Много жизней в одной

На фото — Семён Резник

С Семёном Ефимовичем Резником начинаем разговор. Около 40 лет тому назад вынужденным эмигрировать московским инженером-строителем по образованию и русским писателем и публицистом по роду деятельности, автором многих историко-документальных повестей и жизнеописаний в книжной серии ЖЗЛ, членом Международного ПЕН-клуба и Союза писателей Москвы (1997), популяризатором науки и радиоведущим, ныне живущим в столице США.

Александр Болясный  (А.Б.).: …А я ведь, уважаемый Семён Ефимович, впервые узнал о Вас ещё в юношестве. Жили мы тогда в старинном украинском Житомире, папа был учёным и постоянным покупателем в книжном магазине на Михайловской. В конце шестидесятых как-то заглянули туда — продавщица заговорщицки улыбается: «Хорошо, что зашли — я такую прелесть вам оставила...». И вынимает из-под прилавка увесистый том из серии ЖЗЛ. То была Ваша книга о Николае Вавилове. Вы написали книги и о других великих людях, но Вавилов, по-моему, занимает у Вас особое место. Или я не прав?

Семён Резник (С.Р.): Прежде всего, Александр, спасибо за такой неожиданный привет из 50-летнего далека. Он был бы для меня еще более неожиданным, если бы Вы мне рассказали об этом три года назад – до выхода моей новой книги о Н.И. Вавилове.

Она вышла в московском издательстве «Захаров» под названием «Эта короткая жизнь: Николай Вавилов и его время» как раз перед его юбилеем, 130 лет со дня рождения. В Москве, Питере, Саратове проводились торжественные конференции, меня на них пригласили, и я оказался, как говорится, нарасхват. Выступал в разных местах: в Институте Общей генетики в Москве, в Сахаровском центре, в Доме Ученых подмосковного городка биологов Пущино, В Институте истории естествознания (Питерское отделение), в двух Саратовских университетах – одно из них было в том самом зале, где Вавилов выступал со своим знаменитым докладом о Законе гомологических рядов. Были выступление в Тимирязевской академии и в других местах.

Я, естественно, презентовал новую книгу, ее покупали, просили надписать, все это было очень приятно. Но особое волнение я испытывал, когда ко мне подходили с той первой книгой. Говорили о том, какое впечатление она на них произвела в молодости и даже кому-то помогла выбрать жизненный путь.

Сейчас, после выхода второй моей книги о Вавилове, я уже не хочу, чтобы читали первую.

Тогда ведь свирепствовала цензура. Следственное и судебное дело Вавилова было за семью запорами, да об этом все равно нельзя было бы опубликовать ни слова.

Значительную часть того, что я раскопал в архивах и узнал от учеников и друзей Николая Ивановича, которые тогда еще были живы, пришлось оставить за кадром. Из того, что написал, около ста страниц было удалено при редактировании, что, однако, не спасло книгу от гонений. В ЦК партии ее признали «идеологически вредной», отпечатанный тираж посадили под «арест», около года решалась его судьба. Книгу спасло заступничество видных ученых.

Когда она, наконец, была выпущена, я ходил по книжным магазинам: хотелось посмотреть, как ее покупают. Ни разу этого не видел. Везде говорили, что распродана. Думаю, что не всегда это так и было: припрятывали дефицит для «своих». Значит, и в Житомире продавщица приберегла ее для Вашего отца. Спасибо ей!

София Перлина (С.П.): Вы написали большое количество потрясающих по своему содержанию книг из серии ЖЗЛ – о Николае Вавилове с более 1000 страницами, а в именном указателе свыше 1200 фамилий. Только по одному этому можно судить о масштабе проделанной работы. Книга была жестоко цензурирована – правда о Вавилове не должна быть открыта: о доносах, о протоколах допросов, о научных открытиях. Вы затем написали о Мечникове, о Вл. Ковалевском, книгу о советском нацизме, о кровавом навете в России, о судьбе евреев, о «запятнанном Дале» и многие другие. Как в тогдашних условиях Вы собирали материал, как сумели получить допуск к советским архивам? В архивах США, понятно, такого не могло быть.

С.Р.: Прежде всего я должен уточнить. Моя книга о Вавилове, в которой более тысячи страниц, вышла в 2017 году в издательстве «Захаров». ЖЗЛовская книга о Вавилове, изданная почти на полвека раньше (в 1968-м) была среднего размера: 330 страниц. Около ста страниц, как сказано выше, было удалено при подготовке к печати. Все изъятия относились к борьбе Вавилова и Лысенко – чему посвящена заключительная часть книги. Но и то, что в ней было оставлено, оказалось слишком острым блюдом для нежного желудка партийных надсмотрщиков.

15 лет спустя, как только эмигрировал из СССР, я издал эту часть в первозданном виде небольшой книжкой – под названием «Дорога на эшафот» (изд-во «Третья волна», Нью-Йорк). Эта часть была так мною названа первоначально, потому что Вавилов был не случайной жертвой сталинских репрессий, каких тогда было немало. Он противостоял натиску «колхозного ученого» Трофима Лысенко, которого поддерживал Сталин. Некоторые генетики на словах признавали правоту Лысенко, чтобы избежать репрессий.

Пусть тот, кто безгрешен, бросит в них камень. Но Вавилов не признавал. Чем сильнее был натиск, тем тверже он становился. То есть сознательно шел на костер сталинской инквизиции, отстаивая подлинную науку от лысенковской «распутинщины», что я и пытался показать в книге. В советском издании название «Дорога на эшафот» пришлось заменить на более нейтральное: «Битва в пути». В нью-йоркском издании я его восстановил.

Что касается сбора материала, то тут основная трудность состояла в том, что я шел по целине. В СССР были и до сих пор остаются в России засекреченные архивы или отдельные фонды – в них я не совался. А не засекреченные архивы были доступны. Человека с улицы в них не пускали, но достаточно было принести письмо от издательства или от творческого союза, и материалы можно было смотреть.

Но как в этом безбрежном море не утонуть? Чтобы из огромного водоема выудить нужную рыбку, надо хорошо знать, что именно ты ищешь. То есть надо быть подготовленным.

У меня было твердое правило: в архив я шел не сразу, как брался за новую тему, а после того, как вся или хотя бы основная литература по нему была освоена.

Много месяцев я проводил вечера в Ленинской библиотеке: читал труды Вавилова, читал о странах, по которым он путешествовал, материалы по истории генетики, начиная с основополагающей работы Менделя. Менделизм-морганизм подвергался анафеме: буржуазная лженаука. Но работы основоположников, изданные в свое время в русском переводе при деятельном участии Вавилова, не были изъяты, их можно было заказывать и читать. Проштудировал и биологические дискуссии 30-х годов.

Когда я приехал в Ленинград для работы с архивным фондом Вавиловского Всесоюзного института растениеводства (ВИР), я уже знал, что мне нужно там смотреть. Трудности были в основном технические. Описи архивных документов паршивые, заказать можно не больше 10 папок в день, а что в этих папках, по описи не всегда можно понять. Заказываешь, полагая, что эта стенограммы каких-то дискуссий, обсуждений, а тебе приносят бухгалтерскую книгу. Время потеряно. А его в обрез: я ведь работал в редакции ЖЗЛ в Москве, в Ленинграде проводил только отпускное время. Еще были живы многие ученики Вавилова, беседы с ними были не менее интересны, чем архивные фонды. Когда знаешь, что тебе нужно, за месяц многое можно успеть.

В работе над книгой о Мечникове мне очень помогла развернутая в последние сталинские годы кампания «борьбы за русский приоритет». Тогда были наворочены авгиевы конюшни лжи. Надо было утереть нос Западу и доказать, что все крупнейшие открытия и изобретения были сделаны в России, русскими самородками, а Запад все это незаконно себе присваивал. Основателем всех наук стал Михайло Ломоносов. Радио изобрел Попов, а не Маркони, первый самолет построил Можайский, а не братья Райт, электролампочку – Лодыгин, а не Эдисон, и так далее и тому подобное. Сотни «спецов» обшаривали архивы. Чего не находили – выдумывали. Защищали диссертации, публиковали книги.

Но под этим зонтиком было сделано немало полезного. Так, было издано полное Собрание сочинений И.И. Мечникова – 16 томов, все работы откомментированы. Правда, и с такими томами работать в библиотеке было не просто. Копировальной техники не было или она была недоступна. Надо было сидеть, не разгибаясь, и часами подряд делать выписки, из которых в дело потом пойдет, может быть, пять-десять процентом. Я готов был заплатить любые деньги за эти тома, рыскал по букинистическим магазинам, но их нигде не было. По ходу попадалось немало редких книг, цены кусались, но искушение было велико: покупал. Однажды попался почти полный набор томов Энциклопедии Брокгауза и Эфрона. Дореволюционное издание. Стоила она, конечно, очень дорого, таких денег с собой у меня не было. Я позвонил родителям и буквально стерег ее целый час, пока папа привез деньги.

Другой раз подвернулось вообще сказочное издание: 15 томов мировой истории евреев, тоже дореволюционное, перевод с немецкого – как было не купить! А книга крупного юриста 1920-30х годов А.С. Тагера о «Деле Бейлиса»! Издание 1933 года – к 20-летию процесса. На пике сталинского террора Тагер был арестован, приговорен к высшей мере и расстрелян. Его книга была изъята из библиотек. И вдруг попадается такая редкость! А томов Мечникова, изданных гораздо позже и никогда не изымавшихся, – нет, как нет...

Но потом все же наткнулся на один том – в очень хорошем состоянии, твердый кожаный переплет, суперобложка, почти как новый. Спрашиваю, сколько стоит, и не верю собственным ушам: 50 копеек! За года полтора-два регулярных обходов букинистических магазинов на Кузнецком мосту набрал 14 томов, каждый стоил копейки. Двух так и не смог раздобыть. В них были самые важные философские труды Мечникова: «Этюды о природе человека» и «Этюды оптимизма». Но они-то мне не очень были нужны: они издавались много раз, и были у меня в других изданиях.

Почему мне так долго не попадались эти роскошные тома и почему они столько стоили, я понял много лет спустя, когда перед эмиграцией должен был срочно очистить квартиру, распродать и раздать свою библиотеку. Взять с собой почти ничего нельзя было, ибо, тогда как раз ужесточились правила, почти все книги стали не вывозными. Из трех тысяч томов моей библиотеки я мог взять тридцать. У меня было около ста книг серии ЖЗЛ, большинство с дарственными надписями авторов – пришлось их подарить своему другу. Не вывозными были и все академические издания. С пятитомным собранием трудов Н.И. Вавилова проблем не было: их я отдал сыну Николая Ивановича. У него, конечно, был этот пятитомник, но он охотно взял второй комплект: было кому подарить. А большие красивые тома Мечникова? Книжных «жучков» они не интересовали, у тех двух-трех специалистов, с которыми у меня завязались контакты, они имелись, а больше никому нужны не были. Решил продать, хоть за копейки, в букинистический магазин. Зашел в один, второй – не берут: нет спроса! Тут я понял, почему так долго охотился за ними: у тех, кто хотел бы продать, их просто не брали! Более абсурдные парадоксы даже в Совдепии случались нечасто. Книги считаются сверхценными, поэтому их запрещено вывозить из страны; а в стране они никому не нужны! Что было делать? Не выбросить же на помойку. Я снова поехал в один из букинистических магазинов, подошел к прилавку, торопливо выложил на него все тома и, пока сотрудница не прочухалась, быстро выскочил за порог.

Но это лирическое отступление, возвращаюсь к Вашему вопросу. Как говорил выше, освоив литературу, уже довольно ясно представляешь себе, что нужно искать в архиве. Илья Ильич Мечников, как известно, вторую половину жизни прожил в Париже, работал в институте Пастера, там и умер.

Могилы нет, так как он завещал себя кремировать. В старом здании Института, где была лаборатория Мечникова, теперь музей. Вокруг высятся рабочие корпуса современной постройки, один из них носит имя Мечникова, красивая мемориальная доска у входа. Урна с прахом находится в библиотеке, на одном из книжных шкафов. Много лет спустя, будучи в Париже, я наведался в Пастеровский институт. Урну с прахом, по моей просьбе, не без труда, отыскали, я мог ее лицезреть. Ну а личный архив Мечникова его супруга, уже в советское время, передала Академии Наук СССР, в архиве Академии он и хранился. Но там я наткнулся на неожиданное препятствие. Готовился к печати том избранных писем Мечникова, потому его фонд временно закрыт. Что значит – временно? Месяц, год, пять лет? Штатным сотрудникам архива торопиться некуда. Не выдают, так как не хотят конкуренции: вдруг я раньше их опубликую его письма!

Пришлось объясняться с директором архива Б.В. Лёвшиным. Мы давно уже были знакомы, но отношения были чисто формальные. Тем не менее, он пошел мне навстречу. Взяв с меня слово, что публиковать письма я не буду, он разрешил мне их выдать для просмотра.

Бывали и другие сложности, а бывали и приятные сюрпризы. На такой сюрприз я наткнулся, когда работал над книгой о Владимире Онуфриевиче Ковалевском. Он больше известен как муж Софьи Ковалевской – знаменитой женщины - математика. Он женился на ней фиктивно, чтобы вытащить из-под родительской опеки, дать возможность уехать заграницу и заняться любимой математикой. Лишь через много лет их брак из фиктивного стал действительным, родилась дочь. Но Владимир Онуфриевич и сам был очень крупным ученым, основателем эволюционной палеонтологии. Трехтомник его научных трудов тоже был издан в 50-е годы благодаря «борьбе за русский приоритет». А первую книгу о нем написал академик А.А. Борисяк – крупный палеонтолог, высоко ценивший вклад В.О. Ковалевского в науку. Книга была издана в 1928 году, когда никакой «борьбы за приоритет» не было, она вполне объективна, без политики. Она помогла мне лучше ориентироваться в трудах Ковалевского. Но его личная жизнь была освещена скупо. Бесценный материал давала переписка Владимира Ковалевского с братом Александром, одним из основателей эволюционной сравнительной эмбриологии. Братья были очень близки душевно, но встречались редко, так как оба мотались по свету, особенно Владимир. Всю его жизнь, все его мысли, душевные порывы можно было чуть ли ни день за днем проследить по этим письмам. Они хранились в том же архиве Академии Наук. Писем невероятно много и написаны они ужасным почерком. Кроме того, у них было обыкновение: если листок бумаги исписан с двух сторон, а надо еще дописать пять-десять строк, то лист поворачивали на 90 градусов и писали поперек. Одно, два, пять таких писем можно разобрать слово за словом, а если их много сотен?! Работа на годы… И тут я обнаруживаю, что академик Борисяк после издания своей книги о В.О. Ковалевском продолжал им заниматься и вместе с писателем С.Я. Штрайхом подготовил к печати трехтомную переписку братьев Ковалевских. Значит, письма были расшифрованы и перепечатаны на машинке! Первый том был даже набран, но началась война, и издание не состоялось. Значит, где-то должен был быть экземпляр этой машинописи!

Ни Борисяка, ни Штрайха давно не было в живых. Но оказалось, что в том же Архиве Академии Наук есть фонд академика Борисяка. В нем я и обнаружил эти три неизданных тома. Огромное облегчение! Но все равно – работа предстояла каторжная: сидеть целыми днями в читальном зале Архива и заполнять выписками толстые тетради, зная, как мало из всего этого потребуется для книги… Я снова обратился к Левшину, и он сделал неслыханное: можно сказать, пошел на должностное преступление. Он разрешил мне вынести из архива эти три толстые папки на два дня! Я прямиком поехал в издательство «Молодая гвардия», где проработал до этого десять лет и многих знал. Пошел в фотолабораторию, где ребята были рады «левым» заказам. Фотокопии полутора тысяч страниц изготовили, как сейчас помню, за 150 рублей. Сумма по тем временам немалая: месячная зарплата редактора. Зато никаких выписок делать не надо: все три тома у меня дома на полке. Думаю, благодаря этому я сэкономил года два работы над книгой.

Другая история была с «делом В.И. Рагозина», из-за которого, как считалось, Владимир Онуфриевич покончил с собой. Я, правда, пришел к другому выводу: причина его самоубийства была более глубокой. Но «дело Рагозина» сыграло определенную роль.

В середине 1870-х годов Владимир Ковалевский вместе с Софьей Васильевной вернулся из-за границы. К тому времени он уже опубликовал свои труды по палеонтологии, их высоко ценили ведущие ученые Европы, включая самого Дарвина. А в России их некому было оценить. Места в университете для него не находилось, он оказался в подвешенном состоянии. А это было время бурного роста капитализма, создавались и лопались различные компании, акционерные общества и т.п. Ковалевский решил быстро обогатиться, чтобы потом уже ни от кого не зависеть и полностью отдаться науке. Бизнесменом он оказался очень энергичным, но слишком азартным и неосторожным. Он занялся строительством жилых домов, бань. Дела пошли хорошо. Чтобы развернуться пошире, он залез в долги, а потом возникли задержки, и он оказался на грани банкротства. Благодаря неистовой энергии, он как-то выкрутился, дело опять пошло в гору, но потом что-то опять не заладилось и снова нечем было платить проценты по займам. Вынужден был потратить наследство, доставшееся Софье Васильевне от родителей, за что ужасно себя терзал. И тут он сошелся с товариществом В.И. Рагозина «по производству нефтяных минеральных масел». Дело было новое и очень перспективное. Товарищество процветало, платило инвесторам огромные дивиденды. Ковалевский стал членом правления и снова оказался на коне. Для Рагозина были бесценны его знания геолога и его международные связи. Все опять стало прекрасно, но затем компания разорилась, акции упали в цене, инвесторы терпели убытки и стали обвинять Рогозина в злоупотреблениях. Было заведено уголовное дело. Оно тянулось несколько лет и кончилось ничем, но Ковалевского уже не было в живых. Коль скоро было заведено уголовное дело, оно должно где-то быть, но его никто никогда не пытался искать.

Мне удалось выяснить, что оно находится в Московском городском архиве. Пришел в архив, а там черт знает что творится. Готовится переезд в другое помещение, все документы упаковываются, читальный зал закрыт, ничего никому не выдают. Сколько времени это продлится: месяц, год, десять лет?

Архив-то огромный! Я попытался объяснить, что ждать у моря погоды не могу, и мне пошли навстречу. Дело Рагозина распаковали – девять толстых томов.

Как написано в моей книге, оно «позволило внести ясность в заключительные страницы трагической биографии Ковалевского».

Но какой бы ни была тема очередной моей книги, я следил за всем новым, что было связано с темой Н.И. Вавилова: поддерживал контакты с его учениками и с исследователями, которые разыскивали и публиковали материалы о его жизни и деятельности. Одна из последних моих книг, вышедших до эмиграции, была документальная повесть «Завещание Гавриила Зайцева» («Детская литература», 1981). Г.С. Зайцев был крупным хлопководом, основателем селекционной станции под Ташкентом, которая потом стала Институтом хлопководства имени Г.С. Зайцева. Гавриил Семенович был другом и последователем Н.И. Вавилова, глубоко освоил его общебиологические теории, на них основывался в своей работе с хлопчатником. Он умер очень рано, в 1929 году. Сын Николая Ивановича Вавилова Юрий Николаевич познакомил меня с его дочерью Марией Гавриловной. Она очень бережно относилась к памяти отца, хранила его дневники, письма к матери, в которых раскрылась передо мной очень трогательная история их любви. Мы с ней вместе ездили в Ташкент: мне надо было побывать в местах, связанных с его жизнью, поработать в местном архиве.

Мария Гаврииловна вызвалась мне помогать, а заодно оживить детские воспоминания. У нее хранилось завещание Зайцева, продиктованное им за пару дней до смерти. Он ехал из Ташкента в Москву, чтобы оттуда поехать в Ленинград на Съезд генетиков и селекционеров, где должен был выступить с центральным докладом, но в поезде у него случился приступ аппендицита.

Диагноз сначала был поставлен неверно, а когда его прооперировали, было уже поздно: начался перитонит. До эры антибиотиков это было равносильно смертному приговору. Зная, что умирает, Зайцев продиктовал завещание, по которому его служебный архив передавался в Ленинград, в Вавиловский институт – ВИР. Я снова поехал в Ленинград, и каково же было мое изумление, когда оказалось, что о существовании этого архива в ВИРе узнали от меня.

В Отделе хлопчатника, в старом шкафу, в который давно никто не заглядывал, оказался огромный картонный ящик до верха наполненный бумагами, блокнотами, тетрадями. Но в нем не было писем. Когда я все это просмотрел, то сказал заведующему отделом, что это не весь зайцевский архив, должны быть еще бумаги. Он задумался и велел посмотреть под ящиками с картотекой. Мне помогли снять тяжелые ящики с подставок, и тут оказалось, что подставками (ножками) одного из них служили две очень прочные картонные коробочки кирпичного цвета с откидными крышками. Когда я откинул эти крышки, то обнаружил внутри письма Н.И. Вавилова. Они были отпечатаны на машинке и подписаны.

Такова была обычная практика Вавилова: он почти ежедневно диктовал письма стенографистке, после перепечатки один экземпляр подписывался и отправлялся адресату, а второй оставался у него. Позднее копии писем, вместе с другими бумагами ВИРа, были сданы в Государственный архив (ЛГАОРСС), где они составили отдельный фонд. Когда я работал над первой книгой о Вавилове, то просмотрел множество томов (единиц хранения) этого фонда.

Наибольший интерес для меня представляли папки со стенограммами выступлений и с копиями писем Вавилова. Я тогда обратил внимание на то, что там почти не было писем к Зайцеву, всего два или три, хотя об их интенсивном сотрудничестве было известно. И вот оказалось, что письма есть! 55 штук!

Почему их копии не попали в фонд ВИРа, осталось неясным, но после того, как были найдены оригиналы, это уже было неважно. Я, конечно, использовал эти письма в книге о Зайцеве, а также опубликовал большую подборку в двух номерах журнала «Природа». Вавиловская тема меня не отпускала и после эмиграции. В годы Перестройки возобновились мои контакты с членами Вавиловской комиссии Академии Наук, установил контакты с новым поколением исследователей, которые разыскивали, комментировали и публиковали разные документы, связанные с его жизнью и деятельностью. Я дружил с Юрием Николаевичем Вавиловым: бывал у него каждый свой приезд в Москву, он бывал у меня в Вашингтоне. Я дружил с Жоресом Медведевым, биологом и историком, который написал первую книгу о лысенковщине – ещё в то время, когда Лысенко был монопольным диктатором в биологической науке. Книга Медведева не могла быть издана, она распространялась в самиздате. Его преследовали, сажали в психушку, потом «выпустили» в загранкомандировку и лишили гражданства, сделав невозвращенцем. Он жил и работал в Лондоне, но бывал в Штатах – мы с ним встречались, переписывались. Медведев написал предисловие к моей новой книге о Вавилове, оно ее и открывает. Для меня это большая честь. Вскоре после выхода книги в свет Жореса Александровича не стало, ему было 92 года. Получилось так, что это предисловие стало одной из последних его прижизненных публикаций.

А.Б.: Вот уже почти четыре десятилетия Вы в эмиграции.
Доэмиграционное прошлое Вы для себя отодвинули за ту черту, из-за которой оно уже не будоражит Вашу память? Почему Вы вообще эмигрировали, будучи небезызвестным и востребованным писателем и публицистом?

С.Р.: Я рос на одной из самых мерзких московских окраин, среди пьяни, шпаны, поножовщины и, конечно, антисемитизма. Но мне с детства внушали, что издевательства над «еврейчиками» - это от темноты и невежества. В более культурном и образованном обществе ничего этого нет. Для меня это был дополнительный стимул прилежнее учиться, читать книги, приобщаться к культуре. Я занимался в шахматной секции Дома Пионеров, раз в десять дней выстаивал ночи у кассы Большого Театра, чтобы заполучить билеты на очередную декаду. Уланова, Плисецкая, Лисициан, Архипова… Я помню со школьных лет оперы и балеты с их участием.

Было известно, что еврею во много раз труднее поступить в институт – ответил на это тем, что кончил школу с серебряной медалью. Знал, что еврею труднее найти хорошую работу, получать продвижение и т.п. подобное, – ответил тем, что стал внештатно сотрудничать в прессе: сначала в институтской многотиражке, потов в «Московском комсомольце», «Комсомольской правде», «Науке и жизни», в других изданиях. Получил работу в редакции серии ЖЗЛ издательства «Молодая гвардия». О том, как произошло это чудо, писал и рассказывал – повторять здесь не буду. Десять лет я был единственным евреем на все книжные редакции этого огромного издательства. После того, как меня «ушли по собственному желанию», не осталось ни одного.

Но из-за бытового и административного антисемитизма я не стал бы эмигрировать. Я к этому не то чтобы привык, но притерпелся, воспринимал как данность, полагал, что в стране и обществе происходят постепенные изменения к лучшему. Ведь таких ужасов, как «Дело Врачей», которое я помнил с детских лет, или разгром генетики, которое я изучал, работая над книгой о Вавилове, не было. Все это было в прошлом, возврат к нему невозможен.

Невозможен? Уверенность в этом сильно подорвало вторжение советских войск «в братскую страну социализма», то есть в Чехословакию, в 1968 году. Этот ничем не прикрытый акт международного бандитизма сопровождался «закручиваем гаек» внутри страны, а одним из наиболее ярких и зримых аспектов этого закручивания стал хлынувший в печать поток «разоблачений международного сионизма». Я не сразу обратил на него внимание: слишком был занят своими делами. Но поток нарастал, косяком шли книги: Ю. Иванов «Осторожно, сионизм!», Е. Евсеев «Фашизм под голубой звездой», В. Бегун «Вторжение без оружия», В. Большаков «Сионизм на службе антикоммунизма», Л. Корнеев «Классовая сущность сионизма», А. Романенко «О классовой сущности сионизма», много других.

В редакции ЖЗЛ, где сменилось руководство, стали появляться идеологи так называемого «русизма». При прежнем заведующем редакцией, Юрии Короткове, у нас эту публику не пускали на порог, а новый зав Сергей Семанов широко распахнул перед ними двери. Тогда я впервые услышал об «исконно русском патриотизме», о масонах, которые его подрывают, об «иудо-масонском заговоре» против России, социализма и всего человечества. По их теории, кровавую революцию в России устроили евреи, двадцать лет тиранили русский народ, а Сталин развязал террор, чтобы очистить руководство страны от еврейского деспотизма. Национал-сталинисты становились все более влиятельными, занимали высокие партийные и административные посты, университетские кафедры, их поддерживали «на самом верху», они смело смотрели в будущее. В их бредовых «идеях» была своя логика, система. Мне было ясно, что не сами они это придумывают. Откуда-то они это берут.

Просидев в Ленинке несколько месяцев, я отыскал родословную советского национал-патриотизма. Он восходил к дореволюционным изданиям черной сотни: нацпатриоты откопали эти клады задолго до меня. Их собственное «творчество» сводилось к тому, что тогда евреи были врагами «тронов и алтарей», а теперь их делали врагами советской власти и социализма. Коммунистическая идеология к тому времени была дискредитирована, никто не верил в «классовую борьбу», в «пролетарии всех стран – соединяйтесь», в светлое будущее коммунизма и подобную ахинею. Мы радовались этому, полагая, что страна медленно, но верно раскрепощается и движется в направлении большей свободы, терпимости, либерализма, других ценностей свободного мира. Мы сами этому способствовали, проталкивая «крамольные» тексты и подтексты сквозь цензурные запреты. А тут мне стало ясно, что, расшатывая коммунистическую догматику, мы рыхлим почву не только для либерализма, но для национал-сталинизма и нацизма. Ведь черносотенство царской России было предтечей германского нацизма.

Я решил, что должен сделать хоть что-то для противостояния этой тенденции. Так были задуманы и написаны мои исторические романы: «Хаим-да-Марья» и «Кровавая карусель». В них было показано подлинное лицо русского антисемитизма. Поскольку действие происходило при «проклятом царском режиме», формальных противоречий с цензурой не было. Однако все попытки их опубликовать наталкивались на стену. Более быстрым реагированием на происходящее были мои полемические статьи, памфлеты, пародии, которые я направлял в разные редакции. Ни одна из них в печать не прошла, зато они обрастали не лишенной интереса перепиской. Через много лет я издал книгу: «Непредсказуемое прошлое: Выбранных мест из переписки с друзьями». Она вышла в 2010 году в Питерском издательстве «Алетейя». Но тогда, когда велась эта переписка «с друзьями», я не думал о книге, моей целью было пробиться в печать и завязать полемику с национал-патриотами. Это оказалось невозможным. Зато прямым опытом было установлено, что «выхода нет, а есть исход». То, как моя семья вырывалась из Совдепии, особая история. Об этом мне еще предстоит написать.

Написанные до эмиграции романы я издал уже здесь. Они также переизданы в постсоветской России, в том же издательстве «Алетейя» (2006). Роман «Хаим - да-Марья» выходил в венгерском переводе, недавно был издан в английском. Были написаны книги: «Красное и коричневое», «Мифология ненависти», «Запятнанный Даль», «Убийство Ющинского и дело Бейлиса», «Цареубийство». Наибольший резонанс имела моя книга «Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А.И. Солженицына» («М., «Захаров», 2003, 2005). Так что круг моих интересов остался тем же: история русской науки; еврейство и антисемитизм в дореволюционной и послереволюционной России.

А.Б.: В 2009 году Вы были Гостем декабрьского номера «Кругозора». Сравнив с тем временем, или нет — лучше с тем, когда Вы впервые очутились в США, как по-Вашему: есть разница в степени свободы слова в стране ныне, когда жизнь американского общества неспокойна?

С.Р.: Увы, сравнение не в пользу нашего времени. Иногда мне кажется, что я живу совсем не в той стране, в которую прилетел в 1982 году. Тогда тут тоже было не сладко, особенно для нас, беженцев из Совдепии. Перед выездом из Союза я подавлял в себе всякие попытки что-то представить и вообразить о будущей жизни в Америке: знал, что все будет «не так». Лучше ничего заранее не знать, чем строить воздушные замки, которые потом лопнут.

И, тем не менее, оказавшись в США, я то и дело ловил себя на том, что во мне сидят какие-то представления, и все они неверные, ложные. Процесс адаптации был болезненным. Не буду об этом распространяться – все «наши» через это прошли. Но страна была не такой, как сейчас. Правда, чуть ли ни первое, что я услышал от «ведущей» в еврейской организации, которая нас опекала, это что Президент Рейган – «фашист». Но это говорилось доверительно, между своими. В прессе его критиковали за «рейганомику», за то, что он осмелился назвать Советский Союз «империей зла», за многое другое. Ну, что ж: свободная страна, свободное общество, независимая пресса; критика власть имущих – в порядке вещей. Но и самые ретивые критики должны были держаться в определенных рамках, помятую, что Рональд Рейган стал Президентом по воле народа – верховного правителя в стране. Кому-то он может не нравиться, кому-то могут не нравиться его решения или высказывания, но в правовом государстве закон превыше всего.

Сейчас другая ситуация. Свободу слова заменила политкорректность, то есть цензура. Устремления определённых влиятельных групп выше закона, за высказанное несогласие с их установками могут уволить с работы, избить, искалечить, поджечь. Многие боятся высказывать свое мнение, словно на них надели намордник.

Война против Президента Трампа началась на следующий день после его избрания, и она продолжается уже почти четыре года. Громоздятся Монбланы лжи, клеветы, диффамации с целью свержения законно избранного Президента. Пока это не удалось, приближаются новые выборы, но нападки на Президента Трампа только усиливаются. Он «расист», «сексист», «агент Путина», «фашист», «антисемит», «диктатор». Все свои собственные безобразия и беззакония враги Трампа приписывают ему, благо в их почти безграничном распоряжении «четвертая ветвь власти», то есть ведущие средства массовой информации. Они стали средствами лжеинформации и нагнетания ненависти. Окровавленной головой президента размахивают на театральной сцене, призывы взорвать Белый Дом разносятся всеми телеканалами. Два года велось «расследование» в духе Ежова и Вышинского с целью доказать, что Трамп – агент России, а когда оно провалилось и встал вопрос о том, кто, зачем и на каком основании это затеял, они поспешили перевести стрелку и устроили импичмент президенту за то, что он якобы сказал что-то не то в телефонном разговоре с новым президентом Украины.

Более гротескный спектакль трудно себе представить. Бывший вице-президент Байден, злоупотребляя своим высоким положением, шантажировал бывшего президента Украины Порошенко и заставил его уволить генерального прокурора, открывшего дело о коррупции против компании, в правлении которой состоял Байден-сын, получающий многомиллионные взятки. А импичменту за преступные действия бывшего вице-президента был подвергнут нынешний президент Трамп. Как и почему это могло произойти? Только потому, что Нэнси Пелоси и ее демократическое большинство в Палате Представителей ставит партийные интересы выше интересов страны. Они рвутся к власти, не считаясь ни с кем и ни с чем. По всем штатам, возглавляемым демократами, идут погромы, грабежи, поджоги, избиения.

Федеральные силы правопорядка туда не допускаются, а местные – не вмешиваются. А СМИ называют все это «в основном мирными протестами», разрешенными конституцией. Полиция терроризирована, подвергается остракизму, ее лишают финансирования, что ведет к росту преступности – она уже возросла в разы. Анархия – мать порядка.

С.П.: Большинство людей воспринимают уникальность Америки как данность, и лишь немногие понимают, что в настоящее время именно её уникальность и сила стали предметом атак тех, кто хочет заставить американский народ отказаться от своих моральных убеждений и ценностей. Что главное, по-Вашему, стоит делать и реально ли убедить народ, что  все мы – американцы, несмотря на классификацию нас по происхождению, по цвету кожи, по расе?..

С.Р.: Я думаю, что корень зла в этой самой классификации. Помню, как я недоумевал, когда не раз, еще в доброе старое время, поджидая своей очереди в приемной врача, должен был заполнять какие-то длинные анкеты, в которых требовалось указать место рождения, родной язык, этническую и расовую принадлежность, еще что-то такое. Я честно вписывал все, что требовалось, полагая, что это нужно врачам для моей истории болезни. Но потом мне кто-то объяснил, что анкеты заполняются не для надобностей медицины, а для «статистики». Какие-то высокооплачиваемые «сколяры» «изучают», как цвет кожи коррелирует с уровнем доходов, взглядами на жизнь, представлениями о том, «что такое хорошо и что такое плохо». А потом нам втемяшивают, что у белых «в среднем» доходы выше, чем у черных, значит в стране «системный расизм»; чёрные чаще болеют гипертонией – это тоже расизм. Среди латинос большой процент не владеющих английским языком – это тоже расизм «белого привилегированного большинства». Когда черные убивают черных, это расизм, когда белые убивают белых, это тоже расизм, а уж если полицейский (неважно, белый он или черный) применил силу к бандиту, оказавшему сопротивление при задержании, то тушите свет: бандита хоронят в золотом гробу, и по всей стране поднимают волну тех самых «мирных протестов», которые на простом, то есть не политкорректном языке именуются погромами.

Как долго это будет продолжаться? Думаю, до тех пор, когда нас не перестанут делить на белых, черных и бурмалиновых. Население Америки делится на три категории: граждане страны; лица, не имеющие американского гражданства, но проживающие здесь законно; и нелегалы, которые должны рассматриваться как силы вторжения и немедленно высылаться. При повторном вторжении они должны высылаться после отбытия тюремного срока. Если бы такие правила были введены и строго соблюдались, то и стена на границе с Мексикой, которую строит Трамп, не была бы нужна. Принадлежность индивида к какой- то расовой, этнической, языковой или религиозной группе никого, кроме него самого и той группы, с которой он себя ассоциирует, не должна интересовать. Пока это не так, равенство перед законом, записанное в Конституции, будет оставаться фикцией.

С.П.: Как Вы думаете, состоится ли суд над деяниями Хиллари Клинтон? Маяковский был прав, говоря, что «мы диалектику учили не по Гегелю, а в общем, с Лениным в башке и с наганом в руке». Помните, в СССР существовала официальная идеология, по которой уголовники считались социально близкими Советской власти, а интеллигенты – враги народа политические. То, что сейчас творится в США, где демократы хотят строить свой социализм, заставляет вспомнить советское прошлое. А Ваш диалог «На колени, Америка! Или мир (черным) хижинам – война (белым) дворцам», где Вы пишете, что происходит сейчас война против всей мировой культуры, война на искоренение истории Америки (уничтожение памятников) - как дошли до этой черты сторонники чёрной демократии, до точки невозврата? Как считаете, возобладает ли здравомыслие над разумом озлоблённой толпы?

С.Р.: Вы говорите о моем диалоге с Моисеем Бородой, который был опубликован на сайте «Мастерская» Евгения Берковича. Моисей Борода – талантливый писатель, музыкант и музыковед. Он живет в Германии, но и оттуда видно, какой беспредел здесь творится. Я не пророк и потому не знаю, возобладает ли разум, или нет, но очень хочу на это надеяться. А в отношении Хиллари Клинтон должен сказать, что у меня есть очень серьезная претензия к Президенту Трампу. Во время предвыборной кампании 2016 года он давал много обещаний, и, вопреки бешеному противодействию, травле и клевете, большинство из них сдержал. Но одно обещание он не выполнил: расследование преступлений Хиллари Клинтон даже не было начато. Правда, недавно появилось сообщение, что ее вроде бы вызвал на допрос по делу о злоупотреблениях, которое ведет независимый прокурор Дюрум. Но не это расследование я имею в виду. Я говорю о ее преступных действиях, совершенных еще тогда, когда она была госсекретарем в правительстве Обамы и использовала свой высокий пост в личных, а отнюдь не национальных интересах, а затем ликвидировала уличающую ее документацию. Вопреки Закону и втайне от своих ближайших сотрудников, но не от иностранных спецслужб, она вела переписку с частного аккаунта, а после того, как эту переписку затребовал Конгресс, она её уничтожила. Ликвидированы 33 тысячи документов. Есть бывшие чиновники, которые поплатились тюремными сроками за уничтожение одного такого документа, а тут 33 тысячи. И ничего, как с гусыни вода.

С.П.: В Вашей статье «Идёт война народная, гражданская война. Что ждёт Америку», не так давно опубликованной в американском журнале на русском языке «Чайка», Вы писали, в частности, о проблеме антисемитизма. Универсальную систему ненависти, её границы вне географии и этнографии можно определить как Страна Антисемития, что легко проходит по земле, по душам. Главные законы и порядки этой страны евреи помнят едва ли не генами: всегда и во всем виноват чужой, беззащитный, чаще всего – еврей. Как понять мотивы гонителей? Почему сейчас так обострился антисемитизм в американских школах, в университетах? Ведь антисемитизм – это не проблема самих евреев. Это – взгляд на мир, своеобразная лакмусовая бумажка человечества...

С.Р.: Лакмусовая бумажка – совершенно верно. Антисемитизм в Америке гнездился всегда, но это были отдельные гнездышки, лучше сказать, норы в каких-то замкнутых группах. Теперь антисемитизм вошел в мейнстрим общественного сознания. С антисемитскими речами выступают члены Конгресса, а когда там вносится резолюция об осуждении таких высказываний, большинство во главе со спикером Нэнси Пелоси такую резолюцию торпедирует. Газета «Нью-Йорк Таймс», традиционный законодатель общественного мнения, публикует антисемитскую карикатуру, под стать тем, что в нацистской Германии публиковала «Дер Штюрмер». Когда Барак Обама баллотировался в Президенты, от публики была скрыта фотография, на которой он снят в обнимку с Луисом Фараханом, чьи подстрекательные речи об еврейских «термитах» собирают многотысячные толпы.

Кому все это нужно? Тем, кому не нужна Америка, в которой каждый имеет право на жизнь, свободу и стремление к счастью. Им нужна другая Америка – однопартийная, социалистическая, нацистская, расистская. Я говорю об истинном расизме, а не о страшилках, которыми СФИ (средства фейковой информации) натравливают друг на друга «полезных идиотов» всех оттенков кожи. Они запугивают страну белым расизмом и насаждают черный расизм, чтобы отнять свободу у белых и черных, тех и других держать в узде. Если сбросить с глаз шоры и смотреть на происходящее без предубеждений, то все это становится очень ясным и понятным. Главное, что мы можем и должны делать, это не давать себя запугать или задурить.

А.Б. и С.П.: Уважаемый Семён Ефимович, Ваши мысли всегда интересны и беседы с Вами «Кругозор», конечно же, продолжит. Большое спасибо за сегодняшний разговор и, пожалуйста, будьте со своими близкими здоровы и благополучны в наше опасное «коронавирусное» время.