то и не так. Однако это еще не повод думать, будто вся интеллигентная Россия уехала за рубеж. Кстати, вы сами давно там не были?

- Ох, давно: больше двадцати лет!

- Ну, тогда вы не можете судить. Уезжают неизвестно кто, те же "новые русские", вот им уже нигде не рады, перед ними в приличных странах закрывают двери и говорят: "Для вас мест нет".

- А вам где рады, кроме Москвы и Петербурга?

- Мне рады всюду, куда бы я ни приезжала. Вчера звонила из Женевы дочь моей подруги: "Тетя Ирочка, приезжайте к нам хоть на неделю, так хочется вас видеть и поговорить!.." А я все раздумываю - ехать, не ехать.

- Ехать, конечно! Это ж не куда-нибудь, а в Женеву...

- Уже была. В лучшие времена.

- Русских эмигрантов первой волны, времен президента Томаша Масарика, в Чехии уже не осталось. Но живы, наверное, их потомки?

- Есть они, только очень мало. Русских эмигрантов первой волны, относящейся к 1920-м - 1930-м годам, я не застала, но знаю, что среди них было немало людей, которые в первые же дни после вступления советских войск на территорию Чехословакию были арестованы и отправлены в Советский Союз. В большинстве своем они погибли в лагерях, лишь немногие выжили, еще меньше - лет через десять смогли вернуться в Чехию, будучи уже глубокими стариками. Впоследствии кое-кто из вернувшихся снова уехал в Россию: с ними "работали" представители советских властей, уверяли, что опасаться нечего, времена изменились, им всем будет хорошо и прекрасно, они, наконец, обретут родину. Отъезжали целыми семьями, три поезда набралось. Судьба этих людей, насколько я знаю, сложилась довольно грустно. Третья волна отъезжающих была после августа 1968 года, но уже не в Россию, а на Запад: уезжали дети тех, кто в свое время проявил благоразумие, не купился на советские посулы.  

- Эмиграция из России в Чехию, подобная той, что была, скажем, в 1920-е годы или в конце Второй мировой войны, сегодня существует?    

- Такой эмиграции уже нет. Не считать же эмигрантами "новых русских". Это совершенно особый контингент. Меня пригласил какой-то университет (я так и не поняла, от чего и от кого он) прочитать детям новых русских курс лекций по истории философии. Терпения моего хватило на один семестр. Слушая этих студентов, я сделала вывод, что родители купили им аттестаты зрелости, а теперь готовятся купить дипломы о высшем образовании. Приходит девушка сдавать экзамен, я спрашиваю, читала ли она "Шинель" Гоголя. "Читала, - говорит, - но давно". - "Ничего, - прошу, - расскажите, как помните". И она рассказала, что Гоголь жил до Второй мировой войны, написал повесть о солдате, который с этой войны возвращается, а на шинели у него - дырка. Я не выдержала и говорю: "Уйдите с глаз моих, видеть вас не могу". 

- Где живет ваш сын и кто он по профессии?

- Сергей - дизайнер, живет в Австралии, в Сиднее. Он у меня чех. Неплохо говорит по-русски. Недавно я спросила, хочет ли он поехать со мной в Ленинград, который теперь Петербург, и сын ответил: "Я там уже был" - "Тебе тогда было всего три года!.." - "Этого мне хватит". Вот так. Ну, а я очень люблю Россию, ее литературу, науку, ее театры и города, люблю все, что есть интересного, своеобычного в этой стране. И в Петербурге люблю бывать, и в Москве, навещать родственников, университетских друзей, хороших знакомых. И - да, вы правы, я безумно люблю Прагу, в которой провела большую часть жизни. Это город необычайной красоты, город магический и мистический. Даже сны здесь снятся мистические. 

- Вы русский человек, но почему-то живете в зарубежье, а не в России, которую любите.

- Слушайте, при чем тут зарубежье? Я вовсе не считаю, что живу за рубежом. Считаю, что я и в России, и здесь. Вот я такая, у меня две родины. И здесь таких немало, так же, как я, оказались здесь по любви: замужем за чехами или женатые на чешках.

- Сегодня, говорят, немодно любить страну, давно и навсегда оставленную, в вашем случае - Россию. Принято вслух ругать все, что было "там", и говорить, как хорошо "здесь". А вы... Несовременный вы человек!

- Так я вообще принадлежу девятнадцатому веку! Родилась в первой половине века двадцатого, а это, как утверждали когда-то наши философы-славянофилы, и прежде всего Хомяков, - все еще минувшее столетие, новое начинается только после 50-х годов. С детства меня окружали люди, родившиеся в девятнадцатом веке: бабушки, дедушки, тетушки, от них я переняла свое видение мира...

________________________________
На фото: "злата Прага, красавица Прага".