РУССКАЯ МЕРИ

Пол­ный текст очер­ка. На­чало см. «Кру­гозор» №1 (сен­тябрь 2006 г.)

Ме­ри Аб­ра­мов­на Яв­чу­нов­ская — ге­ро­иня мо­его очер­ка — жи­вёт не­пода­леку от нас, в го­роде Нь­юто­не. Со вре­мени на­писа­ния очер­ка прош­ло че­тыре го­да, се­год­ня Ме­роч­ке — да прос­тит она мне рас­кры­тие жен­ской тай­ны — 89 лет. Вмес­те с её близ­ки­ми и друзь­ями мо­лю Бо­га, что­бы прод­лил её дни.

Она прис­ни­лась мне во сне. Тот же неж­ный овал, при­да­ющий ли­цу сходс­тво с Ан­ной Керн, те же го­лубые с изум­ру­дин­кой гла­за, тон­кий, с гор­бинкой нос. Но прис­ни­лась она мне та­кой, ка­кой мог­ла я её уви­деть це­лую веч­ность на­зад — в го­ды мо­ей юнос­ти и её зре­лос­ти. Сквозь ли­цо 85-лет­ней жен­щи­ны, сквозь нас­ло­ения и па­тину лет вдруг прос­ту­пил лик чуть озор­ной стат­ной да­мы, ко­торую мне пред­ста­вила свек­ровь мо­ей сес­тры.

— Это Ме­ри. Моя ин­сти­тут­ская и фрон­то­вая под­ру­га. Я зо­ву ее Ме­роч­ка.

Да­ма об­ра­тила на ме­ня ко­ролев­ский свой взор — свет­лые гла­за слег­ка ко­сили, что опять выз­ва­ло у ме­ня ка­кую-то ли­тера­тур­ную ас­со­ци­ацию, — и кив­ну­ла: “Да, я Ме­ри. Это моё нас­то­ящее имя, по пас­порту.” Ду­мала ли я тог­да, при­дя в гос­ти в мос­ков­скую квар­ти­ру на Брян­ской ули­це, что де­сяти­летия спус­тя встре­чу Ме­ри на дру­гом кон­це зем­ли, в Аме­рике, и что бу­дем мы с нею со­седс­тво­вать и дру­жить в слав­ном го­роде Нь­юто­не?

1. Встре­ча

А встре­тились мы во вто­рой раз вот как. При­ятель­ни­ца из Солт Лейк-Си­ти, ку­да заб­ро­сила нас судь­ба, и от­ку­да че­рез пол­то­ра го­да у­ез­жа­ли мы в Бос­тон, ска­зала на про­щание: “И не за­будь­те поз­дра­вить с днем рож­денья Ме­ри. Она бы­ла здесь, в Юте, близ­ким мне че­лове­ком, по­том с внуч­кой и её сы­ном по­сели­лась в Бос­то­не.

Вы бу­дете жить где-то поб­ли­зос­ти. Ей в фев­ра­ле 85 лет, да, не удив­ляй­тесь, 85, вот уви­дите её — тог­да уди­витесь,- по­дари­те ей цве­ты от ме­ня”. Так на вто­рой день по при­ез­де в штат Мас­са­чусетс по­пали мы на день рож­денья в нез­на­комый дом. И ни­какая мысль не зак­ра­лась мне в соз­на­ние, и па­мять мол­ча­ла как от­клю­чен­ная, и ду­мала я в тот ве­чер сов­сем не о прош­лом, а о бу­дущем, ко­торое свя­зыва­ла уже с но­вым этим мес­том и с но­выми эти­ми людь­ми, встре­чен­ны­ми на праз­дни­ке, сек­ретно ус­тро­ен­ном внуч­кой в честь ба­буш­ки. И толь­ко ночью слов­но мол­ни­ей уда­рило, вспом­ни­лось, как пред­став­ля­ясь нам, ба­буш­ка ска­зала: “Ме­ри, но не по­тому что в Аме­рике, это моё нас­то­ящее имя, по пас­порту”.

Ед­ва до­тер­пев до ут­ра, по­бежа­ла я к те­лефо­ну: ”Из­ви­ните ме­ня за ран­ний зво­нок, но у ме­ня к Вам два воп­ро­са: “Бы­ли ли Вы на фрон­те и зна­кома ли Вам Ла­риса Гут­ман?” И ус­лы­шала: “Да, я фрон­то­вич­ка, а Лю­ся Гут­ман бы­ла моя луч­шая под­ру­га”.

Про­изош­ло то, что в ан­тичном те­ат­ре на­зыва­лось “уз­на­вание”. Но я ска­жу по-дру­гому. Свер­ши­лось чу­до — в один кро­хот­ный миг в мо­ём соз­на­нии рус­ская Ме­ри сли­лась с аме­рикан­ской и прев­ра­тилась в Ме­роч­ку, об­во­рожи­тель­ную Ме­роч­ку, жен­щи­ну без воз­раста.

2. На­чало

— Ме­роч­ка, по­чему Вас наз­ва­ли Ме­ри?

— Не знаю, мо­жет быть, в па­мять ко­го-ни­будь из пред­ков. В рус­ском пас­порте я Ме­ри Аб­ра­мов­на, в аме­рикан­ском — Аб­ра­хамов­на. Па­па был очень ве­ру­ющий, знал весь Тал­муд.

Она ро­дилась в год и ме­сяц фев­раль­ской ре­волю­ции в Го­меле. Вско­ре пос­ле рож­де­ния Ме­ри ро­дите­ли с дву­мя деть­ми (был еще стар­ший брат) пе­ре­еха­ли в Харь­ков. Там сна­чала брат, по­том Ме­ри пос­ту­пили в ме­дицин­ский ин­сти­тут. Брат с детс­тва бо­лел кос­тным ту­бер­ку­лезом, что не по­меша­ло ему стать хо­рошим вра­чом и, опи­ра­ясь на кос­тыль, про­водить хи­рур­ги­чес­кие опе­рации.

— Ме­роч­ка, по­чему так мно­го ев­ре­ев сре­ди вра­чей ва­шего по­коле­ния?

Мы обе за­думы­ва­ем­ся над воп­ро­сом, и от­вет, ка­жет­ся, рож­да­ет­ся у обе­их од­новре­мен­но.

Тог­да не бы­ло про­цен­тной нор­мы, как в до­рево­люци­он­ное вре­мя (глас­но) и пос­ле пос­ледней вой­ны (нег­ласно). Оби­лие вра­чей-ев­ре­ев во вре­мена ме­роч­ки­ной мо­лодос­ти объ­яс­ня­ет­ся прос­то: ев­реи ис­по­кон ве­ка лю­били учить и ле­чить, и ес­ли путь к этим про­фес­си­ям не был за­бар­ри­кади­рован, они шли по не­му.

Ме­роч­ка пос­ту­пила в ин­сти­тут по спе­ци­аль­но­му ста­лин­ско­му при­зыву в 1934 го­ду, прош­ла слож­ный кон­курс и по­том все го­ды бы­ла от­лични­цей. Да ка­кой! Её пор­трет ви­сел на дос­ке от­лични­ков как раз нап­ро­тив об­ко­ма пар­тии. Отец во­дил зна­комых по­любо­вать­ся боль­шой фо­тог­ра­фи­ей кра­сави­цы-доч­ки, ук­ра­шав­шей вы­сот­ное зда­ние на Сум­ской ули­це. С пор­тре­том сту­ден­тки Ме­ри Яв­чу­нов­ской харь­ков­ча­не хо­дили на праз­днич­ные де­монс­тра­ции. А са­ми сту­ден­ты-от­лични­ки (в их чис­ле Ме­ри) сто­яли в это вре­мя на спе­ци­аль­ной три­буне и с ни­ми за ру­ку здо­рова­лись ге­рои ре­волю­ции, ро­дом из Харь­ко­ва: Пос­ты­шев, Якир. Оба зна­мени­тых харь­ков­ча­нина бы­ли расс­тре­ляны пе­ред вой­ной как “вра­ги на­рода”.

— Ме­роч­ка, Вы ве­рили влас­ти?

— Да, до 20-го съ­ез­да бы­ла ду­рой за­кон­ченной. Пла­кала, ког­да Ста­лин умер, доч­ка го­вори­ла: “Ма­ма, ес­ли бы ты его ле­чила, он бы не умер”.

Я в этом мес­те вспом­ни­ла, что уми­ра­ющий Ста­лин от­ка­зал­ся во­об­ще от вра­чеб­ной по­мощи и умер в пол­ном оди­ночес­тве.

— Не­уже­ли ни­чего не ви­дели?

— Бы­ли раз­го­воры, бы­ли мыс­ли, я ведь не пол­ная иди­от­ка, но не хо­телось в это ве­рить. Вот слу­чай рас­ска­жу.

В 1937 го­ду, в пе­ри­од “ежов­щи­ны” был арес­то­ван мой дво­юрод­ный брат, чес­тней­ший ком­му­нист, ру­ково­дитель об­щес­тва “Спар­так” в род­ном Во­роши­лов­гра­де (Лу­ган­ске). По­сади­ли его не­из­вес­тно за что, че­рез год, не су­мев вы­бить по­каза­ния (но вы­бив зу­бы), вы­пус­ти­ли. В даль­ней­шем он тан­кистом про­шёл всю вой­ну, но де­ло не в этом. Ме­ня пос­ле его арес­та выз­ва­ли в ко­митет ком­со­мола, что­бы, как тог­да бы­ло при­нято, я от­реклась от “вра­га на­рода”.

— Ес­ли он враг на­рода, то и я враг на­рода, так как он прак­ти­чес­ки ме­ня вос­пи­тал, он аб­со­лют­но чес­тный и по­рядоч­ный че­ловек.

— Ес­ли не от­ре­чешь­ся от не­го, мы бу­дем вы­нуж­де­ны ис­клю­чить те­бя из ком­со­мола.

— Ис­клю­чай­те.

Ме­ри бы­ла не прос­той ком­со­мол­кой, а сек­ре­тарём ком­со­моль­ской ор­га­низа­ции ин­сти­тута. Её отс­тра­нили от этой ра­боты, сня­ли её пор­трет с дос­ки от­лични­ков, но из ком­со­мола и из ин­сти­тута не выг­на­ли.

— Ме­роч­ка, так ведь это ли­ния ва­шей судь­бы! Вы всё вре­мя ко­го-то раз­дра­жали, вы­води­ли из се­бя сво­ей на­ив­ной, но неп­ро­бива­емой прин­ци­пи­аль­ностью, не­покор-ством. Вам уг­ро­жали ка­рами, Вы не сда­вались, тог­да эти ка­ры раз­ра­жались, но до “пос­ледне­го” не до­ходи­ло, судь­ба вас обе­рега­ла. Вот Вы рас­ска­зыва­ли, что Вам за “дур­ной нрав” (Вы сты­дили рек­то­ра ин­сти­тута за лик­ви­дацию дет­ской пло­щад­ки при боль­ни­це) так и не да­ли до­цен­та, но пре­пода­вать-то да­вали! Они Вам пе­рек­ры­вали кис­ло­род, но до кон­ца не умерщ­вля­ли, на­вер­ное, чувс­тво­вали, что Вы им нуж­ны. Вы бы­ли ра­бот­ник! Но мы с Ва­ми толь­ко в на­чале Ва­шей би­ог­ра­фии. Да­вай­те дви­нем­ся даль­ше. В 1938 го­ду Вы выш­ли за­муж и пе­ре­еха­ли в Мос­кву, где пос­ту­пили на 4-й курс Пер­во­го ме­дицин­ско­го ин­сти­тута, ко­торый за­кон­чи­ли с от­ли­чи­ем в 1940 го­ду.

3. Мос­ква

— Зна­чит, и в Мос­кве Вы бы­ли луч­шей сту­ден­ткой? Как это по­луча­лось? Бы­ли свои при­ёмы?

— Пе­ред эк­за­меном я всем го­вори­ла, что ни­чего не знаю. В день эк­за­мена при­ходи­ла в ин­сти­тут за­дол­го до на­чала. Шла от­ве­чать пер­вой, что­бы спра­шива­ли по пол­ной прог­рамме. А по до­роге лю­била встре­чать зна­комых, бы­ла у ме­ня та­кая при­мета “на счастье”. Один раз выш­ла на эк­за­мен на рас­све­те, а навс­тре­чу при­ятель, ко­торый жил сов­сем в дру­гом кон­це го­рода. Ска­зал, что идёт на кон­суль­та­цию к про­фес­со­ру — я по­вери­ла. Про­водил ме­ня до ин­сти­тута, и толь­ко поз­же до ме­ня дош­ло, что он по­могал мне, “по­дыг­ры­вая” мо­ей при­мете.

— Ме­роч­ка, ведь он Вас лю­бил!

— Мо­жет быть.

— У Вас был счас­тли­вый брак?

— Счас­тли­вый, но не иде­аль­ный. Я пять раз ухо­дила от му­жа, он был на 14 лет стар­ше и ужас­но ме­ня рев­но­вал. На бы­товой поч­ве мы ни­ког­да не ссо­рились. Но рев­ность… Не от­пускал ме­ня од­ну на от­дых, го­ворил, что там я ему обя­затель­но из­ме­ню. — Но, Яша, я мо­гу из­ме­нить те­бе и здесь. — Здесь ты за­нята, ра­бота­ешь, те­бе не до муж­чин.

Ме­ри дей­стви­тель­но мно­го ра­бота­ла. Пос­ле окон­ча­ния ин­сти­тута её как от­лични­цу в чис­ле еще нес­коль­ких счас­тлив­чи­ков рас­пре­дели­ли в ас­пи­ран­ту­ру в ин­сти­тут кос­тно­го ту­бер­ку­леза. На­пом­ним: рас­пре­деле­ние бы­ло обя­затель­ной сос­тавля­ющей со­вет­ской об­ра­зова­тель­ной сис­те­мы. Все сту­ден­ты обя­заны бы­ли про­рабо­тать по рас­пре­деле­нию два го­да. Но Ме­ри опять про­яв­ля­ет не­покорс­тво, от кос­тно­го ту­бер­ку­леза всю жизнь стра­дал её стар­ший брат — ей не хо­чет­ся ра­ботать с этой бо­лезнью. Не­выпол­не­ние рас­по­ряже­ния ми­нис­терс­тва гро­зило ка­рами. И она идёт на при­ём к ди­рек­то­ру ин­сти­тута Зи­на­иде Алек­се­ев­не Ле­беде­вой.

Я пред­став­ляю се­бе эту кар­ти­ну. В ка­бинет со­лид­ной ос­те­пенён­ной да­мы вбе­га­ет то­нень­кая Ме­ри с дву­мя свет­лы­ми ко­сич­ка­ми и с по­рога за­яв­ля­ет, что не хо­чет ра­ботать “в ве­рен­ном Ле­беде­вой уч­режде­нии”. И Ле­беде­ва — о чу­до! — не кри­чит, не гро­зит, не воз­му­ща­ет­ся, а, выс­лу­шав до­воды, пред­ла­га­ет ком­про­мисс: “По­рабо­та­ешь год, а ес­ли не пон­ра­вит­ся, я те­бя от­пу­щу”. Так Ме­ри по­пада­ет в дет­ский са­нато­рий для боль­ных кос­тным ту­бер­ку­лезом, что рас­по­лагал­ся тог­да (а, ка­жет­ся, и сей­час) в Со­коль­ни­ках. Не­забы­ва­емый год, ок­ра­шен­ный встре­чей с уди­витель­ной лич­ностью — про­фес­со­ром Крас­но­ба­евым.

— Ме­роч­ка, что это за чу­до та­кое — про­фес­сор Крас­но­ба­ев?

— Ска­зать про не­го, что он док­тор, бы­ло нель­зя. Толь­ко про­фес­сор. Кра­сив как бог. Вы­сокий, се­дой, пред­ста­витель­ный. Зас­тавлял нас — вра­чей и сес­тер — хо­дить в лёг­ких коф­точках, ле­том и зи­мой. Де­тиш­ки, бо­лев­шие ту­бер­ку­лёзом, круг­лый год спа­ли под от­кры­тым не­бом, в спаль­ных меш­ках.Мы их вы­тас­ки­вали на ули­цу, а по­том, ес­ли де­ло бы­ло зи­мой, под­хо­дили к про­фес­со­ру, по­казы­вали, что нет пу­пырыш­ков на ко­же от хо­лода. Вот бы­ла за­кал­ка!

— Вам нра­вилось?

— Ко­неч­но! А по суб­бо­там, пос­ле об­хо­да, здесь же в са­нато­рии ус­тра­ива­ли “про­фес­сор­ский обед”. С нак­рахма­лен­ны­ми ска­тер­тя­ми! Боль­ше я ниг­де та­кого не ви­дела.

— Так Вы бы там ос­та­лись на вто­рой год?

— Не знаю, даль­ше бы­ла вой­на… Мо­ей спе­ци­аль­ностью пос­ле вой­ны ста­ла нев­ро­логия.

— Что за “шта­ниш­ки Ме­ри” вы вве­ли в упот­ребле­ние в ту­бер­ку­лез­ном са­нато­рии?

— О, это для де­тей, бо­лев­ших раз­ны­ми ви­дами кос­тно­го ту­бер­ку­леза. Каж­дый раз при пе­ревяз­ке им дол­жны бы­ли ме­нять по­ложе­ние но­ги, сно­ва нак­ла­дывать гипс, что му­читель­но. Я при­дума­ла по­яс из ма­терии, ко­торый по­могал фик­си­ровать боль­ную но­гу. Де­тиш­кам по­лег­ча­ло.

— Но глав­ным де­лом ва­шей жиз­ни всё же ста­ла нев­ро­логия. Ва­ша дочь Та­ня то­же бы­ла вра­чом-нев­ро­пато­логом, и внуч­ка идёт по се­мей­ным сто­пам, кон­ча­ет ре­зиден­ту­ру Гар­варда всё по той же нев­ро­логи­чес­кой спе­ци­аль­нос­ти. Ка­кая у Вас бы­ла те­ма дис­серта­ции?

— Дис­серта­цию я пи­сала по ми­ас­те­нии, есть та­кая страш­ная бо­лезнь. В на­чале 20-го ве­ка её ис­сле­дова­ла ан­гли­чан­ка Мэ­ри У­ол­кер. Кол­ле­ги шу­тили, что ми­ас­те­нию изу­чали “две Ме­ри”.

— А что за бо­лезнь?

— Не­из­ле­чимая. Но пос­те­пен­но её ста­ли ле­чить, каж­дые три ча­са вво­дили боль­но­му ле­карс­тво — про­зер­пин. Ма­шень­ка (внуч­ка) при­вез­ла из Мос­квы мою дис­серта­цию.

— Ког­да Вы её за­щити­ли?

— В 1951 го­ду.

А до это­го… до это­го бы­ла вой­на.

4. Вой­на

– Ме­роч­ка, где и как Вы встре­тили вой­ну?

– Муж был в ко­ман­ди­ров­ке, в Мос­кве гос­ти­ла моя мать из Харь­ко­ва. И вдруг – вой­на.

У ме­ня бы­ла бро­ня как у ас­пи­ран­тки, но как это стра­на бу­дет во­евать без ме­ня? Я бы­ла уве­рена, что вой­на очень ско­ро кон­чится, и спе­шила. Приш­ла в во­ен­ко­мат. От­прав­ля­ют до­мой, а я не иду. До­гово­рились: ес­ли кто-ни­будь не явит­ся, они ме­ня возь­мут на его мес­то. Си­дела и жда­ла до ве­чера. Не явил­ся кто-то, кто был наз­на­чен в пункт пер­вой по­мощи ра­неным, и я пош­ла вмес­то не­го.

– А муж?

– Он был во­ен­но­обя­зан­ным, его сра­зу мо­били­зова­ли, из ко­ман­ди­ров­ки, без за­ез­да до­мой. Я не зна­ла, где он.

Са­мое на­чало вой­ны, ле­то. Ме­ри в чис­ле про­чих доб­ро­воль­цев са­жа­ют в теп­лушку и от­прав­ля­ют в Ри­гу. Все оде­ты в граж­дан­ское, в че­мода­нах де­вушек – “ве­щи для вы­хода”, в во­ен­ко­мате бы­ло ска­зано, что их от­прав­ля­ют в Ев­ро­пу и сле­ду­ет взять с со­бой ту­але­ты.

О, на­ив­ность еще не за­мате­рев­ших сер­дец! Ме­ри, со сво­ими дву­мя то­нень­ки­ми ко­сич­ка­ми, спит, как и все, на со­ломе, справ­ля­ет нуж­ду в две­рях по­ез­да. На стан­ции Ре­зек­не (Лат­вия) ос­та­нови­лись. За же­лез­но­дорож­ны­ми пу­тями – лес. Три по­ез­да сто­ят на пу­тях, па­рал­лель­но друг дру­гу. Ме­роч­кин по­езд с доб­ро­воль­ца­ми из Мос­квы – с краю, за ним по­езд с бе­жен­ца­ми из Ри­ги (в ос­новном жен­щи­ны и де­ти), и с дру­гого краю – ва­гон с бо­еп­ри­паса­ми. Спо­кой­но сто­яли не­дол­го. На­чал­ся обс­трел – по риж­ским бе­жен­цам стре­ляли ла­тыши, нем­цы же при­нялись бом­бить по­езд с бо­еп­ри­паса­ми. В ми­нуту все кру­гом за­горе­лось. А дев­чонки из Мос­квы ни­как не мог­ли от­крыть дверь сво­ей теп­лушки – за­ело. Сго­реть бы им за­живо, ес­ли бы ни про­бегал ми­мо ка­кой-то муж­чи­на. Он от­крыл зло­получ­ную дверь, ми­мохо­дом упо­мянул, что ра­бота­ет ре­жис­се­ром в те­ат­ре Вах­танго­ва, и ис­чез. Вот ин­те­рес­но, кто же этот “не­из­вес­тный ге­рой”, спас­ший дев­чо­нок от не­мину­емой ги­бели? Выс­ко­чили. Че­мода­ны с на­ряда­ми ос­та­лись в за­горев­шемся ва­гоне.

Ме­ри с под­ружкой по­бежа­ли по нап­равле­нию к ле­су. Бе­жали кто в чем, Ме­ри – бо­сая. Вок­руг был ад, все го­рело и гро­хота­ло, рва­лись бо­еп­ри­пасы. Ме­ри и ее под­ружка ут­кну­лись го­лова­ми в во­рон­ку, вспом­нив, что два ра­за по од­но­му мес­ту не бь­ют. Сколь­ко они так прос­то­яли? Ча­са три-че­тыре? Нем­цы стре­ляли по ле­су из пу­леме­та. По­том все стих­ло. Ме­ри приш­ла в се­бя от ис­те­ричес­ко­го хо­хота, раз­да­вав­ше­гося ря­дом. Сме­ялись на­ши сол­да­тики: про­чесы­вая лес, они нат­кну­лись на Ме­ри с под­ру­гой – го­ловы в ям­ке, все ос­таль­ное на­ружу.

Ни­ког­да боль­ше Ме­ри не ви­дела столь­ко мер­твых тел и та­кого ко­личес­тва ва­ляв­шихся на зем­ле зо­лотых ве­щей. Сол­да­ты соб­ра­ли ос­тавших­ся в жи­вых из двух по­ез­дов и по­вели их на ка­кую-то стан­цию; там всех сно­ва по­сади­ли в теп­лушки, да­ли хлеб, во­ду и по­вез­ли в не­из­вес­тном нап­равле­нии. Как ока­залось, вез­ли их в Ка­линин.

5. Ка­линин

– Ме­роч­ка, у ме­ня ма­ма и ее ро­дите­ли пе­ред вой­ной жи­ли в Ка­лини­не. Их эва­ку­иро­вали в Сред­нюю Азию в са­мом на­чале вой­ны. Де­душ­ка ухо­дил от нем­цев, ког­да шла стрель­ба, го­рели мос­ты на Вол­ге, его да­же кон­ту­зило.

– Да, Ка­линин обо­роня­ли. Я бы­ла вра­чом-хи­рур­гом в во­ен­ном гос­пи­тале. От­ре­зала ру­ки и но­ги. Каж­дый раз бы­ло впе­чат­ле­ние, что от­ре­заю свою ру­ку и свою но­гу. Слу­чалось, не спа­ли по две-три но­чи. Был у ме­ня па­ци­ент – лет­чик со страш­ным ра­нени­ем, вся груд­ная клет­ка у не­го бы­ла об­на­жена. Но он был в соз­на­нии. Приз­на­вал он толь­ко ме­ня, я ему де­лала пе­ревяз­ки. Од­нажды я нак­ло­нилась над ним и не за­мети­ла, как мои во­лосы за­горе­лись от све­чи. Мой тя­жело­ране­ный по­тушил огонь ру­ками. Ког­да на­чалась эва­ку­ация, я не мог­ла его бро­сить и ос­та­лась в гос­пи­тале с пос­ледни­ми ра­нены­ми.

– А про му­жа Вы что-ни­будь зна­ли?

– Я с ним встре­тилась в Ка­лини­не.

– ?

– Да, встре­тилась в Ка­лини­не, со­вер­шенно слу­чай­но. Это бы­ло в пер­вых чис­лах ок­тября. Он во­евал на За­пад­ном фрон­те. Ве­дал все­ми ме­дицин­ски­ми уч­режде­ни­ями, был на­чаль­ни­ком от­де­ла фрон­то­вого эва­копун­кта. И вот он при­шел про­верять наш гос­пи­таль…

– Бы­ва­ют же совпaде­ния!

– Со мною час­то. По­том, ког­да я сно­ва по­теря­ла след му­жа, так как от­ка­залась эва­ку­иро­вать­ся вмес­те со все­ми, он отыс­кался со­вер­шенно слу­чай­но. 11 ок­тября на пос­леднем гру­зови­ке я въ­еха­ла в Мос­кву.

– Зна­мени­тый день мос­ков­ской па­ники!

– Да, но те­лег­раф, нап­ри­мер, ра­ботал. Мы с под­ру­гой сто­яли в оче­реди на Цен­траль­ном Те­лег­ра­фе (я от­прав­ля­ла день­ги ро­дите­лям). Сза­ди сто­ял во­ен­ный и прис­лу­шивал­ся к на­шему раз­го­вору. – Ко­го вы ищeте? – вдруг об­ра­тил­ся он ко мне.

– Му­жа, Яко­ва Се­мено­вича Бра­гин­ско­го.

– А он ищет вас по всей Мос­кве!

Этот че­ловек тут же поз­во­нил му­жу Ме­ри, и тот прим­чался и взял ее с под­ру­гой к се­бе, во фрон­то­вой эва­копункт. От­ту­да они уже у­еха­ли на фронт.

– А как же гос­пи­таль, в ко­тором Вы ра­бота­ли?

– Я от­ту­да сбе­жала, сбе­жала по всей фор­ме, из ок­на; на­чаль­ник гос­пи­таля имел на ме­ня ви­ды и при­казал эва­ку­иро­вать­ся вмес­те с ни­ми в тыл.

– Вы не бо­ялись ос­лу­шать­ся при­каза? Все же по­бег…

– Да, но я убе­жала на фронт.

С ок­тября 1941 го­да поч­ти до са­мого кон­ца вой­ны Ме­ри на­ходи­лась в дей­ству­ющей ар­мии. Она не до­во­ева­ла из-за Та­нюши – вер­ну­лась с фрон­та ро­жать доч­ку и 9 мая встре­тила уже в Мос­кве.

6. Пос­ле вой­ны

– Ме­роч­ка, пос­ле вой­ны вы ра­бота­ли в Бот­кин­ской боль­ни­це на дол­жнос­ти вра­чала­боран­та. Как ска­залось на ва­шей жиз­ни и ра­боте де­ло о “вра­чах-вре­дите­лях”? Мою ма­му, то­же ме­дика, тог­да выг­на­ли с ка­фед­ры мик­ро­би­оло­гии за “не­со­от­ветс­твие за­нима­емой дол­жнос­ти”, при­чем за ме­сяц до это­го ей бы­ла объ­яв­ле­на бла­годар­ность.

– А ме­ня выг­на­ли с фор­му­лиров­кой “счи­тать не­целе­со­об­разным ис­поль­зо­вать кан­ди­дата на­ук на дол­жнос­ти вра­ча-ла­боран­та”.

– И ку­да Вы де­лись?

– Ник­то не брал. Сна­чала, ког­да при­ходи­ла на­нимать­ся на ра­боту, лю­ди та­яли. Внеш­ность у ме­ня рус­ская. O, вы нам нуж­ны! По­том, ус­лы­шав фа­милию, спра­шива­ли: “Вы поль­ка?” “Я чис­токров­ная ев­рей­ка”. И они ски­сали, обе­щали поз­во­нить, но, ес­тес­твен­но, не зво­нили. Ус­тро­илась на ра­боту толь­ко пос­ле смер­ти Ста­лина. Взя­ли на за­ведoва­ние муж­ским нер­вным от­де­лени­ем 4-й Град­ской боль­ни­цы. А моя меч­та о сов­ме­щении ле­чеб­ной ра­боты с пре­пода­ватель­ской осу­щес­тви­лась толь­ко в 1960 го­ду, ког­да ме­ня взя­ли в 1-й Ме­дицин­ский ин­сти­тут.

– Ме­роч­ка, пос­ле вой­ны в стра­не уси­лил­ся ан­ти­семи­тизм. Вы всю жизнь под­хо­дили под оп­ре­деле­ние “рус­ская кра­сави­ца”. Хо­телось ли Вам ког­да-ни­будь за­быть про свои ев­рей­ские кор­ни?

– Ни­ког­да не стес­ня­лась сво­ей на­ци­ональ­нос­ти. Ког­да в 1953 го­ду ме­ня вре­мен­но взя­ли на ра­боту в по­лик­ли­нику, не­кото­рые па­ци­ен­ты го­вори­ли: “Сла­ва Бо­гу, на­конец-то мы по­пали к хо­роше­му рус­ско­му док­то­ру”. Я им от­ве­чала: ”Вы по­пали к жи­дов­ке” и вы­гоня­ла. Здесь, в Аме­рике, я стес­ня­юсь иног­да, ког­да на­ши кап­ризно се­бя ве­дут – не та квар­ти­ра, не та пен­сия. Вот это мне стыд­но и боль­но. А в Рос­сии, ког­да ста­рики и ста­руш­ки про­ходи­ли без оче­реди в ма­газин и тол­па их об­зы­вала вся­кими ос­корби­тель­ны­ми сло­вами, я всег­да за них всту­палась. Прав­да, я ни­ког­да не го­вори­ла при этом, что я са­ма ев­рей­ка. За­чем?

7. О кра­соте

– Ме­роч­ка, ког­да я впер­вые уви­дела Вас и Ла­рису Гут­ман, я по­дума­ла: “Бы­ва­ют же та­кие кра­сави­цы!” Она бы­ла тем­но­воло­сой, тем­ногла­зой, Вы – блон­динкой с го­лубы­ми с изум­рудной под­свет­кой гла­зами.

– Лю­ся бы­ла и че­ловек уди­витель­ный, доб­рый, но очень нес­час­тный. Она ра­но умер­ла.

– Вам пос­ла­но дол­го­летие. И кра­сота Вас не по­кину­ла. Не по­дели­тесь сек­ре­тами? Вы чувс­тву­ете, что вас кто-то ох­ра­ня­ет, бе­режет?

– Нет, ре­лиги­оз­ной ни­ког­да не бы­ла. В Мос­кве од­на жен­щи­на ска­зала, что ви­дит на­до мною 2 ан­ге­лов, над мо­ей внуч­кой она уви­дела 5.

– Так в чем же ваш сек­рет?

– Ме­ня ох­ра­ня­ет си­ла во­ли. Пос­ле вой­ны мы с му­жем и с мо­ими ро­дите­лями жи­ли вмес­те, в од­ной квар­ти­ре. Му­жу я ска­зала: “Му­жей я мо­гу иметь мно­го, а ма­ма-па­па у ме­ня од­ни”. Он тер­пел; бы­ли, ко­неч­но, бы­товые не­удобс­тва. Но с му­жем мы жи­ли хо­рошо. Неп­ри­ят­ности бы­ли толь­ко из-за его рев­ности. Ме­ня он лю­бил боль­ше, чем доч­ку. Я ни­ког­да ни­кому не за­видо­вала, мо­жет, толь­ко тем, кто хо­рошо по­ет. И еще есть во мне чер­та: сво­им не про­щаю оби­ды, чу­жим – сколь­ко угод­но. Так что вы ме­ня не оби­жай­те!

– Пос­та­ра­юсь. А что, бы­ли слу­чаи, ког­да свои оби­жали вас по-нас­то­яще­му?

– Бы­ли. У ме­ня был лю­бимый про­фес­сор – Н. Он ра­ботал в боль­ни­це, где ле­чилась эли­та, а я бы­ла там кон­суль­тан­том. В ано­ним­ках пи­сали, что я бы­ла его лю­бов­ни­ца – это неп­равда. Я пре­пода­вала в 1-м Ме­дицин­ском с 7 ут­ра до 8 ве­чера, а по­том еще бе­гала на кон­суль­та­ции. Бы­ла уже не так мо­лода… нуж­да­лась в день­гах. И вот глав­врач боль­ни­цы пред­ло­жил мне по­менять­ся с Н мес­та­ми – мне стать за­веду­ющей от­де­лени­ем, ему (уже до­воль­но по­жило­му) – уй­ти в кон­суль­тан­ты. Я ска­зала, что по­гово­рю с Н са­ма.

– Ме­роч­ка, за­чем Вы пош­ли на этот раз­го­вор? По­чему сам глав­врач не мог по­гово­рить с Н?

– Я про­сила его не го­ворить, не хо­тела ущем­лять са­молю­бия Н. Все бра­ла на се­бя. И вот я ему ска­зала. Он пос­мотрел на ме­ня и про­из­нес: “Я ни­ког­да не ду­мал, что сог­рел змею на гру­ди”. Я по­вер­ну­лась и уш­ла.

Ду­маю про се­бя, что си­ту­ация, в ко­торую пос­та­вила се­бя Ме­ри, очень у­яз­ви­ма. Не зная ее, лег­ко мож­но осу­дить ее по­веде­ние, счесть неб­ла­годар­ной, карь­ерис­ткой… Че­го она до­билась-то в ито­ге? И мес­то ей не дос­та­лось, и пор­ва­ла с лю­бимым про­фес­со­ром. Дру­гого бы по­доб­ная кол­ли­зия из­му­чила, вы­била бы из ко­леи. Смот­рю на Ме­ри. Она рас­ска­зыва­ет спо­кой­но, с пол­ным соз­на­ни­ем сво­ей пра­воты. Го­ворит, что пол­ностью прек­ра­тила об­ще­ние с про­фес­со­ром. Не де­лала ни­каких по­пыток вновь сбли­зить­ся. Го­да че­рез два Н сам поз­во­нил ей: “Ме­ри, воз­можно, вы ни­чего не по­теря­ли от раз­ры­ва со мной, а я по­терял са­мого близ­ко­го дру­га. Из­ви­ните ме­ня.” “Бу­дем счи­тать, что то­го раз­го­вора не бы­ло”, – су­хо от­ве­тила Ме­ри, на во­зоб­новле­ние друж­бы не пош­ла. Ког­да про­фес­сор умер, Ме­ри ку­пила ог­ромный бу­кет роз, дер­жа­ла его в хо­лодиль­ни­ке, что­бы цве­ты не за­вяли. На па­нихи­де бы­ло ма­ло лю­дей, из уче­ников – она од­на. Ме­ри выс­ту­пила от име­ни уче­ников. В кон­це па­нихи­ды, ког­да на клад­би­ще уже поч­ти ни­кого не ос­та­лось, же­на про­фес­со­ра схва­тила Ме­ри за платье: “Вы зна­ете, что Н про­сил у вас про­щенья пе­ред смертью?” Она от­ве­тила : “Он это сде­лал за пол­то­ра го­да до смер­ти”.

– Тя­жело Вам жить с ва­шей “неп­реклон­ностью”?

– Ме­ня зва­ли сталь­ной Ме­ри, му­жик­ба­ба. Не­нави­жу, ког­да ме­ня жа­ле­ют. Доч­ка умер­ла – я сле­зы не про­лила на ее по­хоро­нах. Сей­час пла­чу, тог­да мог­ла дер­жать­ся. Из-за смер­ти до­чери я и ока­залась в Аме­рике.

8. В Аме­рике

– Вы ког­да-ни­будь ду­мали, что бу­дете жить в Аме­рике?

– Ни­ког­да. Я при­еха­ла сю­да в 1992 го­ду, по приг­ла­шению внуч­ки, Ма­ши, вы­шед­шей за­муж за аме­рикан­ца. Брюс, муж Ма­ши, ме­ня лю­бил, и я его по­люби­ла как близ­ко­го родс­твен­ни­ка. Но че­рез две не­дели мне поз­во­нили из Мос­квы, что до­чери пло­хо. Она умер­ла, и я ос­та­лась од­на в мос­ков­ской квар­ти­ре. В 1993 го­ду я сно­ва при­еха­ла к Ма­ше и Брю­су. И вот жи­ву здесь. Я ведь не бе­жен­ка, а по­лити­чес­кий эмиг­рант. Аме­рика да­ла мне по­лити­чес­кое убе­жище. На про­цес­се очень по­мог ад­во­кат. Он мне ска­зал, про­читав то, что я про се­бя на­писа­ла: ”У вас бы­ла очень ин­те­рес­ная жизнь” и вы­разил со­болез­но­вание по по­воду преж­девре­мен­ной смер­ти мо­ей до­чери.

– Ме­роч­ка, сколь­ко же Вам бы­ло лет, ког­да вы на­чали свою вто­рую жизнь – в Аме­рике?

– Ка­жет­ся, 75. У ме­ня, как у Степ­ки, не­лады с ус­тным сче­том.

Ме­ри смот­рит на ме­ня сво­ими си­ними, с лу­кавин­кой, гла­зами. Не ста­рая она, нет.

Неж­ный овал при­да­ет ей сходс­тво с пуш­кин­ски­ми за­рисов­ка­ми Ан­ны Керн. Судь­ба по­сыла­ла ей вся­кое. Дол­гая му­читель­ная бо­лезнь му­жа, тре­бовав­шая каж­доднев­но­го ухо­да, смерть до­чери, ушед­шей в 48 лет; уже здесь, в Аме­рике, тра­гичес­кая ги­бель Брю­са, му­жа Ма­ши… Мно­го че­го при­паса­ла ей жизнь. Но она, сталь­ная Ме­ри, му­жик-ба­ба, не жа­лова­лась, не сто­нала, не пла­кала, не про­сила о по­мощи. До сих пор, сколь­ко хва­та­ет сил, по­мога­ет она внуч­ке Ма­ше, прав­ну­ку Степ­ке… Ев­рей­ка с внеш­ностью рус­ской кра­сави­цы. Рус­ская Ме­ри на аме­рикан­ской зем­ле.

Бос­тон.