Чехия. Пани доктор и две её родины

Ска­жите, чи­татель, спа­сибо руб­ри­ке "Рус­ское за­рубежье", за то, что да­рит вам встре­чи с ин­те­рес­ны­ми людь­ми, ко­торых, при всех раз­ли­чи­ях в воз­расте, ро­де за­нятий и мес­тах оби­тания, объ­еди­ня­ет ду­шев­ная при­час­тность к рус­ской куль­ту­ре и язы­ку.

Се­год­ня на ус­ловной кар­те на­шей руб­ри­ки - вос­пе­тая в де­сят­ках (ес­ли не в сот­нях) пе­сен "зла­та Пра­га, кра­сави­ца Пра­га", где на мои воп­ро­сы по те­лефо­ну из Аме­рики от­ве­тит про­фес­сор Кар­ло­ва уни­вер­си­тета, док­тор фи­лосо­фии Ири­на Бо­рисов­на Мес­нянки­на. 

- Наш об­щий зна­комый ут­вер­жда­ет, что вы ока­зались в Пра­ге "по боль­шой люб­ви". Ког­да ус­пе­ли по­любить этот го­род?

- Нет-нет-нет, прос­то я бы­ла влюб­ле­на в сво­его му­жа. Мог­ла с ним по­ехать да­же на Аляс­ку, ес­ли бы он жил там, или в Ка­зан­скую об­ласть. Но о н ока­зал­ся из Пра­ги. Мы вмес­те учи­лись на фи­лософ­ском фа­куль­те­те Ле­нин­градско­го уни­вер­си­тета. Его зва­ли Вац­лав Мюл­лер. Он был тог­да еще маль­чик, стар­ше ме­ня все­го на два с по­лови­ной го­да. Очень кра­сивый. Про не­го го­вори­ли - "вто­рой Же­рар Фи­лип", так он был по­хож на зна­мени­того ак­те­ра. В 1949 го­ду при­ехал с груп­пой мо­лодых че­хов в Рос­сию учить­ся. Груп­пу рас­пре­дели­ли, ему вы­пал Ле­нин­град.

- Ско­рее, не ему вы­пал, а звез­ды так удач­но рас­по­ложи­лись, что­бы вам встре­тить­ся.

- Сог­ласна с ва­ми.

- Как же вам в то смут­ное вре­мя поз­во­лили вый­ти за­муж за инос­тран­ца?

- О, это бы­ло за­бав­но! За­кон, по ко­торо­му со­вет­ские граж­да­не мог­ли всту­пать в брак с инос­тран­ца­ми, вы­шел пос­ле смер­ти Ста­лина, при нем та­кие бра­ки бы­ли не­воз­можны. Мы учи­лись на пя­том кур­се. Вац­лав на­чинал свой день с то­го, что зво­нил в бли­жай­шее бю­ро ЗАГС и спра­шивал - по­лучи­ли они "раз­ре­шитель­ную" бу­магу или нет. Его там уже уз­на­вали по го­лосу. Он мне по­том объ­яс­нил при­чину сво­ей нас­тырнос­ти: бо­ял­ся, что я вдруг раз­ду­маю вы­ходить за не­го за­муж. 29 де­каб­ря 1953 го­да Вац­лав под­хо­дит ко мне и го­ворит: "Ска­зали, что мо­жем прий­ти". Ре­шили про­пус­тить од­ну лек­цию. Моя под­ру­га, уви­дев, как мы вы­ходим из а­уди­тории, го­ворит: "Вы с лек­ции убе­га­ете? Возь­ми­те ме­ня с со­бой". Вац­лав: "Да ты хоть зна­ешь, ку­да мы идем?" - "Не знаю. А ку­да?". - "Мы в ЗАГС". - "Ой, как ин­те­рес­но! И я с ва­ми". Приш­ли в это бю­ро, Вац­лав  пос­та­вил свою под­пись, я - свою, нам по­жела­ли счастья, по­том мы втро­ем заш­ли в ка­кое-то ка­фе, вы­пили по ма­лень­кой рю­моч­ке ви­на и вер­ну­лись на сле­ду­ющую лек­цию. Мы с му­жем не хо­тели ни офи­ци­аль­ной свадь­бы, ни во­об­ще ка­кого-то... са­бан­туя. Да­же ко­лец не име­ли. Всю жизнь без них про­жили, боль­ше трид­ца­ти лет, до са­мой его смер­ти.              

- За­муж вы боль­ше не вы­ходи­ли?

- Это не­воз­можно: я ни­ког­да бы не наш­ла та­кого кра­сиво­го, ум­но­го и доб­ро­го му­жа, как мой Вац­лав. Очень он ме­ня лю­бил и ле­ле­ял. Ни ра­зу, ни од­ной ми­нуты на­шей сов­мес­тной жиз­ни мне с ним не бы­ло скуч­но. А я в этом смыс­ле очень тре­бова­тель­на: как толь­ко зас­ку­чаю - с че­лове­ком, в ки­но или в те­ат­ре - встаю и ухо­жу. С ним это­го де­лать не приш­лось. На­ши друзья и зна­комые его обо­жали. Все трид­цать лет, что Вац­ла­ва нет со мной, я от­ме­чаю день его рож­де­ния, и все, кто нас по­сещал при его жиз­ни, при­ходят и сей­час.   

- Стран­ным мо­жет по­казать­ся ваш вы­бор про­фес­сии: фи­лософ­ский фа­куль­тет, да еще в СССР, где глав­ной фи­лосо­фи­ей был мар­ксизм-ле­нинизм...

- Но я о сво­ем вы­боре со­вер­шенно не жа­лею. У нас, ес­ли ис­клю­чить мар­ксизм, без ко­торо­го не об­хо­дил­ся ни один вуз, бы­ли изу­митель­ные лек­ции по ли­тера­туре, по рус­ской фи­лосо­фии. Этот пред­мет, уже обос­но­вав­шись в Пра­ге, я пре­пода­вала в Кар­ло­вом уни­вер­си­тете. Мы с му­жем сю­да при­еха­ли зи­мой 1954 го­да. Чеш­ско­го язы­ка я не зна­ла и не пред­став­ля­ла се­бе, где и как бу­ду ра­ботать. Мне по­вез­ло: за год до на­шего при­ез­да здесь от­крыл­ся ин­сти­тут рус­ско­го язы­ка и ли­тера­туры, ме­ня ту­да приг­ла­сили чи­тать лек­ции по фи­лосо­фии. Ког­да же в Кар­ло­вом уни­вер­си­тете по­яви­лись ва­кан­сии на ка­фед­ре фи­лосо­фии, я по­дала до­кумен­ты на кон­курс, нор­маль­но его прош­ла и бы­ла при­нята. За­веду­ющий ка­фед­рой, про­фес­сор Люд­виг Сво­бода по­сове­товал мне как мож­но быс­трее вы­учить чеш­ский язык, что­бы я мог­ла чи­тать сту­ден­там-че­хам лек­ции по ис­то­рии рус­ской фи­лосо­фии, ко­торую сам он хо­рошо знал и лю­бил.               

- Мно­го вре­мени по­надо­билось, что­бы вы сво­бод­но за­гово­рили по-чеш­ски?

- До­воль­но мно­го. Чеш­ский язык пе­вучий, но очень слож­ный. Пе­вучесть соз­да­ет­ся за счет длин­ных и ко­рот­ких глас­ных, уло­вить их чрез­вы­чай­но тя­жело. Ма­ло ко­му из инос­тран­цев, не счи­тая тех, кто при­ехал сю­да ре­бен­ком, про­шел че­рез дет­ский сад и шко­лу, - это уда­ет­ся. Лишь тот, кто спо­собен ощу­тить по­эзию, соз­данную на дру­гом язы­ке, мо­жет ска­зать о се­бе: "Я знаю этот язык". Так вот, я чеш­скую по­эзию ощу­щаю. И со­вер­шенно сво­бод­но го­ворю по-чеш­ски, и в это вре­мя ду­маю то­же по-чеш­ски. То же са­мое с рус­ским язы­ком. Мои друзья в Рос­сии удив­ля­ют­ся: "Столь­ко лет жи­вешь в Че­хии, а по-рус­ски го­воришь без ма­лей­ше­го ак­цента, как буд­то вче­ра у­еха­ла..." Я от­ве­чаю: "По­тому, что эти два язы­ка для ме­ня су­щес­тву­ют па­рал­лель­но, я их ни­ког­да не сме­шива­ла".

- Ва­ши бы сло­ва - да каж­до­му эмиг­ранту в уши!..

- Ведь как бы­ва­ет: че­ловек на­чина­ет учить инос­тран­ный язык, не зна­ет на нем ка­кого-то сло­ва и за­меня­ет его сло­вом из сво­его род­но­го язы­ка. И по­луча­ет­ся эта­кий тре­тий язык, на ко­тором пы­талась со мной об­щать­ся рус­ская сту­ден­тка, ког­да я у нее при­нима­ла эк­за­мен. Про­шу, что­бы выб­ра­ла ка­кой-ни­будь один язык об­ще­ния - рус­ский или чеш­ский, а она го­ворит: "Я да­же фран­цуз­ский на­чала за­бывать". "Ес­ли за­буде­те фран­цуз­ский, - го­ворю, - бу­дет не так стыд­но, как ес­ли за­буде­те рус­ский".   

- Че­хи вас дол­жны приз­на­вать за свою. Вам это при­ят­но?

- Это мне нор­маль­но. Вот они иног­да слы­шат в мо­ей ре­чи ак­цент и спра­шива­ют - не из Мо­равии ли я или не из Сло­вакии.

- Рус­ская фи­лосо­фия нам­но­го мо­ложе ев­ро­пей­ской и об­ще­миро­вой. Ка­кие идеи сде­лали ее столь прив­ле­катель­ной?

- Вер­но, по срав­не­нию с ос­таль­ны­ми фи­лосо­фи­ями она очень мо­лода. В ста­рой Рос­сии, осо­бен­но при Ни­колае I, фи­лосо­фия бы­ла от­кро­вен­но зап­ре­щена, от­сю­да - воз­ни­кав­шие в стра­не дво­рян­ские са­лоны и тай­ные круж­ки. Глу­боко фи­лософ­ской, а не прос­то кра­сивой, раз­вле­катель­ной, ста­ла ли­тера­тура: об­сужда­ла на­болев­шие воп­ро­сы, пы­талась ре­шать проб­ле­мы об­щес­тва. Она бы­ла приз­на­на в Ев­ро­пе и, в час­тнос­ти, в Че­хии, кни­ги са­мых из­вес­тных рус­ских пи­сате­лей пе­рево­дились на раз­личные язы­ки, преж­де все­го на не­мец­кий, фран­цуз­ский. Че­рез ли­тера­туру ев­ро­пей­цы зна­коми­лись с пос­те­пен­но воз­ни­кав­шей рус­ской фи­лосо­фи­ей, точ­нее, фи­лософ­ским мыш­ле­ни­ем, оно ока­залось им близ­ким по ду­ху. Пер­вым рус­ским фи­лосо­фом был, по су­щес­тву, Петр Ча­ада­ев с его "Фи­лосо­фичес­ки­ми пись­ма­ми", в ко­торых ос­тро пос­тавле­ны воп­ро­сы о Рос­сии, о ее прош­лом и пу­тях раз­ви­тия, о рус­ской цер­кви. Чер­ны­шев­ский, не умев­ший пи­сать ро­маны, не имея к это­му та­лан­та, со­чинил ро­ман "Что де­лать", вы­разил в ли­тера­тур­ной фор­ме свои фи­лософ­ские взгля­ды - и стал из­вес­тным. Вот так, пос­те­пен­но, воз­ник ин­те­рес к рус­ско­му XIX ве­ку, "зо­лото­му" ве­ку Рос­сии.

- Че­хию, ро­дину Яна Гу­са, этот ин­те­рес, ко­неч­но, ми­новать не мог...

- Он и не ми­новал. Но осо­бен­но за­мет­ным ста­ло его про­яв­ле­ние пос­ле 1922 го­да, ког­да из Пет­рогра­да в Ев­ро­пу прип­лы­ли два "фи­лософ­ских па­рохо­да", наз­ванные так, по­тому что на них на­ходи­лись выс­ланные без объ­яс­не­ния при­чин пред­ста­вите­ли рус­ской иде­алис­ти­чес­кой фи­лосо­фии: Лос­ский, Яко­вен­ко, Чи­жев­ский, Вер­над­ский, Стру­ве, Осор­гин, Вы­шес­лавцев, Бер­дя­ев, Франк - всех пе­речис­лить не возь­мусь. Мно­гие из них ока­зались в Че­хос­ло­вакии.

Жи­вое учас­тие в их судь­бе, да и в судь­бах всех эмиг­рантов из Рос­сии при­нял пре­зидент стра­ны То­маш Ма­сарик. На вы­делен­ные им средс­тва от­кры­лось при Кар­ло­вом уни­вер­си­тете от­де­ление, где рус­ские про­фес­со­ра чи­тали лек­ции де­тям эмиг­рантов. В сто­лице бы­ли две рус­ские гим­на­зии, ак­тивно дей­ство­вал рус­ский куль­тур­ный центр, я его еще зас­та­ла, ког­да при­еха­ла. Все де­лалось в пол­ной уве­рен­ности, что власть боль­ше­виков в Рос­сии дол­го не про­дер­жится, ско­ро все эмиг­ранты смо­гут вер­нуть­ся на ро­дину, но по­ка это про­изой­дет, нуж­но сох­ра­нить мо­лодежь, дать ей воз­можность учить­ся, по­лучать об­ра­зова­ние на род­ном язы­ке.

- Как дол­го вы пре­пода­вали в уни­вер­си­тете?

- Пять­де­сят лет. И пять - в ин­сти­туте рус­ско­го язы­ка. Чи­тала лек­ции по об­щей ис­то­рии фи­лосо­фии, по рус­ской фи­лосо­фии, ве­ла Бер­дя­ев­ский курс, поз­же мне его зап­ре­тили. Но как толь­ко ста­ло сво­бод­нее, я с мо­ими сту­ден­та­ми-ру­сис­та­ми и фи­лосо­фами соз­да­ла кру­жок, мы пе­рево­дили на чеш­ский язык кни­ги рус­ских фи­лосо­фов, в час­тнос­ти, Бер­дя­ева, Ро­зано­ва, Шес­то­ва... 

- Сту­ден­ты к вам об­ра­щались не так, как при­нято в Рос­сии, по име­ни-от­чес­тву. А как?

- Па­ни док­тор. Мне нра­вит­ся та­кая фор­ма об­ра­щения.  

- Боль­ше по­луве­ка чеш­ские про­фес­со­ра бы­ли ва­шими кол­ле­гами. Ка­кое глав­ное их ка­чес­тво вы хо­тели бы наз­вать?

- Чеш­ский про­фес­сор лек­цию чи­та­ет нес­пешно, с пе­реры­вами, тща­тель­но об­ду­мывая фра­зу, преж­де чем ее про­из­нести. Так ког­да-то чи­тал в уни­вер­си­тете Ге­гель: он сам ни­чего не на­писал, по его лек­ци­ям все на­писа­ли его уче­ники. Эту уди­витель­ную спо­соб­ность - мыс­лить в ре­чи - я здесь наб­лю­дала. Ни­чего по­доб­но­го рань­ше не встре­чала.

- Ка­ким вам за­пом­нился ав­густ 1968 го­да, ког­да со­вет­ские тан­ки уро­дова­ли брус­чатку и ас­фальт Пра­ги?

- Са­мый мо­мент втор­же­ния я не зас­та­ла, 21 ав­густа вмес­те с сы­ном на­ходи­лась в мо­ем род­ном го­роде Вла­дикав­ка­зе: днем ра­нее мо­ей ма­ме ис­полни­лось 60 лет. Соб­ра­лось мно­го гос­тей, мы вык­лю­чили ра­дио, что­бы нич­то не ме­шало праз­дни­ку, по­это­му не зна­ли, что тво­рит­ся в Пра­ге. Выш­ли с ма­мой при­купить про­дук­тов, к нам под­бе­га­ют ее при­ятель­ни­цы: "Как хо­рошо, что ва­ши де­ти здесь! Со­вет­ские вой­ска втор­глись в Че­хос­ло­вакию". Мы с сы­ном у­еха­ли в Мос­кву, там не­кото­рое вре­мя ос­та­вались у мо­их дру­зей, до­жида­ясь, по­ка пер­вый са­молет дос­та­вит нас в Пра­гу. Ка­жет­ся, нас по­сади­ли на во­ен­ном а­эрод­ро­ме, по­тому что на лет­ном по­ле бы­ло мно­го сол­дат с ав­то­мата­ми, сто­яли тан­ки. Пер­вые сло­ва, ко­торые я ска­зала мо­им чеш­ским кол­ле­гам, при­дя на фа­куль­тет, бы­ли: "Мне стыд­но, что я рус­ская".               

- А я вспо­минаю стро­ки из сти­хот­во­рения, ко­торым Ев­ту­шен­ко не­мед­ленно отоз­вался на эти со­бытия, оно хо­дило в спис­ках по ру­кам: "Тан­ки идут по Пра­ге в за­кат­ной кро­ви рас­све­та. Тан­ки идут по прав­де, ко­торая не га­зета..."

- Да, все это бы­ло ужас­но. По­том на­чались де­монс­тра­ции про­тес­та про­тив со­вет­ской ок­ку­пации, мы с му­жем на них хо­дили, это про­дол­жа­лось боль­ше го­да и кон­чи­лось тем, что по­лиция при­мени­ла про­тив нас гра­наты со сле­зото­чивым га­зом. Вац­лав к то­му вре­мени был уво­лен с ра­боты и ис­клю­чен из пар­тии за то, что опуб­ли­ковал в май­ском но­мере га­зеты "Ли­терар­ни лис­ты" статью "Что та­кое со­ци­ализм". А 22 ав­густа, на дру­гой день пос­ле со­вет­ско­го втор­же­ния, в мос­ков­ских "Из­вести­ях" по­яви­лась раз­гром­ная статья, в ней, в час­тнос­ти, го­вори­лось, что лю­ди, по­доб­ные Вац­ла­ву Мюл­ле­ру, ка­ких в Че­хос­ло­вакии не­мало, - это вра­ги со­ци­ализ­ма, они во­об­ще не дол­жны су­щес­тво­вать. Чи­тая статью, я мыс­ленно же­лала смер­ти ее ав­то­ру. Три дня спус­тя он по­гиб в ави­ака­тас­тро­фе.

- Из­ме­нилось ли к вам в те дни от­но­шение со сто­роны зна­комых че­хов, в час­тнос­ти - кол­лег? В их гла­зах вы оли­цет­во­ряли стра­ну, ко­торая воз­гла­вила втор­же­ние...

- Лич­но ко мне оно не из­ме­нилось ни на й­оту. Все мои кол­ле­ги зна­ли, что я ду­маю о со­вет­ском ре­жиме. Еще сту­ден­ткой вто­рого кур­са, мы толь­ко-толь­ко на­чали дру­жить с Вац­ла­вом, я ему ска­зала: "Ког­да ум­рет Ста­лин, это бу­дет са­мый счас­тли­вый день в мо­ей жиз­ни". Но я по­няла, что че­хи ни­ког­да уже не бу­дут от­но­сить­ся к рус­ским, как от­но­сились преж­де - иде­аль­но, с лю­бовью! - и на­дол­го сох­ра­нят к ним не­нависть, как сох­ра­нили к нем­цам. И еще по­няла: те, кто пе­режил ав­густ шесть­де­сят вось­мо­го, ни­ког­да не бу­дут, кро­ме как ше­потом, го­ворить на лю­дях по-рус­ски. Это толь­ко "но­вые рус­ские" здесь орут на сво­ем язы­ке, пе­ресы­пая речь ма­том, ду­мая, что их ник­то не по­нима­ет. Мир во­об­ще ими пе­репол­нен. Во­ру­ют у се­бя в Рос­сии, а сю­да, в спо­кой­ный уго­лок, ез­дят от­ды­хать и при­сыла­ют свои семьи.

- Че­ха от рус­ско­го лег­ко от­ли­чите?

- Рус­ских оп­ре­деляю не­мед­ленно. Есть в них что-то та­кое, че­го не смыть ни­чем. 

- За­мет­на ли раз­ни­ца меж­ду ин­телли­ген­ци­ей ны­неш­ней Рос­сии и той, ко­торую вы зна­ли до отъ­ез­да?

- В сре­де ста­рых ин­телли­ген­тов раз­ни­цы не за­мечаю: они та­кие же, как преж­де. Боль­шинс­тво из них уже в прек­лонном воз­расте, но это ми­лые, ум­ные, об­ра­зован­ные лю­ди, прек­расно вос­пи­тан­ные.

Вспо­мина­ет­ся дав­ний эпи­зод. Зи­мой 1950 го­да, сту­ден­ткой вто­рого кур­са ЛГУ, я на вре­мя зим­них ка­никул ре­шила по­ехать в го­род Ух­ту к сво­ему род­но­му дя­де. Пе­ред этим он де­сять лет от­си­дел в мес­тной тюрь­ме по 58-й статье как "враг на­рода", а вый­дя от­ту­да, ос­тался ра­ботать на неф­те­пере­раба­тыва­ющем за­воде ин­же­нером. В на­чале 1950 го­да вы­шел за­кон, по ко­торо­му он и дру­гие его то­вари­щи по нес­частью ста­ли "по­селен­ца­ми". Они не име­ли пра­ва по­кидать пре­делы го­рода, а что­бы не взду­мали на­рушить зап­рет, влас­ти отоб­ра­ли у них пас­порта и обя­зали каж­дую не­делю от­ме­чать­ся в ко­мен­да­туре. Ба­буш­ка мне пи­сала, что ее сын, мой дя­дя, очень оди­нок, тос­ку­ет, нуж­да­ет­ся в че­лове­чес­ком теп­ле, и толь­ко я мо­гу ему по­мочь выб­рать­ся из деп­рессии. Моя ле­нин­градская те­тя, уз­нав, ку­да я соб­ра­лась ехать, ска­зала: "Ты сош­ла с ума! Ес­ли уз­на­ют, что ты на­веща­ешь родс­твен­ни­ка, ко­торый си­дел в тюрь­ме и сей­час, по су­ти, про­дол­жа­ет си­деть, те­бя вы­гонят с "жел­тым би­летом" из уни­вер­си­тета, ты боль­ше ни­куда не пос­ту­пишь!.." Но я ре­шила: по­еду, и будь что бу­дет. Мои под­ру­ги соб­ра­ли для ме­ня теп­лые ве­щи, у ко­го что бы­ло, и ник­то из них ни­кому не ска­зал, ку­да я от­пра­вилась!

Я про­жила в Ух­те чу­дес­ных че­тыр­надцать дней, сре­ди изу­митель­ных лю­дей. Здесь бы­ли и те, кто, от­быв срок в тюрь­ме, жи­ли на по­селе­нии, и доб­ро­воль­но ос­тавши­еся ра­ботать. Цвет рус­ской ин­телли­ген­ции: про­фес­со­ра, вра­чи, ин­же­неры, уче­ные. Все они бы­ли отор­ва­ны от се­мей (прав­да, ко мно­гим из них по­том при­еха­ли же­ны и де­ти), уве­зены бог зна­ет ку­да, в не­чело­вечес­ких ус­ло­ви­ях стро­или пред­при­ятия, прок­ла­дыва­ли же­лез­ные до­роги - и в этих страш­ных ис­пы­тани­ях они су­мели вы­жить! Бы­ло по­хоже, что в не­воле мно­гое ста­ло для них бо­лее яс­ным, чем до нее. Ве­чером мы с дя­дей ко­го-ни­будь из них на­веща­ли. О чем, по-ва­шему, в та­ких ком­па­ни­ях ве­лись раз­го­воры? О ли­тера­туре, ис­кусс­тве и му­зыке. Бет­хо­вен, Мо­царт, Чай­ков­ский - вот круг их ин­те­ресов! Ес­ли у ко­го-то в квар­ти­ре бы­ло фор­тепь­яно, под его ак­компа­немент лю­ди пе­ли ро­ман­сы. Я до сих пор под ог­ромным впе­чат­ле­ни­ем от все­го, что там уви­дела и ус­лы­шала!..

- Не­уже­ли, жи­вя во Вла­дикав­ка­зе, а по­том за пять лет уче­бы в Ле­нин­гра­де вы та­ких лю­дей не встре­чали?

- Встре­чала, но не в та­ком ко­личес­тве и не так, что­бы они бы­ли тес­но свя­заны меж­ду со­бой, по­нима­ете?

- По­читай­те эмиг­рант­ские га­зеты, там вас за­верят, что вся рус­ская ин­телли­ген­ция раз­ле­телась по ми­ру, ос­та­лись нем­но­гие, ко­го ниг­де не ждут. 

- Ни­чего по­доб­но­го! Бы­вая в Пе­тер­бурге, где мне все близ­ко и до­рого, я убеж­да­юсь: рус­ская ин­телли­ген­ция жи­ва, она пред­став­ле­на деть­ми и вну­ками ста­рых пе­тер­бур­жцев. Эти лю­ди, быть мо­жет, не очень счас­тли­вы, но про­дол­жа­ют чи­тать хо­рошие кни­ги, по­сещать опе­ру и ба­лет, хо­дить на кон­церты. Я час­то зво­ню мо­ему дру­гу Ни­колаю Ар­ро­нету, его пред­ки из Фран­ции, они в XIX ве­ке ос­но­вали здесь Вве­ден­ское у­ез­дное учи­лище, впос­ледс­твии пре­об­ра­зован­ное в гим­на­зию, в ней учил­ся Алек­сандр Блок. Ни­колай - нас­то­ящий рус­ский ин­телли­гент, и та­ких, как он, не­мало в стра­не. Тем тра­гич­нее их по­ложе­ние. По­тому что ка­кие бы пе­реме­ны там ни про­изош­ли, они для ин­телли­ген­ции окон­чатся не очень хо­рошо, все бу­дет сде­лано не то и не так. Од­на­ко это еще не по­вод ду­мать, буд­то вся ин­телли­ген­тная Рос­сия у­еха­ла за ру­беж. Кста­ти, вы са­ми дав­но там не бы­ли?

- Ох, дав­но: боль­ше двад­ца­ти лет!

- Ну, тог­да вы не мо­жете су­дить. У­ез­жа­ют не­из­вес­тно кто, те же "но­вые рус­ские", вот им уже ниг­де не ра­ды, пе­ред ни­ми в при­лич­ных стра­нах зак­ры­ва­ют две­ри и го­ворят: "Для вас мест нет".

- А вам где ра­ды, кро­ме Мос­квы и Пе­тер­бурга?

- Мне ра­ды всю­ду, ку­да бы я ни при­ез­жа­ла. Вче­ра зво­нила из Же­невы дочь мо­ей под­ру­ги: "Те­тя Ироч­ка, при­ез­жай­те к нам хоть на не­делю, так хо­чет­ся вас ви­деть и по­гово­рить!.." А я все раз­ду­мываю - ехать, не ехать.

- Ехать, ко­неч­но! Это ж не ку­да-ни­будь, а в Же­неву...

- Уже бы­ла. В луч­шие вре­мена.

- Рус­ских эмиг­рантов пер­вой вол­ны, вре­мен пре­зиден­та То­маша Ма­сари­ка, в Че­хии уже не ос­та­лось. Но жи­вы, на­вер­ное, их по­том­ки?

- Есть они, толь­ко очень ма­ло. Рус­ских эмиг­рантов пер­вой вол­ны, от­но­сящей­ся к 1920-м - 1930-м го­дам, я не зас­та­ла, но знаю, что сре­ди них бы­ло не­мало лю­дей, ко­торые в пер­вые же дни пос­ле вступ­ле­ния со­вет­ских вой­ск на тер­ри­торию Че­хос­ло­вакию бы­ли арес­то­ваны и от­прав­ле­ны в Со­вет­ский Со­юз. В боль­шинс­тве сво­ем они по­гиб­ли в ла­герях, лишь нем­но­гие вы­жили, еще мень­ше - лет че­рез де­сять смог­ли вер­нуть­ся в Че­хию, бу­дучи уже глу­боки­ми ста­рика­ми. Впос­ледс­твии кое-кто из вер­нувших­ся сно­ва у­ехал в Рос­сию: с ни­ми "ра­бота­ли" пред­ста­вите­ли со­вет­ских влас­тей, уве­ряли, что опа­сать­ся не­чего, вре­мена из­ме­нились, им всем бу­дет хо­рошо и прек­расно, они, на­конец, об­ре­тут ро­дину. Отъ­ез­жа­ли це­лыми семь­ями, три по­ез­да наб­ра­лось. Судь­ба этих лю­дей, нас­коль­ко я знаю, сло­жилась до­воль­но грус­тно. Третья вол­на отъ­ез­жа­ющих бы­ла пос­ле ав­густа 1968 го­да, но уже не в Рос­сию, а на За­пад: у­ез­жа­ли де­ти тех, кто в свое вре­мя про­явил бла­гора­зумие, не ку­пил­ся на со­вет­ские по­сулы.  

- Эмиг­ра­ция из Рос­сии в Че­хию, по­доб­ная той, что бы­ла, ска­жем, в 1920-е го­ды или в кон­це Вто­рой ми­ровой вой­ны, се­год­ня су­щес­тву­ет?    

- Та­кой эмиг­ра­ции уже нет. Не счи­тать же эмиг­ранта­ми "но­вых рус­ских". Это со­вер­шенно осо­бый кон­тингент. Ме­ня приг­ла­сил ка­кой-то уни­вер­си­тет (я так и не по­няла, от че­го и от ко­го он) про­читать де­тям но­вых рус­ских курс лек­ций по ис­то­рии фи­лосо­фии. Тер­пе­ния мо­его хва­тило на один се­местр. Слу­шая этих сту­ден­тов, я сде­лала вы­вод, что ро­дите­ли ку­пили им ат­теста­ты зре­лос­ти, а те­перь го­товят­ся ку­пить дип­ло­мы о выс­шем об­ра­зова­нии. При­ходит де­вуш­ка сда­вать эк­за­мен, я спра­шиваю, чи­тала ли она "Ши­нель" Го­голя. "Чи­тала, - го­ворит, - но дав­но". - "Ни­чего, - про­шу, - рас­ска­жите, как пом­ни­те". И она рас­ска­зала, что Го­голь жил до Вто­рой ми­ровой вой­ны, на­писал по­весть о сол­да­те, ко­торый с этой вой­ны воз­вра­ща­ет­ся, а на ши­нели у не­го - дыр­ка. Я не вы­дер­жа­ла и го­ворю: "Уй­ди­те с глаз мо­их, ви­деть вас не мо­гу". 

- Где жи­вет ваш сын и кто он по про­фес­сии?

- Сер­гей - ди­зай­нер, жи­вет в Авс­тра­лии, в Сид­нее. Он у ме­ня чех. Неп­ло­хо го­ворит по-рус­ски. Не­дав­но я спро­сила, хо­чет ли он по­ехать со мной в Ле­нин­град, ко­торый те­перь Пе­тер­бург, и сын от­ве­тил: "Я там уже был" - "Те­бе тог­да бы­ло все­го три го­да!.." - "Это­го мне хва­тит". Вот так. Ну, а я очень люб­лю Рос­сию, ее ли­тера­туру, на­уку, ее те­ат­ры и го­рода, люб­лю все, что есть ин­те­рес­но­го, сво­еобыч­но­го в этой стра­не. И в Пе­тер­бурге люб­лю бы­вать, и в Мос­кве, на­вещать родс­твен­ни­ков, уни­вер­си­тет­ских дру­зей, хо­роших зна­комых. И - да, вы пра­вы, я бе­зум­но люб­лю Пра­гу, в ко­торой про­вела боль­шую часть жиз­ни. Это го­род не­обы­чай­ной кра­соты, го­род ма­гичес­кий и мис­ти­чес­кий. Да­же сны здесь снят­ся мис­ти­чес­кие. 

- Вы рус­ский че­ловек, но по­чему-то жи­вете в за­рубежье, а не в Рос­сии, ко­торую лю­бите.

- Слу­шай­те, при чем тут за­рубежье? Я вов­се не счи­таю, что жи­ву за ру­бежом. Счи­таю, что я и в Рос­сии, и здесь. Вот я та­кая, у ме­ня две ро­дины. И здесь та­ких не­мало, так же, как я, ока­зались здесь по люб­ви: за­мужем за че­хами или же­натые на чеш­ках.

- Се­год­ня, го­ворят, не­мод­но лю­бить стра­ну, дав­но и нав­сегда ос­тавлен­ную, в ва­шем слу­чае - Рос­сию. При­нято вслух ру­гать все, что бы­ло "там", и го­ворить, как хо­рошо "здесь". А вы... Не­сов­ре­мен­ный вы че­ловек!

- Так я во­об­ще при­над­ле­жу де­вят­надца­тому ве­ку! Ро­дилась в пер­вой по­лови­не ве­ка двад­ца­того, а это, как ут­вер­жда­ли ког­да-то на­ши фи­лосо­фы-сла­вяно­филы, и преж­де все­го Хо­мяков, - все еще ми­нув­шее сто­летие, но­вое на­чина­ет­ся толь­ко пос­ле 50-х го­дов. С детс­тва ме­ня ок­ру­жали лю­ди, ро­див­ши­еся в де­вят­надца­том ве­ке: ба­буш­ки, де­душ­ки, те­туш­ки, от них я пе­реня­ла свое ви­дение ми­ра...

________________________________
На фо­то: "зла­та Пра­га, кра­сави­ца Пра­га".