АБРАША И СОНЯ или Бабий Яр длиною в жизнь

../users/232/aCP_1656421275.jpg

Вот го­товый сце­нарий на­шей жиз­ни. Пусть да­же с ва­ри­аци­ями. Пер­вая се­рия по­нят­на – это сказ­ка. Вто­рая – сам про­цесс прев­ра­щения сказ­ки в быль, и третья – что по­лучит­ся.

Уже от­пля­сали Ро­мео и Джуль­ет­та, от­пе­ли Рус­лан и Люд­ми­ла и да­же Та­хир и Зух­ра прош­ли че­рез ки­нема­тог­раф. До­тяну­ли до треть­ей се­рии, но ни­чего хо­роше­го ни у ко­го из них не по­лучи­лось. Те­перь Аб­ра­ша и Со­ня. Мо­жет вык­ру­тят­ся? По­жела­ем им уда­чи...

Жи­ла-бы­ла де­воч­ка с прек­расным име­нем Со­неч­ка. Дву­хэтаж­ный де­ревян­ный те­ремок, в ко­тором она оби­тала, у­ют­но ус­тро­ил­ся на бе­регу Днеп­ра. Пер­вый этаж – это вы­сокие сваи, по­тому что во вре­мя па­вод­ка во­да под­ни­малась аж до вто­рого эта­жа и в квар­ти­ру мож­но бы­ло вой­ти пря­мо с лод­ки. По­это­му их па­ру раз гра­били под прик­ры­ти­ем но­чи. До­бытое пог­ру­жалось пря­мо в лод­ки.

До­мики сто­яли близ­ко лруг от дру­га. На кры­шах меж­ду ни­ми бы­ли про­ложе­ны шат­кие де­ревян­ные мос­ти­ки. Ког­да во­да под­ни­малась, по ним пе­рехо­дили от до­ма к до­му. Ухит­ря­лись не па­дать.

Из окон вто­рого эта­жа как на ла­дони бы­ли вид­ны гру­зовые бар­жи. Их тя­нули тру­дяги бук­си­ры, гром­ко шле­пая по во­де заг­ре­бущи­ми ло­пас­тя­ми, пре­одо­левая силь­ное те­чение этой древ­ней, мо­гучей ре­ки. Ни­коль­ская Сло­бод­ка - мес­то ска­зоч­ное. В гра­ницах Ки­ева она ока­залась при­мер­но, в 1923 го­ду, сбе­жав из Чер­ни­гов­ской гу­бер­нии. Здесь, в Ни­кола­ев­ской цер­кви, в 1910 го­ду об­венча­лись Ни­колай Гу­милев и Ан­на Ах­ма­това.

В яс­ную по­году от­сю­да хо­рошо прос­матри­вал­ся кра­савец Ки­ев, под­ми­гива­ющий ти­хой Сло­бод­ке зо­лоты­ми ку­пола­ми Пе­чер­ской Лав­ры.

Что­бы по­пасть в го­род, нуж­но па­рохо­дом пе­реп­ра­вить­ся на пра­вый бе­рег, при этом по­лучая удо­воль­ствие от пу­тешес­твия по во­де. Но мож­но и ме­нее ро­ман­тично, тря­сясь на трам­вае че­рез цеп­ной мост.  Ред­кий трам­вай мог про­ехать по не­му, не сой­дя с рельс.

Семья Рах­ман, как и по­ложе­но нор­маль­ной ев­рей­ской семье, бы­ла не ма­лень­кой: че­тыре де­воч­ки и че­тыре маль­чи­ка: Илю­ша, Лё­ва, Ле­нич­ка и На­ум­чик. Что они все де­лали, чем за­нима­лись – спро­сить не у ко­го. 

Стар­шая дочь Гер­ша и Бро­ни, Ве­ра, де­вуш­ка ма­лень­ко­го рос­та, но с твер­дым и ре­шитель­ным ха­рак­те­ром, пер­вой выш­ла за­муж за вы­соко­го, сим­па­тич­но­го Иса­ака с мар­ме­лад­ной фа­мили­ей Мер­мель­штейн. Он за­пом­нился сво­ими кра­сивы­ми боль­ши­ми зу­бами, так как всег­да улы­бал­ся. Вто­рая сес­тра Ра­хиля про­пус­ти­ла Со­неч­ку впе­ред, по­тому что Со­неч­ка как раз встре­тила сво­его Аб­ра­шу и очень в не­го влю­билась. 

Аб­ра­ша был млад­шим офи­цером, при­ез­жал за Со­неч­кой на ав­то­моби­ле, би­бикал, со­об­щая о сво­ем по­яв­ле­нии, а ког­да она выг­ля­дыва­ла в ок­но, на­жимал ка­кую-то кно­поч­ку и в угол­ке пе­ред­не­го стек­ла под­ни­малась и опус­ка­лась «ру­ка» - ука­затель по­воро­та, - уди­витель­ная шту­ка по тем вре­менам. Лю­бая де­вуш­ка влю­билась бы в та­кого Аб­ра­шу.

По­том за­муж выш­ла Ра­хиля, взяв в мужья ти­хого, доб­ро­го че­лове­ка по име­ни Ле­ва с фа­мили­ей Покрас. Не Покрасс, как у из­вес­тных ком­по­зито­ров с уда­рени­ем на пос­леднем сло­ге и уд­во­ен­ным «с» в кон­це, а имен­но Покрас. А по­том и млад­шая, ве­селая кра­сави­ца Та­нюша, уш­ла к му­жу и ста­ла Галь­пе­риной. 

Все сес­тры пе­реб­ра­лись в го­род, а Со­неч­ка ос­та­лась с ро­дите­лями. Вско­ре у сес­тер на­чали по­яв­лять­ся де­ти, при­чем, у всех – маль­чи­ки. Пер­вым у Со­неч­ки и Аб­ра­ши ро­дил­ся Ян­кель. Это был 1936 год. Че­рез два го­да они по­дари­ли сво­ему пер­венцу бра­тика, бе­лоб­ры­сого кра­сав­ца, ко­торо­му дол­го по­дыс­ки­вали со­от­вет- ству­ющее по кра­соте имя. И наз­ва­ли его Зя­ма. 

На этом пер­вая се­рия за­кан­чи­ва­ет­ся и на­чина­ет­ся вто­рая – са­мая ин­те­рес­ная и для бу­дущей кра­сивой жиз­ни очень важ­ная. 

Не так уж мно­го за­пом­ни­лось ма­лень­ко­му Ян­ке­лю из то­го счас­тли­вого вре­мени, ког­да он ба­рах­тался в сказ­ке пер­вой се­рии. Ка­тание на ба­буш­ки­ной но­ге – лю­бимое раз­вле­чение. Улу­чив мо­мент, ког­да та от­вернет­ся, он хва­тал ее за но­гу, са­дил­ся вер­хом и кри­чал: «Ка­тай!». Она под­ни­мала но­гу вверх, опус­ка­ла вниз, Ян­кель виз­жал от вос­торга, а ба­буш­ка приго­вари­вала: Вис ци ги­нимен оф майн коп? В смыс­ле, где ты взял­ся на мою го­лову? Хо­тя к го­лове это ни­како­го от­но­шения не име­ло. По­том Ян­кель уса­живал­ся к де­душ­ке на ко­лени и тот кор­мил его ма­лень­ки­ми ку­соч­ка­ми хле­ба с са­лом, ко­торый вы­ковы­ривал из лю­битель­ской кол­ба­сы. Ка­кая ска­зоч­ная жизнь бы­ла в том те­рем­ке! Ян­кель, как за­воро­женый раз­гля­дывал проп­лы­ва­ющие ми­мо бар­жи и ко­поша­щих­ся на па­лубе ма­лень­ких, иг­ру­шеч­ных че­ловеч­ков, ко­торых мож­но раз­местить да­же на его кро­шеч­ной ла­дош­ке. Глаз ре­бен­ка еще не поз­нал за­коны пер­спек­ти­вы и все вос­при­нима­лось так, как ви­делось.

Ог­ромный шкаф дер­жал боль­шое стек­ло, за ко­торым скры­вал­ся нез­на­комый мир. Ма­лень­кий че­лове­чек, та­кой же как на па­лубах бук­си­ров за ок­ном, кор­чил ро­жи, бе­гал ту­да-сю­да, но ког­да двер­цу со стек­лом от­кры­вали, тот ку­да-то пря­тал­ся. Эту тай­ну Ян­кель дол­го не мог раз­га­дать.

За­пом­нился праз­дник под наз­ва­ни­ем «вы­езд в го­род»: мно­голюдье, ве­чер­нее ос­ве­щение, вкус­но пах­ну­щий трол­лей­бус с ог­ромны­ми ко­леса­ми, да­же боль­ши­ми, чем он сам, и сту­пень­ка у са­мого тро­ту­ара, та­кая низ­кая, что он мог сту­пить на нее без ма­миной по­мощи. Что еще мо­жет за­пом­нить­ся ре­бен­ку в пять лет? 

И тут вдруг, плен­ка об­ры­ва­ет­ся, все се­рии пе­реме­шива­ют­ся, сказ­ка за­кан­чи­ва- ет­ся на са­мом ин­те­рес­ном мес­те.

И на­чина­ет­ся вой­на. 

Ки­ев бом­би­ли, нам объ­яви­ли... Все муж­чи­ны от­пра­вились на вой­ну со­вер­шать под­ви­ги.

Жен­щи­ны ос­та­лись, не пред­став­ляя, ка­кие ро­ли им рас­пи­саны в этом се­ри­але и ка­кие под­ви­ги пред­сто­ит со­вер­шить. Лю­ди во­об­ще не рож­де­ны для под­ви­гов. Это про­тиво­ес­тес­твен­но для че­лове­ка. А для жен­щи­ны тем па­че. А тут та­кая бе­да! Ин­форма­ции ни­какой. Пер­вое, что при­ходит в го­лову – это бе­жать по­даль­ше от бомб ра­ди спа­сения де­тей.

Ар­мия на­ша ге­ро­ичес­ки от­сту­па­ет, а нем­цы на под­хо­де к го­роду - так лю­ди го­ворят. Зна­чит, на­до по-овечьи, спа­сать­ся со все­ми вмес­те, или вмес­те по­гиб­нуть.

Стар­ший сын Илю­ша пер­вым по­бежал Ро­дину за­щищать. До ку­да он до­бежал и где его ос­та­нови­ла смерть – не из­вес­тно. Лё­ва был мо­ряком: «Ухо­дим в по­ход,» - на­писал он за­пис­ку ро­дите­лям и всё. На­ум­чик, ему толь­ко 19 лет ис­полни­лось – и он ту­да же. Вмес­те с Галь­пе­риным пош­ли на вра­га. Ник­то из них не сом­не­вал­ся, что ско­ро вер­нутся с по­бедой. От Ки­ева не ус­пе­ли отъ­ехать. Вой­на еще, собс­твен­но го­воря, и не на­чина­лась.

Па­па вдруг про­явил ха­рак­тер, за­явил, что ни­куда не по­едет, они с млад­шень­ким Ле­ней ос­та­нут­ся сто­рожить дом. Ле­ня не по­бежал на фронт, по­тому что ро­дил­ся гор­ба­тым. Бро­нич­ка обоз­ва­ла му­жа вся­кими не­хоро­шими сло­вами, ос­та­вила, уп­ря­мого, и у­еха­ла со стар­шей и млад­шей до­черь­ми, хо­тя сов­сем не бы­ла уве­рена в сво­ей пра­воте. Со­ня и Ра­хиля, с тре­мя маль­ца­ми на дво­их, не су­мев уд­рать по же­лез­ной до­роге, ока­зались на од­ной из барж, пе­рег­ру­жен­ных вы­ше ва­тер­ли­нии пе­репу­ган­ны­ми жен­щи­нами, ста­рика­ми и ору­щими деть­ми. С болью в сер­дце взи­рали они на ме­чущих­ся по бе­регу лю­дей. Го­вори­ли, что тран­спор­та боль­ше не бу­дет. 

По ка­кой при­чине не у­ехал из Ки­ева отец Аб­ра­ши Ме­ир, ник­то не знал. Тог­да во­об­ще

ни­чего по­нят­но не бы­ло.

Бук­си­ры по­тащи­ли бар­жи по Днеп­ру в сто­рону Днеп­ро­пет­ров­ска. Расс­тво­рил­ся в ды­му по­жаров ска­зоч­ный те­ремок с не­сос­то­яв­шимся бу­дущим.

Че­рез от­кры­тые лю­ки в трюм пос­ту­пали не­боль­шие пор­ции све­жего воз­ду­ха, но ды­шать все рав­но бы­ло труд­но – слиш­ком мно­го лю­дей на­билось. Де­ти при­тих­ли, при­жав­шись к ма­мино­му теп­лу. Сна­ружи до­носи­лось зна­комое чав­канье ло­пас­тей бук­си­ра.

Вдруг всё за­выло, заг­ро­хота­ло. Бар­жу бро­сало в раз­ные сто­роны – вот-вот пе­ревер­нется это ко­рыто. Ян­кель еще не по­нял, что это уже не сказ­ка и но­ровил про­тис­нуть­ся поб­ли­же к лю­ку, пос­мотреть, что же там та­кое ин­те­рес­ное про­ис­хо­дит? На не­го ши­кали, тя­нули за шта­ны: Это чей ре­бенок? Где мать? А Со­ня бо­ялась по­шеве­лить­ся, по­тому что у нее на ру­ках креп­ко спал Зя­мик. По­том все за­тих­ло, ус­по­ко­илось – про­нес­ло. Ин­те­рес­но, что цен­ней­шим гру­зом, ко­торый ма­мы прих­ва­тили с со­бой, ока­зались ноч­ные гор­шки.

  Са­мое страш­ное про­изош­ло на прис­та­ни в Днеп­ро­пет­ров­ске. Пос­ледней бар­жи не бы­ло. Все кри­чали, пла­кали, взы­вали к Бо­гу! У мно­гих се­мей кто-то на­ходил­ся в той бар­же, ко­торая не приш­ла. Но Бог мол­чал: на­вер­ное, то­же был в шо­ке. 

Со­ня с деть­ми и скар­бом, за­вязан­ным в ко­томоч­ки, та­щилась за все­ми. Зя­ма кап­ризни­чал. Ян­кель ухит­рялся пос­то­ян­но ис­че­зать – ему бы­ло все ин­те­рес­но. Со­ня с сес­трой и тре­мя деть­ми, бук­валь­но на хо­ду, вско­чили в ка­кой-то ва­гон по­ез­да, иду­щего в Ка­зах­стан.

Еха­ли бес­ко­неч­но дол­го. Зя­мик стал все­об­щим лю­бим­цем. Он пе­рехо­дил из рук в ру­ки, как ин­те­рес­ная иг­рушка, и всех раз­вле­кал. Его кор­ми­ли кон­фе­тами и вся­кими сла­дос­тя­ми. Ян­кель ти­хо за­видо­вал бра­ту, но на­чинал по­нимать, что уже взрос­лый, а взрос­лых на ру­ки не бе­рут.

По­езд по до­роге мно­го раз бом­би­ли. Все в па­нике выг­ру­жались из ва­гонов и раз­бе­гались, отыс­ки­вая взгля­дом ка­кое- ни­будь ук­ры­тие. Не­мец­кие яс­тре­бы раз­вле­кались, по­сылая пу­ли в ме­чущи­еся вни­зу жи­вые ко­моч­ки. По­том из­бе­жав­шие смер­ти сно­ва ус­трем­ля­лись к уце­лев­шим ва­гонам и ка­залось, что кон­ца это­му ужа­су не бу­дет.

Про­ез­жа­ли ка­кие-то стан­ции, где ед­ва ус­пе­вали по­менять без­де­луш­ку на еду и раз­до­быть ки­пяточ­ку. Так они доб­ра­лись до Ка­зах­ста­на.

   На вок­за­ле их пог­ру­зили на под­во­ду и при­вез­ли в не­боль­шую де­ревуш­ку с кра­сивым наз­ва­ни­ем Се­ми­озер­ка. Со­ню по­сели­ли вмес­те с Ра­хилей и ее сы­ном в по­лураз­ру­шен­ном до­мике под но­мером 49 по ули­це име­ни Ле­нина. В Ка­зах­ста­не то­же стро­или со­ци­ализм и лю­били Ле­нина. Сы­на Ра­хили то­же зва­ли Зя­ма – очень по­пуляр­ное ев­рей­ское имя.      

 Со­не да­ли ра­боту. Хо­чет­ся, что­бы вы осоз­на­ли, что это бы­ла за Со­ня и ка­кую ра­боту ей да­ли. Она ни­чего не по­нима­ла в жиз­ни, не ус­пе­ла по мо­лодос­ти лет. А ее вдруг наз­на­ча­ют сбор­щи­ком на­логов у мес­тно­го на­селе­ния. Экс­проп­ри­иро­вать экс­проп­ри­ато­ров. Пред­ло­жив­шие по­нима- ли, что жить Со­ня дол­го не бу­дет: два-три дня, не бо­лее. По-ка­зах­ски не го­ворит, ло­шадь – единс­твен­ный вид тран­спор­та в этих мес­тах, она ви­дела толь­ко из­да­ли, и ко­торую еще нуж­но зап­ря­гать и рас­пря­гать. Со­ня да­же бо­ялась пос­мотреть в гла­за бед­но­го жи­вот­но­го, не то, что ру­ками пот­ро­гать. Жи­вот­но­му но­вая хо­зяй­ка то­же не очень пон­ра­вилась и оба эти тво­ренья божьи смот­ре­ли друг на дру­га с ог­ромным не­дове­ри­ем. Со­ня по­дума­ла, не сва­рить ли ло­шад­ке буль­он­чик для зна­комс­тва и на­лажи­вания от­но­шений? Но об этом де­лика­тесе приш­лось за­быть на­дол­гие че­тыре го­да. Где же ты, лю­бимый Аб­ра­шень­ка со сво­им ав­то­моби­лем?

Ра­хиле то­же дос­та­лось по пол­ной прог­рамме. Не прос­ты­ми ока­зались сес­тры: су­мели ра­зоб­рать­ся в но­вой жиз­ни, но каж­дый про­житый день – это под­виг. 

Со­ню не уби­ли. На­обо­рот, ка­захи по­люби­ли ее за мяг­кий го­лос, за улыб­ку и еще не по­нят­но за что: не каж­до­му муж­чи­не под си­лу та­кое. Мес­тные «ку­лаки» ува­жали Со­ню и от­да­вали пос­леднее. Кто бы мог по­думать, что в жен­щи­нах при­родой за­ложе­но столь­ко муд­рости?

Со­ня ос­во­илась. На­учи­лась уп­равлять­ся с ло­шадью, ва­рить суп из кра­пивы и оду­ван­чи­ков. Мес­тное на­чаль­ство вы­дели­ло учас­ток бах­чи – ого­родик, где она по­сади­ла тык­ву, ар­бу­зы, ды­ни. Ког­да еха­ли на бах­чу, Яш­ке, как стар­ше­му муж­чи­не, до­веря­ли вож­жи и он гор­до си­дел на об­лучке, по-хо­зяй­ски пок­ри­кивая на ло­шадь. Вы­жива­ли по­тихонь­ку. 

В семь лет Яш­ка по­шел в шко­лу. Пре­пода­вали на рус­ском язы­ке.

Пос­ле уро­ков мес­тные па­цаны спра­шива­ли Яш­ку: «Кай­да ба­расым?». «В Кус­та­най за мя­сом!» - от­ве­чал он за­учен­но. 

К до­му при­бил­ся ко­тенок. Воз­вра­ща­ясь со шко­лы, Яш­ка уви­дел это­го до­ходя­гу, ко­торый пы­тал­ся бе­жать ему навс­тре­чу.

Спо­тыкал­ся, па­дал, сно­ва вста­вал. «Да он же го­лод­ный!» – по­думал Яш­ка, схва­тил ко­мочек на ру­ки, по­бежал в дом, на­шел крош­ки че­го-то съ­ес­тно­го, на­лил ку­мыс в блю­деч­ко. Ку­мыс – это кон­ское мо­локо. О

ко­ровь­ем тог­да да­же не меч­та­ли.

С ка­кой жад­ностью бед­ня­га хва­тал все! Яш­ка по­нял, что спас его от смер­ти. И это за­пом­ни­лось на всю жизнь.

Вес­точки с фрон­та при­ходи­ли в кон­вертах, из­вес­тных как «тре­уголь­ни­ки». Что мож­но бы­ло – чи­тали де­тям. Сес­тры о чем-то шу­шука­лись меж­ду со­бой. По­хорон­ки в этот дом, сла­ва Бо­гу, не приш­ли. 

Пер­вый класс Яш­ка за­кон­чил с пох­валь­ной гра­мотой, ко­торую ему вру­чили в ви­де тет­ра­ди и ка­ран­да­ша. По ве­черам он пе­реда­вал по­лучен­ные зна­ния двум Зя­мам. За­жига­лась ке­роси­новая лам­па, в уг­лу гу­дел при­мус, по­могая го­товить ужин, пых­тел са­мовар, на­поми­ная, что ско­ро бу­дет чай и, мо­жет да­же, ку­сочек слад­ко­го ра­фина­да. Бы­ло у­ют­но и ве­село. 

Все в по­сел­ке кже зна­ли, что ско­ро ко­нец вой­не. Чер­ная та­рел­ка в уг­лу ком­на­ты, под наз­ва­ни­ем «реп­ро­дук­тор», кри­чала с ут­ра до ве­чера, что Крас­ная Ар­мия, на­конец-то, унич­то­жила всех не­навис­тных фа­шис­тов и что наш ве­ликий

Ста­лин по­бедил ужас­но­го Гит­ле­ра. По­селок праз­дно­вал По­беду. Реп­ро­дук­тор ох­рип от кри­ков «Ура!».

В до­ме но­мер 49 по ули­це Ле­нина жда­ли воз­вра­щения с фрон­та сво­их му­жей Со­ня и Ра­хиля. Ян­кель и оба Зя­мика меч­та­ли уви­деть сво­их от­цов. 

Пер­вым при­ехал Ле­ва Пок­рас. Кра­сивый, в во­ен­ной фор­ме, с нас­то­ящим пис­то­летом в ко­буре. Но­ги-ру­ки на мес­те. Ра­хиля си­яла от счастья. Зя­мик зна­комил­ся с па­пой, гор­до вос­се­дая у не­го на ко­ленях. Да­ром это Ле­ве не прош­ло – он тут же был ра­зору­жен - ко­неч­но, трое на од­но­го, и под ду­лом собс­твен­но­го пис­то­лета соз­нался, что при­ехал за­бирать их от­сю­да до­мой, в Ки­ев. 
Сбо­ры бы­ли ко­рот­ки­ми – не на­копи­ли доб­ра. Но Со­ня не по­еха­ла. Она счи­тала, что Аб­ра­ша ее не най­дет, их дом у Днеп­ра раз­бомби­ло, ехать не­куда. И она ос­та­лась ждать му­жа в Се­ми­озер­ке. 

Вско­ре Со­ня ста­ла по­лучать пись­ма от сес­тер, ко­торые вер­ну­лись пос­ле эва­ку­ации. Но­вос­тей бы­ло мно­го. У Ве­ры с Иса­аком, пос­ле двух уже поч­ти взрос­лых сы­новей, на­конец-то, ро­дилась доч­ка. Ста­рого Гер­ша и Ле­ню уби­ли нем­цы в Ки­еве. В пер­вые дни вой­ны по­гиб и кра­савец Галь­пе­рин. По­гиб­ли все маль­чи­ки семьи Рах­ман.

Не бы­ло вес­тей толь­ко от Аб­ра­ши. То, что он жив, Со­ня зна­ла от его род­но­го бра­та Се­мы, ко­торый то­же вер­нулся жи­вым и поч­ти нев­ре­димым. Ос­ко­лок под гла­зом сов­сем не уро­довал ли­цо, а на­обо-

рот, при­давал шарм, от ко­торо­го жен­щи­ны схо­дили с ума. И он ни од­ну из них не об­ма­нул. О му­же Со­ня уз­на­ла по­том, ког­да Се­ма при­ехал за ней в Ка­зах­стан и си­лой увез в Ки­ев. Ска­зал, что Аб­ра­ша во­ен­но­обя­зан­ный, его по­ка не от­пуска­ют. Не дос­лу­жил. Нуж­но еще нем­но­го по­тер­петь. Еще чуть-чуть... 

Ки­ев мед­ленно под­ни­мал­ся из ру­ин. Со­ня сос­ку­чилась по род­но­му го­роду и не­важ­но, что жить бы­ло нег­де, она ве­рила, что все пос­те­пен­но ула­дит­ся.

Но тут на­чалась не­понят­ная се­рия по не­понят­но­му сце­нарию. Быль ока­залась пос­тро­ен­ной не из сказ­ки, а из стра­шил­ки. Обе­щали Дво­рец, но стро­ите­ли ед­ва со­ору­дили Са­рай. Се­год­ня мы зна­ем, что все рав­но бы по­лучил­ся Са­рай, по­тому что нель­зя пос­тро­ить Дво­рец из всплыв­ше­го не­понят­но от­ку­да стро­итель­но­го дерь­ма. 

Со­ня ос­та­нови­лась у Ве­ры – бла­го они име­ли боль­шую ком­на­ту и да­же кух­ню. Ве­ра бы­ла счас­тли­ва – в тес­но­те, да не в оби­де, го­вори­ла она. Сей­час пред­ста­вить слож­но, как они все там раз­ме­щались. Ве­ра с Иса­аком – по­нят­но, у них кро­вать. Трое де­тей – два маль­чи­ка и крош­ка-де­воч­ка, - бес­ценный по­дарок се­бе по слу­чаю вы­жива­ния в этой бой­не, Со­ня с дву­мя па­цана­ми, «Мы не на­дол­го, зав­тра же пой­ду в Ис­полком и добь­юсь квар­ти­ру», и ма­ма, ко­торая са­ма выб­ра­ла се­бе мес­то. Не ре­аги­рова­ла ни на де­тей, ни на вну­ков. Ее сы­новья по­гиб­ли на фрон­те. Но ког­да она уз­на­ла о страш­ной судь­бе му­жа и Ле­нич­ки, се­ла на стул у ок­на и боль­ше ни­ког­да от это­го мес­та не от­хо­дила. Ни днем, ни ночью.

К мес­ту тра­гедии не под­пуска­ли. Ка­кие-то в штат­ском про­хажи­вались око­ло Бабь­его Яра, - тут «ва­ших» нет, здесь рус- ских и ук­ра­ин­цев расс­тре­лива­ли, про­сили гу­лять по­даль­ше и ни­каких цве­тов не класть.

На­чина­ла фор­ми­ровать­ся по­лити­ка пар­тии в от­но­шении ев­ре­ев, а эн­ту­зи­ас­ты по прет­во­рению этой по­лити­ки в жизнь пло­дились как гри­бы пос­ле дож­дя.

Так, не про­ронив ни сло­ва, про­си- де­ла Бро­нич­ка - Бро­ха Сам­со- нов­на Рах­ман до са­мой смер­ти. 

В сен­тябре нем­цы вош­ли в Ки­ев. На сте­нах до­мов по­явил­ся один из пер­вых ука­зов но­вых хо­зя­ев: «Всем жи­дам явить­ся с ве­щами... За не­ис­полне­ние – расс­трел». «Ку­да это нас?»- спра­шива­ли од­ни. «Опять жи­дам по­вез­ло. Уве­зут в теп­лые края, а нам тут по­дыхать с го­лоду­хи»- зло­радс­тво­вали дру­гие.

Дис­ципли­ниро­ван­ные ев­реи вы­пол­ни­ли при­каз. Стран­ная ко­лон­на, пос­те­пен­но уве­личи­ва­ясь в раз­ме­рах, дви­галась по нап­равле­нию к Бабь­ему Яру. Ста­рый Герш Ян­ке­левич ос­та­вил свой лю­бимый дом на бе­регу Днеп­ра и вмес­те с сы­ном прис­тро­ил­ся в об­щую ко­лон­ну, во­лоча за со­бой де­ревян­ный сун­ду­чок. Без сво­ей Бро­нич­ки он не знал, что ту­да класть, по­это­му за­пихал все, что по­палось под ру­ку. 

-Нек­ра­сиво ид­ти с пус­ты­ми ру­ками, - го­ворил он сво­ему гор­ба­тому сы­ну. 

-Как ты ду­ма­ешь, ку­да нас ве­дут? – спра­шивал Ле­ня, при­жима­ясь к от­цу. 

Страш­но по­ка не бы­ло, ря­дом бы­ли лю­ди, мно­го лю­дей, ты­сячи. Не­мощ­ных нес­ли на но­сил­ках. Де­тей ве­ли за ру­ки, сов­сем ма­лень­ких при­жима­ли к гру­ди. Ко­лон­на тща­тель­но ох­ра­нялась. И это бы­ли не нем­цы. а мес­тные жи­тели. На ру­кавах све­жень­кие по­вяз­ки со свас­ти­кой. Кто-то из ко­лон­ны, уви­дев зна­комо­го сре­ди ох­ранни­ков, наз­вал его по име­ни и по­пытал­ся спро­сить, что про­ис­хо­дит, но по­лучил удар прик­ла­дом вин­товки по за­тыл­ку. Боль­ше ник­то воп­ро­сов не за­давал. Ла­яли со­баки. Они, вмес­те с их хо­зя­ева­ми, то­же за что-то бы­ли очень злы на ев­ре­ев. 

Кто-то уже на­чинал по­нимать серь­ез­ность про­ис­хо­дяще­го: за­вора­чива­ли груд­ных де­тей в тряп­ки, всо­выва­ли внутрь дра­гоцен­ности и не­замет­но бро­сали в гла­зе­ющую тол­пу. Но куль­ки бро­сали об­ратно в ко­лон­ну, вы­нув от­ту­да драг­ценнос­ти.

У Бабь­его Яра уже не соб­лю­дали «при­личий». Не­мощ­ных сбра­сыва­ли с но­силок, швы­ряли на зем­лю, би­ли прик­ла­дами всех под­ряд: ка­лек, жен­щин, груд­ных де­тей. По­том при­каза­ли раз­деть­ся до­гола. Всем. «Ка­кое счастье, что на­ша ма­ма это­го не ви­дит» - ска­зал Герш.

Их пог­на­ли к краю об­ры­ва. Это был пре­дел че­лове­чес­ко­го бе­зумия... Они вдруг по­няли, что сей­час всех убь­ют, что нет ни­какой воз­можнос­ти спас­тись, а глав­ное – спас­ти де­тей. Они не по­нима­ли в чем мог­ли про­винить­ся. Пос­леднее, что про­мель­кну­ло пе­ред гла­зами – это пла­мя из чер­ных ство­лов.

  Фа­шис­ты и их по­мощ­ни­ки ра­бота­ли без пе­реры­ва. Ев­реи, под­го­ня­емые прик­ла­дами и со­бака­ми, все при­быва­ли и при­быва­ли. «Ад­ская ра­бота – ев­ре­ев в рай от­прав­лять, -че­лове­чес­ким язы­ком шу­тили не­люди. Но Герш Ян­ке­левич Рах­ман и его гор­ба­тый сын Ле­ня ни­чего это­го не слы­шали, как и оди­ноч­ных выс­тре­лов для тех, кто уже бу­дучи в яме, не хо­тел уми­рать.

С ут­ра Со­ня от­пра­вилась на по­ис­ки ра­боты. Лю­бой. Но без про­пис­ки ник­то да­же раз­го­вари­вать не хо­тел. Рис­кну­ла пой­ти в ис­полком. Кру­гом все свер­ка­ет, ков­ры крас­ные, ска­тер­ти плю­шевые, гим­настер­ки зе­леные, чис­тые, по­роха не ню­хав­шие, но­вень­кие ко­жаные пор­ту­пеи, при на­ганах, ро­жи сы­тые, са­модо­воль­ные, с «Бе­ломо­ром» в зу­бах под пор­тре­том Ста­лина. «Да, ко­рен­ная ки­ев­лянка, же­на офи­цера, дом раз­бомби­ло, двое де­тей, жить нег­де, без про­пис­ки на ра­боту не бе­рут. Где муж? Еще слу­жит. Ос­та­нови­лись... на вок­за­ле. Родс­твен­ни­ков нет». «Муж вер­нется, тог­да при­ходи­те. Под­пи­шите бу­магу».

  Со­ня взя­ла руч­ку, пос­мотре­ла в бу­магу и чуть не по­теря­ла соз­на­ние: «По­кинуть Ки­ев в те­чение 24-х ча­сов. Раз­ре­ша­ет­ся по­селе­ние не бли­же 101 км.». Она под­пи­сала и в по­лу­об­мо­роч­ном сос­то­янии по­кину­ла зда­ние. Ку­да ид­ти и что де­лать? 

Дмит­рий Лу­кич Па­сеч­ный, ин­ва­лид, ки­ев­ский фо­тог­раф, не пус­тил свою же­ну По­лину, ев­рей­ку, и ее мать в Ба­бий Яр. Им уда­лось вы­жить. Пос­ле вой­ны они приш­ли в ис­полком, что­бы по­лучить ор­дер на свою квар­ти­ру. На­пере­бой рас­ска­зыва­ли, как об­ма­нули фа­шис­тов и как им по­мога­ли спас­тись от смер­ти. Вмес­то ор­де­ра они по­лучи­ли пред­пи­сание в 24 ча­са по­кинуть го­род. По­ка Па­сеч­ные бе­гали по ин­стан­ци­ям в по­ис­ках спра­вед­ли­вос­ти, мать По­лины, не вы­дер­жав из­де­ватель­ств, при­няла яд.

  Бер­та Рей­нгбальд, пе­дагог одес­ской кон­серва­тории, у ко­торой учил­ся зна­мени­тый пи­анист Эмиль Ги­лельс, в жиз­ни бы­ла со­вер­шенно бес­по­мощ­ной. Все, что она уме­ла – это на­пол­нять ду­ши сво­их уче­ников му­зыкой. Как она жда­ла по­беды! Как сос­ку­чилась по ра­боте! Но вый­дя из ис­полко­ма, где ей бы­ло от­ка­зано в воз­вра­щении за­кон­ной жи­лой пло­щади, тут же бро­силась в лес­тнич­ный про­лет. Эмиль Ги­лельс по­хоро­нил ее и пос­та­вил па­мят­ник на мо­гилу – боль­ше ни­кого у нее не ос­та­лось в жи­вых от этой прок­ля­той вой­ны.

 Ай, да Со­ня! Как это она со­об­ра­зила ска­зать, что родс­твен­ни­ков нет и ос­та­нови­лась на вок­за­ле? Она спас­ла в эту ми­нуту не толь­ко се­бя, но и семью сес­тры – вы­сели­ли бы всех на 101-й ки­лометр или еще по­даль­ше. Те­перь на­до пря­тать­ся, де­тям не вы­ходить во двор. Про­дер­жа­лись ме­сяц. По­том бук­валь­но сбе­жали из квар­ти­ры к млад­шей сес­тре Та­неч­ке. Бди­тель­ные граж­да­не со­об­щи­ли в до­мо­уп­равле­ние о по­доз­ри­тель­ных жиль­цах. Не доб­де­ли, ви­димо, во вре­мя не­мец­кой ок­ку­пации, за­то опыт при­об­ре­ли. Ведь те­перь и ежи­ку по­нят­но, что фа­шис­ты ни­ког­да не спра­вились бы с за­дачей пол­но­го унич­то­жения ев­рей­ско­го на­рода, ес­ли бы не по­мощь и эн­ту­зи­азм мил­ли­онов. Ко­неч­но, име­ли мес­то от­дель­ные не­дос­татки у от­дель­ных граж­дан, ко­торые пы­тались спа­сать об­ре­чен­ных, да­же це­ной собс­твен­ной жиз­ни. Их по­том на­зовут Пра­вед­ни­ками, но они об этом не зна­ли, они прос­то не мог­ли пос­ту­пать ина­че. 
А на­ша власть, ум, честь и со­весть эпо­хи, до­носы обо­жала, она точ­но зна­ла как на них ре­аги­ровать и что де­лать: или 101-й ки­лометр, или 10 лет ла­герей. 

 Ри­ва Ге­нахов­на Ко­гут, или прос­то Ри­воч­ка, еще не ус­пев ос­мыслить сло­во «счастье» за эти ко­рот­кие 24 го­да жиз­ни, в один день по­теря­ла все. Семья не смог­ла эва­ку­иро­вать­ся – боль­ные ста­рики, че­тыре сес­тры, шес­те­ро де­тей, ее Пе­тень­ка, ко­торо­му ед­ва ис­полни­лось три го­дика, «Бе­реги сы­ноч­ка, я ско­ро вер­нусь» - на­казы­вал муж, но по­гиб в пер­вые дни вой­ны, - все они бы­ли расс­тре­ляны в Бабь­ем Яру. Как спас­лась Ри­воч­ка – осо­бая ис­то­рия. Обе­зумев­шую, ок­ро­вав­ленную, по­седев­шую «ста­руху» спря­тала под­ру­га Лю­ся Бон­да­рен­ко. В том до­ме на Ще­кавиц­кой Ри­ва бы­вала час­то: они с Лю­сей ра­бота­ли вмес­те. Не выг­на­ли на ули­цу, хо­тя рис­ко­вали мно­гим: по­жилые ро­дите­ли, сес­тры с деть­ми, у са­мой дочь. Бон­да­рен­кам уда­лось свя­зать­ся с пар­ти­зана­ми и дос­тать Ри­ве до­кумен­ты на имя Ра­исы Ни­кола­ев­ны Па­насен­ко. 

Нем­цы наг­ря­нули не­ожи­дан­но. Со­седи за­мети­ли «но­вень­кую» и на­шеп­та­ли по­лица­ям. До­кумен­ты спас­ли всех, огор­чив со­седей, прит­во­ряв­шихся друзь­ями. О чем ду­мали эти со­седи? Что в Бон­да­рен­ко­вой квар­ти­ре им приг­ля­нулось? Не зря го­ворят: «умом Рос­сию не по­нять». Ес­ли при­нять за ос­но­ву, что ум – это единс­твен­ный мыс­ли­тель­ный ап­па­рат у че­лове­ка, то для «по­нять» это­го са­мого че­лове­ка - рус­ско­го, ук­ра­ин­ца или нем­ца, он со­вер­шенно не го­дит­ся. Ну, ляп­нул кто-то глу­пость. Лег­че по­нять, что «на те­ло, пог­ру­жен­ное в жид­кость»... 

У Та­ни то­же рос маль­чиш­ка, на год млад­ше Яш­ки. И в этой кле­туш­ке су­мели ужить­ся.      

 Со­ня ме­талась как ра­нен­ная пти­ца. Ис­ка­ла свя­зи, за­води­ла зна­комс­тва. Чу­дом уда­лось най­ти мес­то на строй­ке – стро­ите­ли тре­бова­лись вез­де. Об­ма­нула, что про­пис­ка есть, пос­то­ян­но за­быва­ла при­нес­ти пас­порт. Зар­пла­та – ко­пей­ки, по­тому и взя­ли. Да­же на бу­хан­ку хле­ба не хва­тало, но ра­бота на строй­ке да­вала на­деж­ду на жилье. Дей­стви­тель­но, че­рез пол­го­да ей вы­дели­ли быв­ший са­рай­чик в глу­боком под­ва­ле тре­хэтаж­но­го до­ма, пош­ту­кату­рили, вы­ложи­ли печь.

Ка­кое счастье, что у них по­яви­лось собс­твен­ное жилье! Ни­кого не ом­ра­чало тог­да, что до во­ды и ту­але­та очень да­леко, что кро­шеч­ное окош­ко под са­мым по­тол­ком ни­чего не ос­ве­щало, а сте­ны круг­лый год пла­кали от сы­рос­ти. При­ходи­ла до­мой пос­ле ра­боты из­мо­тан­ная до пре­дела. Про­бежа­ла по Сен­но­му рын­ку, ко­торый на Ль­вов­ской Пло­щади, ку­пила па­ру кар­то­фелин и бе­гом до­мой. Рас­то­пила печь. Дро­ва на зи­му на­до за­пас­ти, уголь на ис­хо­де, во­ду наг­реть, прос­тирнуть кое-что се­бе и де­тям, мы­ло хо­зяй­ствен­ное пах­нет от­врат­но. Лам­па ке­роси­новая коп­тит, на­до фи­тиль под­ре­зать, нем­но­го со­ли в ке­росин до­бавить. Вот вы­дели­ли де­тям па­ру обу­ви на дво­их, за­ботит­ся го­сударс­тво.

То­варищ Ста­лин в Крем­ле всю ночь не спит, о де­тях ду­ма­ет. Яшень­ка мо­лодец – од­ни пя­тер­ки в днев­ни­ке. Зя­мик, бе­ри при­мер с бра­та, тро­ек пол­но, обе­ща­ешь? Ди­ван про­вали­ва­ет­ся. И ма­лень­кий сов­сем, не умес­тить­ся да­же «ва­летом». По­тер­пи­те, ско­ро па­па при­едет, бу­дет у нас и квар­ти­ра хо­рошая, и ди­ван но­вый, каж­до­му... 

Ут­ром ли­цо спо­лос­ну­ла, де­тей под­ня­ла, по­мой­ное вед­ро вы­нес­ла – де­тям по­ручишь, за­будут, чер­ти. По­том за­пах этот не вы­вет­ришь.

Об­щес­твен­ная убор­ная на пять тол­чков, рас­по­ложен­ная в тор­це ог­ромно­го дво­ра, с кры­сами и не­уби­ра­емой ни­кем грязью, во­няла на весь двор по­хуже по­мой­но­го вед­ра. Ту­да не толь­ко ре­бят опас­но пус­кать, взрос­лым сташ­но хо­дить. Но ник­то не жа­ловал­ся – ду­мали, что весь мир так жи­вет.

Сколь­ко она так про­тянет?

Не­ожи­дан­но Со­не пред­ло­жили ра­боту кас­си­ра на кол­басной фаб­ри­ке. Зар­пла­та – еще мень­ше, чем на строй­ке. Страш­но ме­нять ра­боту, кто зна­ет, что ее ждет на но­вом мес­те? С кем по­сове­товать­ся? И вот она под­зы­ва­ет единс­твен­но­го в до­ме взрос­ло­го му­жика и спра­шива­ет со­вета. Яш­ка дол­го не ду­мал: сло­во “кол­ба­са” ре­шило в поль­зу фаб­ри­ки.

 Уже поч­ти год, как за­кон­чи­лась вой­на. Яш­ка с Зя­миком хо­дят в шко­лу. Веч­но го­лод­ные, хва­тали эту нес­час­тную бу­хан­ку хле­ба, по­лучен­ную по кар­точке, и съ­еда­ли в один миг, ос­та­вив ма­ме ку­сочек гор­бушки.

В под­ва­ле хлеб­но­го ма­гази­на круг­ло­суточ­но ра­бота­ла пе­кар­ня.

Вен­ти­лятор вы­носил пря­мо на ули­цу вкус­ней­ший в ми­ре за­пах све­жего хле­ба. Братья ча­сами сто­яли у вен­ти­лято­ра и пи­тались этим за­пахом. 

 И вот в квар­ти­ре пер­вый праз­дник: ма­ма при­нес­ла ку­сочек кол­ба­сы и нес­коль­ко пи­рож­ков-пус­ту­шек. Пи­рож­ки, ко­торым не хва­тило мя­са, раз­да­ли сот­рудни­кам. А кол­ба­са? Не вы­ходя из це­ха, её мож­но есть, но вы­носить нель­зя – та­кие пра­вила. Со­ню угос­ти­ли и она сде­лала вид, что ест. По­том не­замет­но уро­нила в бюс­тгал­тер. По­том не­замет­но выш­ла из це­ха…

Она бо­ялась сесть в трам­вай. Ма­лень­кий ку­сочек кол­ба­сы мог ис­портить воз­дух душ­но­го, пот­но­го, не­мыто­го трам­вай­но­го. Ис­точник аро­мата вы­чис­ли­ли бы сра­зу. И она пош­ла пеш­ком вверх от Дмит­ри­ев­ской по ули­це Во­ров­ско­го до Ль­вов­ской пло­щади. Приш­ла мёр­твая.

Се­мен об­щался с бра­том. Он знал, что Аб­ра­ша, Аб­рам Ме­еро­вич Ро­мен­ский, из ар­мии ушел вов­ре­мя. Ехал до­мой че­рез Ри­гу. Ка­кая си­ла зас­та­вила ос­та­новить­ся на пол­пу­ти к лю­бимой же­не и де­тям, ко­торых не ви­дел дол­гих 4 го­да? Что его прив­лекло в этом го­роде?

Он снял не­боль­шую ком­на­туш­ку, ус­тро­ил­ся на ка­ран­дашную фаб­ри­ку. Пис­то­лет не сдал. Бо­лее то­го, за­муро­вал его в сте­ну. Он ни за что не хо­тел воз­вра­щать­ся в «Ад». Ему ка­залось, что от­сю­да лег­че уд­рать за гра­ницу. Он поп­ро­сил Се­мена уго­ворить семью пе­реб­рать­ся к не­му в Ри­гу, ска­зал, что всех лю­бит и очень ждет. А там вид­но бу­дет.

Всю вой­ну Аб­ра­ша во­зил боль­ших на­чаль­ни­ков. Во­дитель он был «от Бо­га», ве­зучий к то­му же. Ни­ког­да его ма­шина не по­пада­ла под обс­трел, буд­то он пред­ви­дел за­ранее все неп­ри­ят­ности. Был та­кой слу­чай: При­вез Аб­ра­ша ко­ман­ду­юще­го на со­веща­ние, ко­торое про­ходи­ло на пе­редо­вой. В зем­лянке соб­ра­лось мно­го офи­церов. Бы­ло да­леко за пол­ночь. Вдруг Аб­ра­ша за­ходит в зем­лянку, под­хо­дит к ко­ман­ду­юще­му и ше­пет на ухо, что, мол, на­до спе­шить, ина­че не прор­вать­ся, ес­ли нач­нет све­тать. Они выш­ли на­ружу, се­ли в ма­шину и тут страш­ный свист, гро­хот. Ког­да дым рас­се­ял­ся, они уви­дели глу­бокую во­рон­ку на мес­те той зем­лянки. У Аб­ра­ши из пор­ванно­го го­лени­ща са­пога со­чилась кровь. Ца­рап­ну­ла, шаль­ная. 

То, что по­видал Аб­ра­ша за всю вой­ну, он бо­ял­ся рас­ска­зывать да­же бра­ту, хо­тя тот ви­дел не мень­ше. Но вы­воды для се­бя каж­дый сде­лал раз­ные. Аб­ра­ша счи­тал, что жить в этой стра­не нель­зя. Ес­ли этот не­годяй, унич­то­жив пе­ред са­мой вой­ной весь ко­ман­дный сос­тав ар­мии, по­сылал мил­ли­оны сво­их граж­дан, ко­торые еще не ус­пе­ли стать бой­ца­ми, прак­ти­чес­ки без ору­жия, на вер­ную смерть, а за ни­ми ста­вил пу­лемет­чи­ков, что­бы стре­лять в спи­ну чуть за­мед­лившим бег к смер­ти, так че­го он их вдруг жа­леть нач­нет?- го­ворил он бра­ту. - Бу­дет про­дол­жать то, что де­лал до вой­ны: расс­тре­ливать и са­жать. Я слы­шал все раз­го­воры выс­ших офи­церов о нем. Знаю то, что ни­кому и в страш­ном сне прис­нить­ся не мо­жет. Нуж­но бе­жать из это­го ада, но я по­ка не знаю как. 

По­том что-то слу­чилось в Ри­ге и Аб­ра­ша вре­мен­но от­ло­жил мыс­ли о по­беге. Од­нажды ве­чером при­шел Се­мен и ска­зал:

-Все, ре­бята, го­товь­тесь к встре­че. Зав­тра еду в Ри­гу, а вер­немся вмес­те.

Эту но­вость пе­рева­рива­ли по раз­но­му. Для де­тей – это был та­кой боль­шой дя­дя, очень силь­ный, в во­ен­ной фор­ме, с пис­то­летом, он им тут всем по­кажет. У Со­ни мыс­ли не очень слад­кие про­носи­лись в го­лове – ведь столь­ко вре­мени прош­ло, она из­ме­нилась, пос­та­рела, пон­ра­вит­ся ли, бу­дет ли от­но­сит­ся к ней, как преж­де? Нас­мотрел­ся, на­вер­ное, на кра­соток, из­го­лодав­шихся по муж­ской лас­ке. Не зря ведь не прим­чался сра­зу пос­ле по­беды... На­до бы по­гово­рить... Луч­ше без де­тей, вдво­ем...

 Аб­ра­ша при­ехал без пис­то­лета, на нем вмес­то гим­настер­ки - кра­сивая со­роч­ка, за­то ши­нель нас­то­ящая.

И ма­ма Со­ня пре­об­ра­зилась, гу­бы под­кра­сила, че­го де­ти рань­ше не ви­дели.

Каж­дый день на­веща­ли родс­твен­ни­ки, да­вали со­веты как жить. Все зна­ли до­во­ен­но­го Аб­ра­шу, что ру­ки у не­го зо­лотые, он до вой­ны да­же ла­рек пос­тро­ил на ба­заре сво­ему пле­мян­ни­ку – так что ра­боты не бо­ял­ся. Иса­ак Мер­мель­штейн пред­ла­гал по­гово­рить у се­бя на ра­боте – им элек­три­ки нуж­ны. Ле­ва Пок­рас был ди­рек­то­ром гас­тро­нома и убеж­дал, что та­кому че­лове­ку, как Аб­ра­ша, по­ра про­явить се­бя, а не са­дить­ся за ба­ран­ку. Обе­щал поз­на­комить с нуж­ны­ми людь­ми. «По­дыщем те­бе ма­газин. Бу­дешь да­вать кое-что на­чаль­ству – и они те­бя не оби­дят. За­живешь по-че­лове­чес­ки».

Аб­ра­шу наз­на­чили ди­рек­то­ром ма­гази­на. Пер­вое вре­мя он был за­нят при­готов­ле­ни­ем спе­ци­аль­ных «ку­леч­ков» – то ре­визор наг­ря­нет, то от «ван-ва­ныча» при­дут, то прос­то нуж­но ини­ци­ати­ву про­явить, в об­щем, ску­чать не да­вали. Хо­роше­го бух­галте­ра по­дыс­ка­ли, но­гу на фрон­те по­терял, стаж ог­ромный. 

Пер­вый ме­сяц про­шел спо­кой­но. Все бы­ли до­воль­ны. Но зар­пла­ту Аб­ра­ша не при­нес. «По­нима­ешь, Со­неч­ка, сде­лали ба­ланс – не хва­та­ет де­нег в кас­се. Вро­де все пра­виль­но, а ку­да день­ги по­дева­лись – не пой­му. Не с сот­рудни­ков же выс­чи­тывать! Те­перь бу­ду сам про­верять».

  Де­ти не по­чувс­тво­вали, что у них по­явил­ся па­па. Он не спе­шил их об­нять лиш­ний раз, по­цело­вать. Они пов­зрос­ле­ли без не­го. Он не нян­чился с ни­ми, не ба­ловал­ся, не но­сил на «коп­ки-ба­ран­ки». Все­го ка­ких-то пять лет прош­ло, но на­дела­ли эти го­ды мно­го га­дос­тей.

Аб­ра­ша ста­рал­ся. Прик­ре­пил к сте­не и по­тол­ку фар­фо­ровые изо­лято­ры, при­нес про­вода, скру­тил их в «ко­сич­ку», на­дел на изо­лято­ры. В ком­на­те по­яви­лись но­вые пред­ме­ты: вык­лю­чатель, лам­почка, аба­жур, счет­чик - он осо­бен­но нра­вил­ся па­цанам: вык­лю­чишь лам­почку – диск внут­ри не кру­тит­ся, вклю­чишь – кру­тит­ся. Как фо­кус в цир­ке. Ин­те­рес­но!

  Вто­рой ме­сяц то­же не при­нес уда­чи. Все пов­то­рилось. Ди­рек­тор ма­гази­на сно­ва пок­рыл не­дос­та­чу из сво­его кар­ма­на. Ле­ва по­сове­товал про­верить бух­галте­ра. Аб­ра­ша да­же слу­шать не хо­тел: зас­лу­жен­ный че­ловек, ин­ва­лид вой­ны, грудь в ор­де­нах! 

В кон­це треть­его ме­сяца наг­ря­нула ре­визия. Об­на­ружи­ли не­дос­та­чу в раз­ме­ре 3-х ты­сяч руб­лей, а это боль­шие день­ги. Ра­зоб­ра­лись быс­тро: зас­лу­жен­ный ин­ва­лид прос­то клал день­ги в кар­ман. Как раз тог­да выш­ло из­вес­тное пос­та­нов­ле­ние о хи­щении го­сударс­твен­но­го иму­щес­тва, по­это­му бух­галте­ру да­ли: 10 лет ла­герей стро­гого ре­жима. Аб­ра­ша от­де­лал­ся лег­ко – 3 го­да за ха­лат­ность. Его арес­то­вали в за­ле су­да и от­пра­вили в Си­бирь.

Хо­телось бы взгля­нуть в эти чес­тные гла­за су­дей. Ха­лат­ность, по­нима­ете-ли... Зна­ли, что фрон­то­вик, что всю вой­ну на пе­редо­вой. Но сто­яли нас­мерть на­ши судьи: на стра­же Ро­дины ведь... 

Два маль­ца, еще не дос­тигших со­вер­шенно­летия, бе­жали до­мой со шко­лы. Они ре­шили сок­ра­тить путь и свер­ну­ли на тро­пин­ку ми­мо ка­ких-то ого­родов. Вдруг они ос­та­нови­лись, как вко­пан­ные: пря­мо на них из-под про­волоч­ной ог­ра­ды смот­ре­ли кра­сивые зе­леные огур­чи­ки. Они про­тяну­ли ру­ки, дос­та­ли нес­коль­ко штук и рас­со­вали по кар­ма­нам. До­воль­ные по­бежа­ли до­мой по­делить­ся ра­достью. Не­ожи­дан­но до­рогу им прег­ра­дил здо­ровен­ный му­жик и пот­ре­бовал вы­вер­нуть кар­ма­ны. «Дя­день­ка от­пусти­те, мы боль­ше не бу­дем». Но дя­день­ка, жуя во­рован­ные огур­цы, сос­та­вил про­токол о хи­щении. Ока­зыва­ет­ся, это бы­ли спе­цого­роды по вы­ращи­ванию ово­щей для пар­тий­ной эли­ты. Суд был ко­рот­ким – 10 лет ли­шения сво­боды каж­до­му, а ад­во­кату, ко­торый по­пытал­ся за­щитить де­тей, поп­ро­сив при­нес­ти ве­щес­твен­ные до­каза­тель­ства во­ровс­тва, приг­ро­зили ли­шени­ем ста­туса. Па­лачи ра­бота­ли доб­ро­совес­тно: рань­ще ся­дешь–рань­ше вый­дешь. Не дрем­лет в Крем­ле то­варищ Ста­лин, указ под­пи­сал: 10 лет ис­полни­лось – мо­жешь 10 лет по­сидеть – не ве­лика ца­ца..

 

Га­зеты нас­той­чи­во при­зыва­ли к са­мо­от­вержен­но­му тру­ду. Но те, ко­торые при­зыва­ли, тру­дить­ся не со­бира­лись. Им бы до ру­ково­дящей дол­жнос­ти дор­вать­ся, а от­ту­да до «кор­мушки» ру­кой по­дать. Та­кие дол­жнос­ти име­нова­лись «но­мен­кла­турой». Но­мен­кла­тур­но­го ра­бот- ни­ка прос­то так не уво­лишь. Ес­ли кто-ли­бо не смог сра­ботать­ся с вы­шес­то­ящи­ми без­дель­ни­ками, его пе­рево­дили в дру­гую ор­га­низа­цию, при­чем, обя­затель­но с по­выше­ни­ем в дол­жнос­ти и зар­пла­те. Но бы­вало и по дру­гому.

То­вари­ща Ху­ден­ко, ак­тивно­го чле­на пар­тии, наз­на­чили ди­рек­то­ром кол­хо­за. Про­явив ор­га­низа­тор­ские спо­соб­ности, Ху­ден­ко вы­вел кол­хоз в пе­редо­вые и чуть не за­валил стра­ну про­дук­та­ми. О нем пи­сали га­зеты, со­чини­ли пь­есу, ки­но сде­лали. Но «ра­бота­ющие без­дель­ни­ки» со­сед­них хо­зяй­ств под­ня­ли шум, на­писа­ли до­нос, объ­яви­ли пе­редо­вой кол­хоз афе­рой, а дос­ти­жения при­пис­ка­ми. И хоть не ев­рей­ских кро­вей был то­варищ, но вы­сунул­ся с ини­ци­ати­вой, дал огур­чи­ки ко­хоз­ни­кам поп­ро­бовать и да­же в ма­гази­ны от­пра­вил. Не по­рядок! Ху­ден­ко арес­то­вали пря­мо в ки­ноте­ат­ре во вре­мя прос­мотра филь­ма о нем и сгно­или в тюрь­ме как вра­га на­рода. Не ме­нять же всю сис­те­му из-за ка­кого-то выс­кочки! 

Для Со­ни на­чались вре­мена пох­ле­ще вой­ны. Она на­учи­лась красть кол­ба­су, са­ло, пря­тать до­бытое в три­ко и вы­носить из фаб­ри­ки. Это ог­ромный риск, по­тому что мог­ли не толь­ко про­верить на про­ход­ной, но и «друзья» за­ложить. Еха­ла до­мой на трам­вае. Дро­жала не мень­ше трам­вая – за­пах ведь не спря­чешь. Как-то по­дошел к ней при­лич­но оде­тый муж­чи­на и спро­сил ехид­но: «Мно­го ли кол­баски в три­ко на­тол­ка­ла?». По­холо­дела Со­ня, но очень уж она со­об­ра­зитель­ная бы­ла. По­дош­ла к кон­дуктор­ше и поп­ро­сила выз­вать ми­лицию – тут, мол, к ней муж­чи­на прис­та­ет. Тот не рис­кнул лезть к жен­щи­не под юб­ку, или не был уве­рен, что там во­рован­ное, он бле­фовал, по­это­му выс­ко­чил на ос­та­нов­ке из ва­гона и ис­чез. Со­ня доб­ра­лась до­мой мер­твая. Ес­ли не во­ровать, что она бу­дет по­сылать му­жу в тюрь­му? А есть что? Бу­хан­ка хле­ба сто­ила 100 руб­лей и зар­пла­та бы­ла 100 руб­лей в ме­сяц – кру­тись как хо­чешь. Аб­ра­ша пи­сал, что по­сыл­ки по­мога­ют вы­жить. На­чаль­ство поч­ти все съ­еда­ет, но к не­му от­но­сят­ся луч­ше, чем к дру­гим зак­лю­чен­ным. 

Со­ня по­нима­ла, что вы­хода у нее нет ни­како­го. Ведь стра­ну эту, по­бедив­шую фа­шист­ско­го монс­тра, ка­лечи­ли на­ши род­ные «монс­тры», пос­те­пен­но при­об­ре­тая про­фес­си­ональ­ные на­выки. Не жа­лели ни­кого, ни де­тей, ни ин­ва­лидов, от­давших свое здо­ровье во имя бла­га этих сы­тых без­дель­ни­ков. Боль­но бы­ло смот­реть на ка­лек, шны­ря­ющих меж­ду но­гами на са­модель­ных под­шипни­ковых те­леж­ках и про­сящих ми­лос­ты­ню на каж­дом уг­лу. 

Ни­кому не бы­ло де­ла до них. И ник­то не за­метил, как они вдруг ис­чезли. То­вари­щу Ста­лину шум под­шипни­ков очень ме­шал ду­мать о на­роде. Го­ворят, бы­ла об­ла­ва во всех круп­ных го­родах, ин­ва­лидов вы­вез­ли за го­род и при­каза­ли расс­тре­лять. Не­кото­рые уз­на­вали сре­ди ка­лек сос­лу­жив­цев и стре­ляли в се­бя, от­ка­зыва­ясь вы­пол­нять при­каз. Труд­но по­верить в это бе­зумс­тво: кто мог зас­та­вить на­вес­ти ав­то­мат на ка­леку при ор­де­нах и ме­далях и на­жать ку­рок? По­том на­чали от­прав­лять ка­лек уми­рать на ос­тров Ва­ла­ам и дру­гие неп­ри­год­ные для жилья мес­та, где еще сох­ра­нились заб­ро­шен­ные мо­нас­тыр­ские пос­трой­ки От­ку­да воз­вра­та не бы­ло. Там они не прос­то уми­рали, а дох­ли как без­домные со­баки – без име­ни, без мо­гилы. А ка­лекам-то и трид­ца­ти не бы­ло! Ос­лепшие, ог­лохшие, не спо­соб­ные са­мос­то­ятель­но есть, да­же пе­ред­ви­гать­ся, по­теряв­шие всех род­ных и близ­ких, по су­ти, от­давшие свои жиз­ни это­му не­насыт­но­му лю­до­еду. Так их еще и объ­еда­ли и об­во­ровы­вали на­ши братья и сес­тры ми­лосер­дные.

- Ска­жи, ви­новен я все-та­ки или нет? – спро­сил пол­ковник в фор­ме МВД у мо­лодо­го ин­же­нера, по­пут­чи­ка, слу­чай­но по­пав­ше­го в слу­жеб­ное ку­пе ва­гона. 1954 год. По­езд «Ки­ев-Ле­нин­град». Рав­но­мер­ное пос­ту­кива- ние ко­лес уба­юки­ва­ет бди­тель­ность, вод­ка сни­ма­ет нап­ря­жение, а слу­чай­ный по­пут­чик – иде­аль­ный слу­шатель. 

- Был я тог­да лей­те­нан­том. Слу­чилось так, что ме­ня нап­ра­вили слу­жить в ГУ­ЛАГ на се­вер. Был мо­лод и ис­крен­не ве­рил, что все си­дящие там вра­ги на­рода. Смер­тные при­гово­ры вы­носи­лись час­то. Од­нажды по­лучи­ли при­каз: расс­тре­лять пя­терых троц­кистов. Зи­ма 1937 го­да бы­ла су­ровой. Мо­роз об­жи­гал ли­цо. Взял я во­ронок, ох­ра­ну и по­вез­ли мы при­гово­рен­ных к мес­ту расс­тре­ла. При­еха­ли, при­гото­вились и вдруг слы­шу ка­кой-то шум, смех, зву­ки гар­мошки. Обо­рачи­ва­юсь... Твою мать! Да это же свадь­ба! От­ку­да они взя­лись? Ведь на сто верст ни ду­ши, тай­га. Двое са­ней. Подъ­еха­ли сов­сем близ­ко и, ко­неч­но же, по­няли все. На­ряд­ные, кра­сивые, не­вес­та, же­них, сва­ты, гос­ти, ба­янист. Про­сились: «От­пусти, лей­те­нант, сду­ру за­нес­ло, по­катать­ся за­хоте­лось с ве­тер­ком, на ра­дос­тях. Вот и по­ката­лись...». Не от­пустил я. Не имел пра­ва. И что де­лать не знал. По­садил в во­ронок сол­да­та, что­бы до­ложил на­чаль­ству и спро­сил как с ни­ми пос­ту­пить. Вер­нулся сол­дат че­рез пол­ча­са и го­ворит, что при­каза­ли дей­ство­вать по инс­трук­ции. Ме­ня как обу­хом по го­лове. «Объ­яс­нил, что свадь­ба? 14 че­ловек?». «Объ­яс­нил. Я ж го­ворю: по инс­трук­ции...». 

Бы­ла та­кая сек­ретная инс­трук­ция в НКВД, что­бы всех сви­дете­лей, да­же слу­чай­ных, лик­ви­диро­вать на мес­те. Мы инс­трук­цию, ко­неч­но, вы­пол­ни­ли, ку­да де­нешь­ся?...- про­дол­жал свою ис­по­ведь пол­ковник. – Мно­го лет прош­ло, а я все ви­жу пе­ред гла­зами кровь, ли­ца, ру­ки, слы­шу кри­ки, сто­ны и пов­сю­ду – бе­лые те­ла на чер­ном сне­гу... Мне не­об­хо­димо знать: ви­новен я или нет? На мо­ем мес­те мог ока­зать­ся кто-ни­будь дру­гой. Те, на са­нях, все рав­но бы­ли об­ре­чены. Кто мне ска­жет? 

Ин­же­нер не мог не за­писать ту ис­то­рию, по­тому что она нас­толь­ко по­рази­ла его, что че­рез 35 лет в жур­на­ле «Киiв» №1 Илья Ро­зен­фельд опуб­ли­ковал рас­сказ под наз­ва­ни­ем «Бе­лые те­ни на чер­ном сне­гу». Ки­ев­ская ки­нос­ту­дия им.Дов­женко бы­ла в шо­ке от этой ис­то­рии и сде­лала ки­но по рас­ска­зу И.Ро­зен­фель­да. Прав­да, сам ав­тор сво­ей фа­милии в тит­рах не об­на­ружил – не хва­тало, что­бы ка­кой-то Ро­зен­фельд им гла­за от­кры­вал на име­ющи­еся не­дос­татки. 

Труд­но пред­ста­вить, сколь­ко бы­ло та­ких тра­гедий и как лю­ди, вы­пол­нявшие эти при­казы, мог­ли про­дол­жать жить и не схо­дить с ума. Ну, фа­шис­ты, чу­жие ведь, ка­кой с них спрос... А свои? И не­из­вес­тно еще, кто у ко­го учил­ся и пе­рени­мал «дра­гоцен­ный» опыт. 

В те да­лекие трид­ца­тые го­ды, за­дол­го до по­яв­ле­ния фа­шис­тов, ник­то не ве­дал, что один из вер­ных ле­нин­ских уче­ников си­дит за пу­леме­том на гра­нице с Ки­та­ем, на ре­ке Хор­гос, в пог­ра­нот­ря­де то­го же наз­ва­ния. Как сви­детель­ству­ет за­пись в бо­евом днев­ни­ке от­ря­да, что не­дале­ко от гра­ницы бы­ла ос­та­нов­ле­на «от­ко­чев­ка бо­лее ста се­мей ка­захов с их иму­щес­твом и ско­том». Соп­ро­вож­давшая ко­чев­ку «бан­да на­голо­ву раз­би­та». Это око­ло по­луты­сячи че­ловек, не счи­тая соп­ро­вож­да­ющих, по­име­нован­ных в «ис­то­ричес­ком фор­му­ляре» бан­дой. Ка­зах­ские кресть­яне-ша­руа пы­тались спас­тись от ста­лин­ско­го пла­на кол­лекти­виза­ции с пе­рево­дом ко­чев­ни­ков на осед­лость. Мас­со­вые реп­рессии, осу­щест­вля­емые крем­лев­ским на­мес­тни­ком Го­лоще­киным, сек­ре­тарем край­ко­ма пар­тии, усу­губ­ля­лись не­видан­ным го­лодом. Ухо­дили в Ки­тай в на­деж­де ког­да-ни­будь вер­нуть­ся к свя­щен­ным мо­гилам пред­ков. С род­ных мест сни­мались семь­ями и це­лыми а­ула­ми. В тот ок­тябрь­ский день, ког­да бы­ла лик­ви­диро­вана «от­ко­чев­ка бо­лее ста се­мей», у пу­леме­та на­ходил­ся са­мый мет­кий стре­лок от­ря­да мо­лодой сол­дат Кос­тя Чер­ненко. Зна­комое имя, не так ли? Да, это имен­но он че­рез мно­го лет ста­нет пер­вым че­лове­ком са­мого гу­ман­но­го го­сударс­тва в ми­ре – ге­нераль­ным сек­ре­тарем ком­партии Со­вет­ско­го Со­юза. Луч­ше­го не наш­лось. 

 Че­рез три го­да, от­си­дев от звон­ка до звон­ка, Аб­ра­ша вер­нулся. Вой­на про­лете­ла быс­трее, чем эти глу­пые, нес­пра­вед­ли­вые, тя­желей­шие го­ды зак­лю­чения. В ла­гере си­дело мно­го на­рода, так и не по­няв­шие, за что их по­сади­ли. Си­дели да­же за «ха­лат­ность по не­дос­та­точ­но­му вы­яв­ле­нию вра­гов на­рода в сво­ем ок­ру­жении, не про­яв­ля­ли пар­тий­ную бди­тель­ность». То есть, поп­росту го­воря, не вы­пол­ня­ли план по до­носам. То­варищ Ста­лин та­кое не про­ща­ет. 

Дол­гождан­ная по­беда не всем при­нес­ла ра­дость. НКВД ра­бота­ло с пол­ной наг­рузкой. Был в пле­ну? Де­сять лет тюрь­мы. Не сдох в око­пах? Сдох­нешь на ле­сопо­вале.

Ра­иса Па­насен­ко, еще не ус­певшая опом­нить­ся от го­речи ут­рат, в те­чение трех ме­сяцев си­дит на доп­ро­сах пе­ред пух­лы­ми буль­дожь­ими мор­да­ми. Серь­ез­ные лю­ди де­ла­ют серь­ез­ную ра­боту. В НКВД пос­ту­пил сиг­нал, что граж­данка Па­насен­ко жи­вет по под­дель­ным до­кумен­там. На нее мо­мен­таль­но за­водит­ся «Де­ло». Нор­маль­ным лю­дям и объ­яс­нять-то не­чего: эти до­кумен­ты спас­ли жизнь не толь­ко ей, но и всем, кто ее пря­тал. Под­делка до­кумен­тов – тяж­кое прес­тупле­ние! И при­пуг­ну­ли бед­ную жен­щи­ну 10 го­дами ла­герей. Спас­ли ее сно­ва Бон­да­рен­ки: соб­ра­ли день­ги и су­нули в «ла­пу» сле­дова­телю. Умом как ви­дите, Рос­сию не оси­лить... 

Аб­ра­ша смот­рел на де­тей и чувс­тво­вал, как но­ет где-то под ло­пат­кой. Яш­ка уже боль­шой па­рень, Зя­мик то­же. Оба вы­рос­ли без не­го. Те­перь у них не­понят­ная са­мос­то­ятель­ная жизнь, про­пада­ют где-то це­лыми дня­ми. При­ходят поз­дно. Ког­да же уда­валось соб­рать­ся вмес­те, ре­бята с удив­ле­ни­ем наб­лю­дали, как отец де­ла­ет па­пиро­сы, на­бивая та­баком пус­тые за­готов­ки, и да­же по­мога­ли ему. 

Пос­ле­во­ен­ные дво­ры, осо­бен­но те, что рас­по­лага­лись вбли­зи рын­ков, – это от­дель­ные «го­сударс­тва». Сен­ной ба­зар, Ль­вов­ская пло­щадь, двор, где взрос­ле­ли Яш­ка и Зям­ка, бы­ли цен­тром во­ров-кар­манни­ков. Во­рова­ли все от ма­ла до ве­лика. У них бы­ли спе­ци­аль­ные брит­вы-пис­ки, но­жи для об­ре­зания дам­ских су­мочек. Юр­кие, не­замет­ные, они шны­ряли по трам­ва­ям, трол­лей­бу­сам и, в ос­новном, воз­вра­щались с до­бычей: у ко­го ме­лочь вы­тащат, у ко­го кар­точки хлеб­ные. Все сво­бод­ное вре­мя – это об­мен опы­том. Так фор­ми­рова­лось но­вое пос­ле­во­ен­ное по­коле­ние. Ро­дите­ли их, от счастья, что уце­лели, хо­дили по дво­рам с пи­лами и то­пора­ми: «Пи­лим-ко­лем! Пи­лим-ко­лем!». По­пилив и по­колов дро­ва, они тут же про­пива­ли за­рабо­тан­ные день­ги. А их семьи го­лода­ли.

Ра­боты хва­тало: дро­ва и уголь бы­ли единс­твен­ным ис­точни­ком теп­ла в квар­ти­ре. Печь за­нима­ла треть ком­натно­го прос­транс­тва, а до па­рово­го отоп­ле­ния бы­ла це­лая веч­ность.

  Яш­ка с Зя­миком ста­рались как мож­но ре­же бы­вать во дво­ре. У Мер­мель­штей­нов бы­ло ин­те­рес­но. Дя­дя Иса­ак с не­обыч­ны­ми от­вер­тка­ми, плос­ко­губ­ца­ми, у стар­ше­го сы­на – не­видан­ное чу­до – фо­то­ап­па­рат. Толь­ко жаль, что жи­ли они очень да­леко. 

По­том школь­ные друзья по­яви­лись. В клас­се вы­делял­ся вы­сокий лох­ма­тый па­рень со смеш­ной фа­мили­ей Ку­пер­шляк. Ник­то эту фа­милию да­же не пы­тал­ся вы­гово­рить, вклю­чая ее но­сите­ля - ме­шала прок­ля­тая бук­ва "р", ко­торую он пе­река­тывал в гор­ле не­види­мым ша­риком. Все друж­но зва­ли его «друш­ляк». Не да­ром ос­тря­ки го­ворят, что лю­бой пред­мет го­дит­ся ев­рею для фа­милии. Ког­да Яш­ка вы­рос, то уз­нал, что ку­хон­ная по­суди­на с дыр­ка­ми на­зыва­ет­ся «дур­шлаг», но очень дол­го был уве­рен, что это ошиб­ка в пра­вопи­сании. 

За­вуч шко­лы – учи­тель ге­ог­ра­фии, по­чему-то нев­злю­бил пар­ня. Дей­стви­тель- но, как мож­но по­любить че­лове­ка с та­кой фа­мили­ей? Как-то он выз­вал «лю­бим­ца» к дос­ке, ско­рей по­из­де­вать­ся, чем урок спра­шивать. Ку­пер­шляк, сби­ва­ясь и пу­та­ясь от стра­ха пе­ред учи­телем, ска­зал, что Алек­сандр Нев­ский, по­дой­дя к Не­ве, снял свой шлём и за­чер­пнул им во­ду из ре­ки. «Шлем  он снял, до­рогой мой Ку­пер­шляк, - из­де­ватель­ски про­из­нес за­вуч, - Шлем, а Шлё­ма – это ев­рей­ское имя!». Мож­но пред­ста­вить, что тво­рилось в клас­се. Но у Сё­мы Ку­пер­шля­ка до­ма име­лась за­гадоч­ная ра­ди­ола и мно­го плас­ти­нок. И у них в квар­ти­ре мож­но бы­ло на­ходить­ся сколь­ко угод­но. Ро­дите­ли ни­ког­да не бы­ли про­тив, что при­ят­но вспо­минать до сих пор с бла­годар­ностью. 

Дру­жил Сё­ма с Во­вой Кузь­му­ком. Во­ва жил в том же па­рад­ном и был очень гра­мот­ным. Он умел ра­бирать по «кос­точкам» филь­мы, ко­торые по­казы­вали в ки­ноте­ат­ре име­ни Ча­па­ева на Ль­вов­ской Пло­щади. Ре­бята зна­ли путь про­ник­но­вения в зал без би­летов и смот­ре­ли это чу­до бес­ко­неч­но мно­го раз. Филь­мы бы­ли тро­фей­ные. Труд­но бы­ло по­верить, что где-то мо­жет быть та­кая кра­сивая жизнь. Яш­ка по­оче­ред­но влюб­лялся то в Ди­ну Дур­бин, то в Ма­рику Рёк, уз­на­вал от Во­вы, что в ки­но бы­ва­ют сим­во­лы, штам­пы и мно­гое дру­гое. От­ку­да он это знал ник­то не спра­шивал. Кро­ме то­го, у Во­вы бы­ла чу­дес­ная па­мять. Он за­поми­нал пес­ни вмес­те со сло­вами, не­важ­но на ка­ком язы­ке – про­верить ник­то не мог. Да­же ев­рей­ские сло­веч­ки Яш­ка вы­учил бла­года­ря Во­воч­ке. Идут они как-то по ули­це и вдруг Во­ва про­из­но­сит: «Шло­емэ, боршт!». При­дя в се­бя от хо­хота, спро­сили: От­ку­да это? А Во­воч­ка го­ворит: -- Сё­ма, ты что ни­ког­да не слы­хал, как ва­ша зо­лов­ка зо­вет тес­тя ку­шать борщ? Сё­ма это слы­хал поч­ти каж­дый день, но ми­мо ушей. А Во­ва иног­да ци­тиро­вал це­лые ди­ало­ги на ев­рей­ском язы­ке, под­слу­шан­ные в сем­ки­ной квар­ти­ре.

Пер­вую в жиз­ни опе­ру Яш­ка улы­хал в ис­полне­нии двух ве­ликих пев­цов: Се­мёна

Ку­пер­шля­ка и Вла­дими­ра Кузь­му­ка. Де­кора­ци­ей слу­жила Сём­ки­на ком­на­та, а кос­тю­мы дос­та­вались из пла­тяно­го шка­фа и ме­нялись вза­виси­мос­ти от об­ра­за. Во­ва Кузь­мук ока­зал на Яш­ку ог­ромное вли­яние, но по­чувс­тву­ет он это че­рез мно­го лет. Пе­даго­ги бы с этим не спра­вились ни­ког­да.

Где-то в клас­се седь­мом, Сём­ки­ны ро­дите­ли по­няли, что сы­ну с та­кой фа­мили­ей не про­жить. Пос­коль­ку вы­бора не бы­ло, ее сме­нили на бо­лее серь­ез­ную - от­цов­скую: Шпар­берг, что выз­ва­ло еще боль­ший вос­торг в клас­се. Две не­навис­тные бук­вы пе­река­тыва­лись во рту, как хок­кей­ный мя­чик, за­путав­ший­ся в тра­ве. «Так, как же те­перь твоя фа­милия?» - спра­шивал за­вуч на каж­дом уро­ке. Не ока­залось у них в семье фа­милии, за ко­торую мож­но спря­тать­ся. Или хо­тя бы вы­гово­рить нор­маль­но. 

В со­сед­нем до­ме, при­мыкав­шем с ты­ла ко дво­ру Яш­ки­ного до­ма, жил неп­ло­хой маль­чиш­ка То­лик со стран­ной фа­мили­ей Крэс­сэ. Яш­ка лю­бил при­ходить к не­му. Жил То­лик с ма­терью. Отец по­гиб. За­видо­вал Яш­ка, по­тому что жи­ли они по-бур­жуй­ски: там во­да и ту­алет на­ходи­лись не на ули­це, а пря­мо в ко­ридо­ре. Пус­кай 10 лам­по­чек, пус­кай хоть сто, но за­то в квар­ти­ре – меч­та! Кро­ме это­го – мра­мор­ная лес­тни­ца на тре­тий этаж и па­рад­ное с до­во­ен­ным за­пахом ска­зоч­но­го детс­тва.

То­лик учил­ся в па­рал­лель­ном шес­том клас­се, го­ворил по-ан­глий­ски – ма­ма стро­го сле­дила за этим, и хо­рошо со­чинял сти­хи сти­лем Ма­яков­ско­го. «Я же ска­зать хо­чу Бро­зу Ти­то, пусть он бро­са­ет за­нятье бан­ди­та!». Гра­мот­ный был маль­чик. Яш­ка си­дел ря­дом и ри­совал на это­го Ти­то ка­рика­туры для стен­га­зеты. 

То­лик был очень ум­ным. Он бе­зоши­боч­но уга­дывал в про­хожих шпи­онов или, на ху­дой ко­нец, вре­дите­лей со­вет­ской влас­ти. Яш­ке он по­ручал са­мое от­ветс­твен­ное за­дание: до­бывать до­каза­тель­ства их шпи­он­ской де­ятель­нос­ти: он дол­жен был сле­дить за тем че­лове­ком, на ко­торо­го ука­жет То­лик, не спус­кать глаз, за­поми­нать всех, с кем он бу­дет встре­чать­ся. И Яш­ка сле­дил, пря­чась за стол­ба­ми или ки­ос­ка­ми, ко­торые сто­яли поч­ти на каж­дом уг­лу. Бы­ло страш­но ин­те­рес­но. Но ни­каких до­каза­тель­ств их прес­тупной де­ятель­нос­ти не на­ходил. Он да­же не по­нимал, что зна­чит «прес­тупная де­ятель­ность» и как она выг­ля­дит. Вот ес­ли бы кто-ни­будь из них ми­ну под рель­су под­ло­жил, тог­да бы он сра­зу То­лику ска­зал.

Вско­ре ему это за­нятие на­до­ело. Он на­чал по­нимать, что То­лик ра­зыг­ры­ва­ет его, или прос­то нас­ме­ха­ет­ся. По­том во­об­ще к То­лику ох­ла­дел. Тот де­лал карь­еру, а Яш­ке на­до бы­ло вы­живать. И есть всег­да хо­телось. У То­лика ни­ког­да ни­чем не уго­щали – са­ми еле сво­дили кон­цы с кон­ца­ми.

 Уро­ки де­лать нег­де. В ком­на­те один стол пос­ре­ди ком­на­ты с та­рел­ка­ми, лож­ка­ми - скла­дывать не­куда. Шкаф не пос­та­вишь - и так не прой­ти. Ди­ван про­валил­ся сов­сем, на нем и си­деть-то не­воз­можно, а тут еще на­до ухит­рить­ся ночь пе­рес­пать вдво­ем. У Яш­ки об­на­ружи­лись спо­соб­ности к ри­сова­нию. Где ри­совать, на чем? Раз­ве что на об­ложках школь­ных тет­ра­дей. 

Иног­да Яш­ка про­гули­вал пер­вые уро­ки, за­бирал­ся на чер­дак пя­ти­этаж­но­го до­ма в их же дво­ре и ри­совал ка­ран­да­шом де­ревья с лис­точка­ми, ко­торые очень тща­тель­но вы­писы­вал.

Аб­ра­ша про ма­газин и слу­шать не хо­тел – сел на ма­шину - пи­кап­чик для раз­возки не­боль­ших гру­зов. Яш­ка окон­чил семь клас­сов, пе­решел в ве­чер­нюю шко­лу и пос­ту­пил уче­ником то­каря на за­вод – дру­гую про­фес­сию бан­дит­ский двор ему бы не прос­тил. Его за­вод­ской нас­тавник, Але­ша Вол­ков, в обе­ден­ный пе­рерыв, пер­вым де­лом на­лил 16-лет­не­му уче­нику сто грамм вод­ки и пре­дуп­ре­дил, что­бы он каж­дый день вно­сил на это де­ло «пя­тероч­ку». Ког­да Яш­ка от­ка­зал­ся вы­пивать, Вол­ков пе­рес­тал его учить. 

Трех­смен­ная ра­бота и ве­чер­няя шко­ла вы­маты­вали пар­ня и он бук­валь­но ва­лил­ся с ног. Яш­ка бо­ял­ся вы­тянуть ус­тавшие но­ги на ко­рот­ком ди­ван­чи­ке, от ко­торо­го ос­та­лось лишь од­но наз­ва­ние, что­бы слу­чай­но не уда­рить бра­та в ли­цо. Но иног­да за­сыпал не сра­зу и ус­пе­вал под­слу­шать то, что не про­из­но­силось вслух ниг­де.

Аб­ра­ша по но­чам ки­пел от бес­си­лия и не­навис­ти. Он не мог прос­тить се­бе, что не су­мел уд­рать за гра­ницу и увез­ти ту­да семью. Яш­ке бы­ло страш­но слу­шать, но сло­ва как пу­ли зас­тре­вали в моз­гу, пре­меши­вались там с ре­аль­ностью, и ре­аль­ность эта ожи­вала в дру­гом ра­кур­се.

Бы­ло очень страш­но, но не слу­шать он не мог. Иног­да в нем про­сыпал­ся Пав­лик Мо­розов, но по­том он вспо­минал свою ис­те­рику по кон­чи­не «ве­лико­го» вож­дя, и ему ста­нови­лось стыд­но. Аб­ра­ша го­ворил очень убе­дитель­но, но Со­ня мол­ча­ла: хва­тит ей од­ной тюрь­мы.

У Яш­ки в го­лове пос­те­пен­но скла­дыва­лась кар­ти­на жиз­ни, ко­торую он сов­сем не по­нимал. Вот эти лю­ди, расс­тре­лива­ющие сво­их граж­дан, прев­ра­тив­шие стра­ну в кон­цла­герь, пух­шие от об­жорс­тва в бло­кад­ном Ле­нин­гра­де, соз­да­ющие свои пра­вила жиз­ни для об­щес­тва ко­торое пре­зира­ют, зап­ре­тив всем го­ворить, пи­сать, ри­совать и да­же ду­мать, ра­болеп­но от­давшие се­бя на рас­терза­ние обык­но­вен­но­му ши­зоф­ре­нику, су­мев­ше­му взоб­рать­ся на омы­тый на­род­ной кровью трон, и сфор­ми­рова­ли пос­ле­во­ен­ное об­щес­тво от­пе­тых не­годя­ев. Эти “ре­волю­ци­оне­ры” да­же жен сво­их лю­бимых пре­дава­ли ра­ди пи­рож­ка слад­ко­го. Они спо­кой­но от­прав­ля­ли их на ка­тор­гу, в от­ли­чие от жен­щин-де­каб­ристок, ос­та­вив­ших у­ют ра­ди сво­их лю­бимых ре­волю­ци­оне­ров. Что­бы бы­ло на ко­го ва­лить свою бес­по­мощ­ность, ту­пость и бес­пло­дие в со­зида­нии че­го-ни­будь по­лез­но­го, они вы­кор­ми­ли ан­ти­семит­ско­го монс­тра. Раз­ру­шать - не соз­да­вать. Это их боль­ной мозг при­думал про­цент при­ема ев­ре­ев в учеб­ные за­веде­ния, на ра­боту, в биб­ли­оте­ку – уж очень они ме­шали ком­му­низм стро­ить. Жаль, что не до­гада­лись ус­та­новить про­цен­тную нор­му по­сеще­ния ев­ре­ями об­щес­твен­ных ту­але­тов. Па­цаны еще вы­рас­ти не ус­пе­ли, но уже ни­кому не нуж­ны со сво­ими фо­то­ап­па­рата­ми, ри­сова­ни­ями. 

Но ка­кими же про­ныра­ми ока­зались эти ев­реи: им учить­ся не да­ют, а они всё рав­но гра­мот­ные, у­ез­жа­ют в ка­кую-ни­будь ть­му-та­ракань, ку­да ещё не дош­ли слу­хи о ев­ре­ях вре­дите­лях, пос­ту­па­ют там в учеб­ные за­веде­ния, по­луча­ют дип­ло­мы, на ра­боту ус­тра­ива­ют­ся, сво­лочи...

Этот на­род, та­лан­тли­вый и тер­пе­ливый, ли­шен­ный сво­его клоч­ка зем­ли, об­кра­ден­ный и уни­жен­ный куч­кой крем­лев­ских не­годя­ев, сам иног­да прев­ра­щал­ся в по­добие сво­их му­чите­лей. Сам се­бя ка­рал, пре­давал, са­жал за ко­лючую про­воло­ку, ох­ра­нял, расс­тре­ливал. И вот те­перь на них по­казы­ва­ют паль­цем и ва­лят всю ви­ну за не­сос­то­яв­ше­еся счастье. И вся эта ад­ская смесь брат­ских на­родов, объ­еди­нен­ная ан­ти­семи­тиз­мом, под ру­ководс­твом са­мой прес­тупной в ми­ре пар­тии, на­рек­шей се­бя ком­му­нис­ти­чес­кой, ста­ла пос­те­пен­но прев­ра­щать­ся в ве­ликий мо­гучий со­вет­ский на­род.

Ни­какой дру­гой на­род, тем бо­лее с прис­тавкой «ве­ликий и мо­гучий», не мог бы сос­та­вить план по вы­думы­ванию вра­гов на­рода для каж­до­го рай­она, се­ла, по­сел­ка, пред­при­ятия, а по су­ти – план по бес­смыс­ленно­му унич­то­жению са­мих се­бя, и все друж­но ста­рались этот план пе­ревы­пол­нить. В ка­кой стра­не на­род, пусть не ве­ликий, меч­тал по­весить всех вра­чей на цен­траль­ных пло­щадях, а луч­ших уче­ных соб­рать в ГУ­ЛАГ, что­бы им лег­че ду­малось за ко­лючей про­воло­кой? Са­ми дох­ли от пь­янс­тва и об­жорс­тва, а ев­реи бы­ли ви­нова­ты, как всег­да. Так они еще по­тен­ци­аль­ных ла­уре­атов вся­ких пре­мий, вмес­те с их ро­дите­лями, под­го­тови­ли к от­прав­ке в Би­робид­жан, при­казав пус­тить под от­кос по­ез­да по до­роге в этот «рай­ский» уго­лок, а так­же ус­тра­ивать пог­ро­мы на про­межу­точ­ных стан­ци­ях ру­ками «на­род­ных мсти­телей». Мстить? Ко­му и за что? И «ве­ликие» бы­ли го­товы к прес­тупле­нию, ко­торое мог­ло стать нам­но­го страш­нее «Бабь­его Яра».

Толь­ко они, «ве­ликие», су­мели соз­дать под­кон­троль­ную су­деб­ную сис­те­му. Единс­твен­но на что «ве­ликий на­род» ока­зал­ся спо­собен и неп­ло­хо пре­ус­пел, так это в усо­вер­шенс­тво­вании спо­собов унич­то­жения сво­их же граж­дан, пи­сать за­ведо­мо лож­ные до­носы и стре­лять в за­тылок жер­твам вы­думан­ных прес­тупле­ний. Глав­ное - это наз­на­чить се­бя «ве­ликим» и на этом ус­по­ко­ить­ся, на­пить­ся по это­му по­воду до бес­чус­твия, а по­том по­казы­вать все­му ми­ру «кузь­ки­ну мать» как ве­ликое дос­ти­жение. 

Ко­го ви­нить? Од­но­го глав­но­го монс­тра или всех под­ряд? Ра­бочих и кол­хозни­ков, ин­же­неров и слу­жащих, жив­ших в этом ужа­се на­силия, стра­ха, лжи? Но это Яш­ка су­мел осоз­нать мно­го поз­же.

Вот в та­кой стра­не жил не­обыч­ный рус­ский на­род ев­рей­ской на­ци­ональ­нос­ти, спо­соб­ный вы­пол­нить лю­бой за­каз го­сударс­тва. За­хоте­ли ре­волю­цию? По­жалуй­ста. Унич­то­жить цер­кви вмес­те с по­пами? Будь­те лю­без­ны. Нам си­наго­ги то­же на­фиг сда­лись. Они ведь то­же раз­мечта­лись о свет­лом бу­дущем. Толь­ко меч­та­ли все, а ев­реи де­лали, за что рас­пла­чива­лись, рас­пла­чива­ют­ся до сих пор и бу­дут рас­пла­чивать­ся всег­да. По­луча­ет­ся, что ев­реи «гу­битель­ны» не для всех, а толь­ко для тех на­родов, ко­торые не же­ла­ют де­лать свою ис­то­рию са­мос­то­ятель­но. А со­вет­ский на­род во­об­ще не за­ин­те­ресо­ван ни в ка­кой соз­на­тель­ной де­ятель­нос­ти, ви­димо, у не­го дру­гая прог­рамма – азар­тное са­мо­ис­треб­ле­ние под лю­бым пред­ло­гом. По­это­му рус­ские вмес­те с ук­ра­ин­ца­ми и дру­гими «ве­лики­ми брать­ями» с удо­воль­стви­ем умы­ли ру­ки и пе­репо­ручи­ли все свои глав­ные фун­кции этим не­навис­тным ев­ре­ям, что­бы все зна­ли кто ви­новат. Те­перь по­нят­но, что ца­ризм по­губи­ли ев­реи, и ре­волю­цию сде­лали ев­реи, и Со­вет­ский Со­юз раз­ва­лили они же. А ев­реи, ру­ка об ру­ку со всем со­вет­ским на­родом, об­ма­нутым кра­сивы­ми обе­щани­ями, ду­мали, что стро­ят счас­тли­вую жизнь. Они меч­та­ли жить как все лю­ди и очень ста­рались, по­тому что не хо­тели об­ратно в чер­ту осед­лости. Они стро­или, во­ева­ли, изоб­ре­тали – у них все по­луча­лось. Их са­жали, уни­жали, в них стре­ляли, а они спра­шива­ли: Вам еще и пес­ни нуж­ны? Их есть у нас сколь­ко угод­но. И за­пела стра­на, как ут­ро кра­сит неж­ным све­том и что дру­гой та­кой стра­ны не зна­ет. Не­из­вес­тно, ка­кой смысл они пы­тались вло­жить в эту оп­ти­мис­ти­чес­кую строч­ку, но дру­гой та­кой стра­ны мир дей­стви­тель­но не знал. Но они ве­рили в свои спо­соб­ности, и за­кажи то­варищ Ста­лин изо­билие – уже дав­но име­ли бы ком­му­низм.

Бы­ло мно­го ев­рей­ских кол­хо­зов в Кры­му, под Джан­ко­ем. Но в се­ле Яру­га Мо­гилев-По­доль­ской об­ласти кол­хоз име­ни Пет­ров­ско­го был це­ликом ев­рей­ским. На тру­додень в 1940 го­ду кол­хозник по­лучал 2.5 кг пше­ницы, 2 кг ви­ног­ра­да, 1кг са­хара и 20 руб­лей день­га­ми. В сред­нем, где-то 750 руб­лей в ме­сяц (для срав­не­ния: зар­пла­та вра­ча бы­ла 300-350 руб­лей в ме­сяц). Лю­бой уче­ный, ста­вя эк­спе­римент, де­ла­ет кон­троль­ный опыт. Жизнь про­вела та­кой эк­спе­римент в се­ле Яру­га. В кол­хо­зе им.Пет­ров­ско­го – толь­ко ев­реи (опыт). В кол­хо­зе им.Хру­щева – толь­ко ук­ра­ин­цы (кон­троль). Ря­дом рас­по­ложен­ные по­ля и план­та­ции, при­мыка­ющие друг к дру­гу са­ды и ви­ног­радни­ки. Од­на и та же поч­ва, од­но и то же сол­нце, од­ни и те же дож­дички. В кол­хо­зе им.Пет­ров­ско­го не прос­то изо­билие, а бо­гатс­тво. В кол­хо­зе им.Хру­щева ни­щета и по­луго­лод­ное су­щес­тво­вание. Там о день­гах да­же не меч­та­ли. Зер­на бы хоть нем­но­го нас­крес­ти на тру­додень.

Пос­ле вой­ны уце­лев­шие ев­реи се­ла Яру­га вос­созда­ли свой кол­хоз. В Мос­кве и Ле­нин­гра­де про­дава­лось ви­но, сде­лан­ное в кол­хо­зе им.Пет­ров­ско­го, но ка­кое! «Али­га- тэ», «Дам­ские Паль­чи­ки», «Мус­кат», «Во­ловий Глаз». Про­дава­ли не­пов­то­римый по вку­су «Фран­цуз­ский Ра­нет». (В кол­хо­зе им.Хру­щева, стра­шась тюрь­мы за каж­дый ук­ра­ден­ный ко­рень, все-та­ки во­рова­ли чах­лую свек­лу с за­рос­ших бурь­яном план­та­ций и гна­ли из нее во­нючий са­могон «Три бу­ряч­ка».) Ев­реи-кол­хозни­ки не ус­ту­пали ев­ре­ям-ин­теллек­ту­алам. Та­кого со­вет­ская власть до­пус­тить не мог­ла. Пар­тий­ное на­чаль­ство – Вин­ницкий об­ком КП/б Ук­ра­ины «де­мок­ра­тичес­ки­ми» ме­тода­ми сли­ли оба кол­хо­за в один: име­ни то­вари­ща Хру­щева с со­от­ветс­тву­ющим ре­зуль­та­том. Все бы­ли счас­тли­вы.

Ду­рак он был, этот то­варищ Ста­лин вмес­те со сво­им ок­ру­жени­ем: заг­нал не­уго­мон­ный на­род в угол, зак­рыл дос­туп к об­ра­зова­нию и дол­жнос­тям. Не зря Аб­ра­ша ме­тал­ся по Ри­ге в по­ис­ках бре­ши в ко­лючей про­воло­ке со­вет­ско­го гу­лага. Ум­ни­ки пред­ла­гали пол­ную ас­си­миля­цию: за­сунем на­ши ев­рей­ские но­сы в зад­ни­цу, как авс­тра­лий­ские стра­усы в пе­сок! Сме­ним окон­ча­ния на­ших имен, фа­милий и от­честв! За­будем ле­жащих в Бабь­ем Яре – вну­ки о них не вспом­нят. Бо­лее то­го, сты­дить­ся бу­дут быв­ше­го ев­рей­ства. Об­ве­дем на­ше род­ное КГБ вок­руг паль­ца! И нас­та­нет все­об­щее ра­венс­тво и братс­тво, твою мать...

Ав­то­бус ка­тил по мин­ско­му прос­пекту. Му­зыкан­ты джа­зово­го ан­сам­бля De Phazz пос­ле кон­церта за­хоте­ли пос­мотреть го­род. Эк­скур­со­вод рас­ска­зывал о вой­не, о пе­реп­ле­тении раз­ных куль­тур, о ком­му­нис­тах и фа­шис­тах. Ус­тавшие му­зыкан­ты смот­ре­ли в ок­но и веж­ли­во ки­вали. Не­ожи­дан­но один из них спро­сил:

- А ев­ре­ям па­мат­ни­ки есть?

- Есть, - от­ве­тил эк­скур­со­вод и рас­ска­зал о Яме.

Идея вздвиг­нуть мо­нумент уз­ни­кам Мин­ско­го гет­то воз­никла в 1945 го­ду, ког­да вер­нувши­еся с вой­ны сол­да­ты уз­на­ли, что их род­ные уби­ты и те­ла бро­шены в ста­рый пес­ча­ный карь­ер. При­чем, уби­ты не нем­ца­ми, а со­седя­ми, «друзь­ями», с ко­торы­ми вмес­те учи­лись, ра­бота­ли, си­дели за од­ним сто­лом, вы­пива­ли. Карь­ер ста­ли на­зывать Ямой – с боль­шой бук­вы. Бы­ли соб­ра­ны день­ги и из­вес­тный го­род­ской кам­не­тес Мор­дух Спри­шен из ста­рого над­гробья вы­резал обе­лиск. Над­пись для не­го на идиш на­писал по­эт Ха­им Маль­тин­ский, ко­торый про­шел всю вой­ну до Бер­ли­на, в бою по­терял но­гу.

И вот он, на­дев все бо­евые наг­ра­ды, по­шел в Глав­лит – так на­зыва­лось цен­зурное ве­домс­тво. Цен­зо­ры си­дели в До­ме пра­витель­ства на шес­том эта­же. Лифт не ра­ботал. Ког­да од­но­ногий фрон­то­вик доб­рался до нуж­но­го ка­бине­та, от бо­ли и ус­та­лос­ти чуть не пла­кал.

Цен­зор про­чел текст и, как ожи­далось, раз­ре­шения не дал. Спо­рить бы­ло бес­по­лез­но. Ухо­дя, Маль­тин­ский про­из­нес все­го од­ну фра­зу: У ме­ня там ле­жат мать, же­на и се­милет­ний сын». И про­изош­ло чу­до: цен­зор, то­же фрон­то­вик, под­пи­сал раз­ре­шение.

Но эта бу­мага ока­жет­ся пло­хой за­щитой: че­рез нес­коль­ко лет Маль­тин­ско­го най­дут в Би­робид­жа­не, ку­да он у­едет ра­ботать в из­да­тель­стве. Его при­гово­рят к де­сяти го­дам ла­герей за по­пыт­ку про­дать аме­рикан­цам Даль­ний Вос­ток и часть Си­бири от Вла­дивос­то­ка до Якут­ска – ни боль­ше, ни мень­ше! Кам­не­тес Спри­шен то­же по­лучит де­сять лет за кол­лекцию плас­ти­нок фир­мы «Ме­лодия» с ев­рей­ски­ми пес­ня­ми. Та­кой ока­залась це­на, ко­торую зап­ла­тили соз­да­тели за пер­вый в СССР па­мят­ник уби­тым ев­ре­ям.

«Ан­ти­совет­ская» Яма сто­яла пос­ре­ди го­рода как кре­пость, ок­ру­жен­ная вра­гом. Со­вет­ская власть бу­дет бо­роть­ся с ней не на жизнь, а на смерть. И про­иг­ра­ет.

- Мож­но ту­да по­ехать? – поп­ро­сил му­зыкат. Прось­ба бы­ла стран­ной, по­тому что му­зыкант был нег­ром. Ког­да подъ­еха­ли к Яме, он соб­рал все цве­ты, по­дарен­ные зри­теля­ми, со­шел по сту­пеням к па­мят­ни­ку. В тем­но­те чер­ный че­ловек ка­зал­ся приз­ра­ком. Он по­ложил цве­ты на ка­мень и мол­ча зас­тыл ря­дом. Чер­ный че­ловек у Чер­но­го обе­лис­ка.

По­том он рас­ска­зал, что его пред­ки по­пали в США из Эфи­опии и сре­ди них бы­това­ла ле­ген­да, что они...ев­реи. Од­но из по­терян­ных из­ра­иль­ских ко­лен.

- Это труд­но про­верить, - ска­зал он, - про­ще по­верить, - за­тем про­тянул эк­скур­со­воду свой фо­то­ап­па­рат и поп­ро­сил сфо­тог­ра­фиро­вать его на фо­не Чер­но­го обе­лис­ка.

Муд­рый вождь, как и его до­во­ен­ный друг, а по­том унич­то­жен­ный враг, фю­рер, то­же бо­лел ан­ти­семи­тиз­мом. В его боль­ной го­лове про­дол­жа­ло зреть и со­вер­шенст- во­вать­ся од­но из са­мых чу­довищ­ных прес­тупле­ний двад­ца­того ве­ка: унич­то­жение це­лого на­рода лишь толь­ко за его на­ци­ональ­ную при­над­лежность. По­этап­но, мед­ленно, го­тови­лось пол­ное и окон­ча­тель­ное ре­шение ев­рей­ско­го воп­ро­са. Уже унич­то­жена куль­ту­ра, ра­зог­нан ев­рей­ский те­атр, убит Ми­хо­элс, зап­ре­щен язык. По­ка ев­ре­ев це­ленап­равлен­но и ме­тодич­но за­гоня­ли в угол. А они, как всег­да, бе­жали впе­реди па­рово­за, со­чиня­ли рус­ские пес­ни, заб­ро­сив свои за не­надоб­ностью.

И вождь был мудр, и на­род ве­ликий не под­ка­чал – идею под­держа­ли поч­ти еди­ног­ласно. Толь­ко смерть ти­рана ос­та­нови­ла тща­тель­но го­товя­ще­еся прес­тупле­ние.

Че­рез мно­го лет ев­реи наш­ли спо­соб уд­рать по­даль­ше от гре­ха, из стра­ны, где так «воль­но ды­шит че­ловек». Они ос­та­вили этот «ве­ликий» на­род один-на-один со сво­им ве­личи­ем: пусть нас­ла­дит­ся уродс­твом, - вы­киды­шем, по­лучен­ным пу­тем скре­щива­ния вос­па­лен­но­го моз­га с ру­ками, рас­ту­щими из неп­ра­виль­но­го мес­та. Те­перь мо­жете кри­чать, что ев­реи у­еха­ли и вас обок­ра­ли. А брать-то у вас что? В об­щем, строй­те са­ми, ре­бята, со­чиняй­те и са­ми пой­те. Вклю­чите ра­дио, по­жалуй­ста... 

И­юль 1945 го­да. Мос­ков­ская ев­рей­ская га­зета «Эни­кайт», по-рус­ски–«Еди­нение». Ни­чем не при­меча­тель­ная статья жур­на­лис­тки Мир­ры Же­лез­но­вой, в ко­торой на­писа­но, что за го­ды вой­ны 135 ев­ре­ев ста­ли Ге­ро­ями Со­вет­ско­го Со­юза. Ес­тес­твен­но, что в ев­рей­ской га­зете, на ев­рей­ском язы­ке на­писа­но о вкла­де ев­ре­ев в по­беду над фа­шиз­мом. О дру­гих ге­ро­ях пусть пи­шут дру­гие га­зеты, иног­да со­чиняя не­совер­шённые под­ви­ги (ге­рои-пан­фи­лов­цы, лет­чик Гас­телло и др.) Статья бы­ла на­писа­на по справ­ке Ми­нис­терс­тва Во­ору­жен­ных сил СССР, под­пи­сан­ной 4 ап­ре­ля 1945 го­да на­чаль­ни­ком 4-го от­де­ла Уп­равле­ния по наг­ражде­нию и прис­во­ению во­ин­ских зва­ний, пол­ковни­ком Иноч­ки­ным и офи­ци­аль­но вы­дана за­мес­ти­телю сек­ре­таря ев­рей­ско­го ан­ти­фашист­ско­го ко­мите­та Со­ломо­ну Шпи­гель­гля­су по зап­ро­су Со­ломо­на Ми­хо­эл­са. Во как серь­ёз­но! А все­го-то че­рез два ме­сяца они опом­ни­лись. Шпи­гель­гля­са наш­ли мер­твым с ди­аг­но­зом – пи­щевое от­равле­ние. И еще не ос­тывшее те­ло Со­ломо­на при­сутс­тво­вало при обыс­ке квар­ти­ры. Ис­ка­ли «от­ра­ву», на­вер­ное.

Че­рез два го­да уби­ли Ми­хо­эл­са. Чтоб под но­гами не пу­тал­ся.

«От­ра­ву» наш­ли у Мир­ры Же­лез­но­вой. Это бы­ла зло­получ­ная справ­ка о 135 ев­ре­ях – ге­ро­ях Со­вет­ско­го Со­юза, на ко­торую она ссы­лалась при на­писа­нии статьи. Мир­ру арес­то­вали за раз­гла­шение страш­ной го­сударс­твен­ной тай­ны! Ви­димо, нет страш­не ев­рея-ге­роя для стра­ны-по­беди­теля. Кто же тог­да по­верит, что ев­реи всю вой­ну про­сиде­ли в Таш­кенте?

Боль­ше се­ми ме­сяцев ве­ликие рус­ские пин­керто­ны нас­лажда­лись из­де­ватель­ст- вом над жур­на­лис­ткой. 23 но­яб­ря 1950 го­да ис­терзан­ную жен­щи­ну за­тащи­ли в расс­трель­ный под­вал Лу­бян­ской тюрь­мы.

Кста­ти, пол­ковник Иноч­кин за свою под­пись по­лучил 25 лет ла­герей стро­гого ре­жима. Не­чего с ев­ре­ями як­шать­ся.

Не знаю, как лю­ди вы­жива­ли в стра­не, где по­нятия не име­ешь се­год­ня, за что те­бя арес­ту­ют или расс­тре­ля­ют зав­тра, в стра­не, где во­об­ще лю­бая де­ятель­ность ква­лифи- ци­ру­ет­ся как тяж­кое прес­тупле­ние.

А вот во­об­ще пот­ря­са­ющая ис­то­рия. Очень уж ма­ло прав­до­подоб­ная.

Тать­яна Гри­горь­ев­на Гне­дич, по­эт и пе­ревод­чик, в 1942 го­ду бы­ла мо­били­зова­на на дол­жность пе­ревод­чи­ка в спец­ре­дак­цию По­литуп­равле­ния ле­нин­градско­го фрон­та. Ее мать умер­ла в бло­каду, дом сго­рел – деть­ся не­куда. Не­мец­кий она зна­ла пас­сивно, по­это­му ско­ро ее пе­реве­ли в Раз­ве­дуп­равле­ние Балт­фло­та.

Т.Г.Гне­дич, в то вре­мя кан­ди­дат пар­тии (в Раз­ве­дуп­равле­нии это бы­ло не­об­хо­димым ус­ло­ви­ем), арес­то­вали 27 де­каб­ря 1944 го­да: она са­ма на се­бя до­нес­ла, вер­ну­ла в пар­тий­ный ко­митет свою кан­ди­дат­скую кар­точку, за­явив, что не име­ет мо­раль­но­го пра­ва на пар­тий­ность, пос­ле то­го, что она со­вер­ши­ла.

Суть до­носа сво­дилась к сле­ду­юще­му: по за­казу со­вет­ско­го ра­дио, ве­щав­ше­го на со­юз­ни­ков пе­ред от­кры­ти­ем вто­рого фрон­та, она пе­реве­ла на ан­глий­ский язык по­эму Ве­ры Ин­бер «Пул­ков­ский ме­риди­ан». Сот­рудни­чав­ший с Раз­ве­дуп­равле­ни­ем ан­глий­ский мо­ряк, при­коман­ди­рован­ный к ней в ка­чес­тве кон­суль­тан­та, пе­ревод одоб­рил и яко­бы ска­зал: «Вот бы вам по­рабо­тать у нас – как мно­го вы мог­ли бы сде­лать для рус­ско-бри­тан­ских куль­тур­ных свя­зей!».

Его сло­ва про­из­ве­ли впе­чат­ле­ние, идея по­ез­дки в Ве­ликоб­ри­танию за­села в ее соз­на­нии, она соч­ла это пре­датель­ством – и воз­вра­тила кан­ди­дат­скую кар­точку. И хи­тя ни­каких дру­гих гре­хов за ней не чис­ли­лось, Гне­дич су­дили и при­гово­рили к де­сяти го­дам ис­пра­витель­но-тру­довых ла­герей по об­ви­нению «в из­ме­не со­вет­ской ро­дине» (че­рез де­вят­надца­тую статью, оз­на­чав­шую не­осу­щест­влен­ное на­мере­ние).

Пос­ле су­да она си­дела во внут­ренней тюрь­ме ГБ на Шпа­лер­ной, в об­щей ка­мере, в ожи­дании от­прав­ки в ла­герь. Од­нажды её выз­вал к се­бе пос­ледний из её сле­дова­телей и пос­ле ко­рот­кой бе­седы по­нял, что име­ет де­ло с уни­каль­ной жен­щи­ной: она в уме, ни­чего не за­писы­вая, пе­рево­дила на рус­ский язык по­эму Бай­ро­на «Дон Жу­ан».

Он дал Гне­дич лис­ток бу­маги и ска­зал:

-На­пиши­те, всё, что вы пе­реве­ли, - зав­тра пог­ля­жу.

Она не ре­шилась поп­ро­сить по­боль­ше бу­маги и се­ла пи­сать. Ут­ром он зас­тал Гне­дич за сто­лом: она еще пи­сала, а ря­дом си­дел разъ­ярен­ный кон­во­ир.

Лис­ток с шап­кой «По­каза­ния об­ви­ня­емо­го» был за­пол­нен с обе­их сто­рон мель­чай­ши­ми квад­ра­тика­ми строф, ко­торые и в лу­пу нель­зя бы­ло раз­гля­деть.

-Чи­тай­те вслух! – рас­по­рядил­ся он.

Сле­дова­тель дол­го слу­шал, вре­мена­ми сме­ял­ся, не ве­рил ушам. В ка­кой-то мо­мент он прер­вал чте­ние:

-Да вам за это на­до дать Ста­лин­скую пре­мию! – дру­гих кри­тери­ев у не­го не бы­ло. Гне­дич го­рес­тно по­шути­ла в от­вет: Её вы мне уже да­ли.

Сле­дова­тель вы­делил ей оди­ноч­ную ка­меру, кни­гу Бай­ро­на, сло­варь и бу­магу.

Два го­да Тать­яна Гри­горь­ев­на жи­ла сти­хами Бай­ро­на, ред­ко вы­ходи­ла на про­гул­ку. Прав­да, ког­да она хо­дила из уг­ла в угол в по­ис­ках риф­мы, над­зи­ратель с гро­хотом от­кры­вал дверь и ряв­кал:

-Те­бе пи­сать ве­лено, а ты тут гу­ля­ешь!

В той оди­ноч­ной ка­мере Гне­дич про­вела дол­гих два го­да.

Тю­рем­ная ма­шинис­тка дол­го во­зилась с пе­репе­чаты­вани­ем пе­рево­да, а по­том Тать­яну Гри­горь­ев­ну от­пра­вили в ла­герь по эта­пу, где она про­вела от звон­ка до звон­ка ос­тавши­еся во­семь лет.

Не­понят­но, как за та­кой ко­рот­кий ис­то­ричес­кий срок весь со­вет­ский на­род прев­ра­тил­ся в кон­во­иров и с эн­ту­зи­аз­мом ох­ра­нял се­бя от вся­ких гне­дичей и ей по­доб­ных.

Ма­разм креп­чал. Брат­ские рес­публи­ки друж­но иг­ра­ли в под­давки - иг­ру под наз­ва­ни­ем: «Мы стро­им ком­му­низм». Кру­шили всё, что не впи­сыва­лось в их боль­ное во­об­ра­жение. Лю­бимое за­нятие – чис­тка кад­ров. Уже «ру­ково­дите­лем», на­чиная с ди­рек­то­ра фаб­ри­ки или за­вода, мог быть толь­ко на­ци­ональ­ный кадр с пар­тби­летом. Та­лан­ты не тре­бова­лись. Про­яв­лять ини­ци­ати­ву ста­нови­лось опас­но. На­уку, ис­кусс­тво, да и са­мо про­из­водс­тво пол­ностью за­мени­ли по­казу­хой. Ком­му­нис­ты одер­жа­ли убе­дитель­ную по­беду над здра­вым смыс­лом.

Боль­шой по­пуляр­ностью на Ук­ра­ине поль­зо­валась дач­ная ме­бель из ло­зы, вы­ращи­вани­ем ко­торой мно­гие го­ды за­нимал­ся из­вес­тный спе­ци­алист, ди­рек­тор ло­зод­ревком­би­ната, И.И.Нем­цов. Он дос­тиг пен­си­он­но­го воз­раста, но от­ды­хать не со­бирал­ся – был под­тя­нут, бодр, кре­пок фи­зичес­ки, хо­тел жить дол­го и при­носить поль­зу оте­чес­тву до са­мой смер­ти. А поль­за бы­ла ог­ромная: этот ком­би­нат еже­месяч­но пе­речис­лял уп­равле­нию круг­лую сум­му, не тре­буя при этом от них ни­чего. 

 Мес­тная про­мыш­ленность креп­ча­ла вмес­те с ру­ково­дящи­ми кад­ра­ми. Вдруг ок­репшие ру­ково­дящие кад­ры об­ра­тили вни­мание, что этот стран­ный ди­рек­тор, ко­торый ни­чего не про­сит, не член ком­партии. Кро­ме это­го во­пи­юще­го фак­та, ини­ци­алы И.И. пе­ред бла­гоз­вучной фа­мили­ей Нем­цов, ока­зались не “Иван Ива­нович”, а “Иса­ак Иль­ич”, то есть, Нем­цов был во­ору­жен пя­той гра­фой, и по­тому страш­но опа­сен для всей мес­тной про­мыш­леннос­ти. Ру­ководс­тво уп­равле­ния на зак­ры­том (кто та­кие ре­шения де­ла­ет от­кры­то?) пар­тсоб­ра­нии пос­та­нови­ло: поб­ла­года­рить И.И.Нем­цо­ва за доб­ро­со- вес­тный труд и сроч­но от­пра­вить с глаз до­лой на зас­лу­жен­ный от­дых.

  И от­пра­вили. Черт с ней, с ло­зой этой: рос­ла се­бе трав­ка и бу­дет рас­ти – ку­да де­нет­ся? Ди­рек­то­ром ком­би­ната наз­на­чили за­мес­ти­теля Нем­цо­ва, чле­на пар­тии и без вся­ких стран­ных ини­ци­алов. 

Че­рез два го­да ло­зы не ста­ло. Про­из­водс­тво дар­мо­вой ме­бели сдох­ло. Нем­цо­ва об­ви­нили во всех гре­хах и вре­дитель­стве, и по­пыта­лись ис­портить че­лове­ку его зас­лу­жен­ный от­дых. Меч­та­ли да­же осу­дить, как вра­га на­рода. Но не сло­жилось.  Нем­цов ус­пел стать граж­да­ни- ном Из­ра­иля. Ис­портил пар­тий­ным то­ва- ри­щам всю их ос­тавшу­юся жизнь, неб­ла­годар­ный.

Служ­ба в мор­фло­те заб­ра­ла у Яш­ки че­тыре луч­ших го­да жиз­ни. Бла­года­ря та­лан­ту ри­соваль­щи­ка, от не­го тре­бова­ли не так Ро­дину за­щищать, как клей­мить по­зором этих са­мых за­щит­ни­ков. Ко­ман­ди­ры при­носи­ли спис­ки мат­ро­сов для про­песо­чива­ния в стен­га­зете, а Яш­ка ри­совал на них ка­рика­туры и под­пи­сывал в сти­ле То­лика Крэс­сэ: «Что ши­нель? Уж ско­ро ле­то, дыр­ка там, иль дыр­ка тут... Я пор­ву се­год­ня эту – зав­тра но­вую да­дут». «Мат­рос Рож­ков сов­сем не зна­ет ни ус­та­ва, ни сты­да – ис­кра соз­на­ния по­пала ему, как вид­но, не ту­да». Cтран­но, что де­моби­лизо­вал­ся не с по­битой мор­дой. Кро­ме то­го, он увез с со­бой од­ну «во­ен­ную тай­ну», из-за ко­торой мог сме­нить го­ризон­таль­ные по­лос­ки мор­ской тель­няш­ки на клет­ча­тые тю­рем­ной ро­бы и сесть на стан­дар­тный де­сяти­лет­ний срок. И ви­нова­та в этом – стен­га­зета. 

Наз­ва­ние га­зеты не ме­нялось из но­мера в но­мер: ес­ли «Звез­да» - так на всю жизнь. Слож­ности воз­ни­кали с эпиг­ра­фом: каж­дый но­вый вы­пуск дол­жен соп­ро­вож­дать­ся «муд­ры­ми» выс­ка­зыва­ни-ями на­ших вож­дей. 

Пол­ки биб­ли­оте­ки про­гиба­лись под тя­жестью ве­ликих тру­дов. Но кто их чи­тал? По­это­му Яш­ка нап­ря­гал свои моз­ги и со­чинял бу­дущим стро­ите­лям ком­му­низ­ма на­путс­твен­ную чушь за под­писью оче­ред­но­го клас­си­ка – Ле­нина, Мар­кса или Эн­гель­са. Зам­по­лит час­ти, ка­питан вто­рого ран­га, лю­бил мат­ро­са Ро­мен­ско­го за его глу­бокие зна­ния и иног­да про­сил «не в служ­бу, а в друж­бу» по­доб­рать что-ни­будь под­хо­дящее для оче­ред­но­го сво­его выс­тупле­ния. Не­пороч- ная связь с ве­лики­ми мог­ла вы­лить­ся в до­пол­ни­тель­ный том их соб­ра­ния со­чине­ний или за­вер­шить­ся во­ен­ным три­буна­лом, что бо­лее ве­ро­ят­но. Спас­ло, ско­рей все­го, что ник­то из на­чаль­ства эти тру­ды ни­ког­да не чи­тал. 

Ког­да Яш­ка вер­нулся в Ки­ев, Со­ня еще

про­дол­жа­ла ра­ботать толь­ко бла­года­ря Аб­ра­ше, ко­торый ухит­рялся пе­ред сво­ей ра­ботой от­во­зить же­ну на фаб­ри­ку и ве­чером за­бирать.

Со­ня на­чала за­дыхать­ся. Пе­рес­тал ра­ботать сер­дечный кла­пан. Вой­на, эва­ку­ация, страш­ная смерть от­ца и бра­та, тюрь­ма и сы­рая квар­ти­ра с кры­сами, сде­лали свое де­ло. Со­ня меч­та­ла хоть нем­но­го по­жить в нор­маль­ных че­лове­чес­ких ус­ло­ви­ях, «на­дышать­ся», как она го­вори­ла, по­это­му ста­ли на оче­редь в ко­опе­ратив. Яш­ка вер­нулся из ар­мии уже в но­вую квар­ти­ру. То­же од­но­ком­натную, но за­то на 4 эта­же и с бал­ко­ном, бук­валь­но, в двух квар­та­лах от ин­сти­тута лег­кой про­мыш­леннос­ти. Шус­трый Зям­ка за это вре­мя ус­пел же­нить­ся. Сме­нил имя и стал Са­шей. Зя­ма Пок­рас то­же нев­злю­бил свое и стал То­ликом. Со­ню те­перь на­зыва­ли Софья Гри­горь­ев­на, а Аб­ра­шу – Ар­ка­дий Мар­ко­вич. Про­из­но­сить вслух ста­рые име­на ста­ло неп­ри­лич­но.

Как-то, про­ходя ми­мо ки­ев­ско­го Уни­вер­си­тета, Яш­ка уви­дел при­ят­но­го мо­лодо­го че­лове­ка в до­рогом кос­тю­ме. Тот спус­кался по лес­тни­це к ма­шине, при­пар­ко­ван­ной у вхо­да в зда­ние.

«То­лик Крэс­сэ?» – по­думал Яш­ка. То­лик то­же уз­нал его и бук­валь­но сгреб в объ­ятия.

– Ка­кая встре­ча! Ка­кими судь­ба­ми? – То­лик за­сыпал Яш­ку воп­ро­сами и не до­жида­ясь от­ве­та, на­чал хвас­тать­ся: я пре­подаю в этом уни­вер­си­тете ан­глий­ский, на про­фес­сор­ской дол­жнос­ти, вот моя «Вол­га», нет, я не Крэс­сэ, пе­решел на ма­мину фа­милию – Дов­го­нос. Не­дав­но, го­ворит, встре­чал­ся с Алек­се­ем Ни­кола­еви­чем, он по­мог ма­му в спец­боль­ни­цу ус­тро­ить. Пом­нишь мою ма­му? Я не знал это­го то­вари­ща и спро­сил:

- А кто это?

-Как кто? Ко­сыгин, ко­неч­но!

Я по­нял, что нуж­но уди­рать, по­ка хо­хот ме­ня не за­душил окон­ча­тель­но. Тут он уви­дел двух па­цанов, заг­ля­дыва­ющих в его ма­шину, про­тянул ру­ку, сде­лав жест, как бы от­го­няя на­зой­ли­вую му­ху, и ска­зал с ан­глий­ским ак­центом: - Мал­чык, мал­чык... Ну, лад­но, за­ходи как-ни­будь. Спе­шу, из­ви­ни. 

Ль­го­ты для де­моби­лизо­ван­ных поз­во­ляли пос­ту­пать в лю­бой ВУЗ. Яш­ка выб­рал по­литех­ни­чес­кий. «Сы­ночек, - ска­зала Со­ня, – за­чем те­бе та­кая тя­желая про­фес­сия? Ведь ря­дом с на­ми ин­сти­тут Лег­кой про­мыш­леннос­ти. Пос­ту- пай ту­да». В этом бы­ла вся Со­ня. Раз про­мыш­ленность  лег­кая, зна­чит и сы­ну бу­дет лег­ко в этой жиз­ни.

В По­литех­ни­чес­кий Яш­ка бла­гопо­луч­но про­валил­ся, хо­тя эк­за­мены сдал, но не про­шел то ли по бал­лам, то ли по про­цен­там. 

Бо­лезнь прог­ресси­рова­ла. Со­ня уже пе­рес­та­ла под­ни­мать­ся с пос­те­ли, ды­шала воз­ду­хом из кис­ло­род­ных по­душек. Яш­ка че­рез год стал сту­ден­том ма­мино­го лю­бимо­го ин­сти­тута. «Ма­ма, - ска­зал он, - я пос­ту­пил. Ты об этом меч­та­ла?» 

 Со­ня уми­рала. Сей­час опе­рации по вос­ста­нов­ле­нию ра­боты сер­дечно­го кла­пана де­ла­ют как прос­той ап­пенди­цит, а тог­да спас­ти ее не бы­ло ни­какой воз­можнос­ти. Со­ня мно­го ду­мала, ос­та­ва­ясь од­на в квар­ти­ре, и не мог­ла по­нять, ку­да уш­ли 20 пос­ле­во­ен­ных лет? Это же луч­шие го­ды, по­тому что бы­ла мо­лодой, кра­сивой жен­щи­ной. Хо­рошие де­ти и лю­бимый муж. С кем бо­ролась? Го­сударс­тву она не нуж­на вмес­те со сво­ими спо­соб­ны­ми деть­ми и тру­дягой му­жем. Вы­жива­ла вмес­то то­го, что­бы жить. Не на­учись во­ровать – по­гиб­ли бы. Но во­рова­ла ведь не толь­ко фаб­ри­ка, а вся стра­на – го­сударс­тву бы­ло про­ще пус­тить жизнь на са­мотек, чем соз­да­вать нор­маль­ную эко­номи­чес­кую сис­те­му.

Пра­витель­ство объ­яви­ло ком­му­низм,  к ко­торо­му по­вело свой ве­ликий на­род, ру­бя ему, лю­бимо­му, го­ловы по до­роге к объ­яв­ленно­му свет­ло­му бу­дуще­му. 

  А по но­чам снил­ся Ба­бий Яр: бо­лот­ная тря­сина за­сасы­ва­ет ее вмес­те с деть­ми все глуб­же и глуб­же. Она ви­дит па­пу. Он дер­жит на ру­ках сво­его гор­ба­того сы­на и пы­та­ет­ся вы­тол­кнуть на­верх, но тот все вре­мя па­да­ет об­ратно. Ка­кие-то во­ен­ные в но­вень­ких гим­настер­ках с пис­то­лета­ми бро­дят на­вер­ху и сме­ют­ся. Этот страш­ный, не­чело­вечес­кий смех. Она про­тяги­ва­ет ру­ки, мо­ля о по­мощи, но ник­то не об­ра­ща­ет вни­мания. Она не то­нет и выб­рать­ся не мо­жет. Уже не­чем ды­шать, но ни­кому нет до нее де­ла. Вмес­те с ней то­нет до­во­ен­ный ска­зоч­ный Те­ремок, пос­ле­во­ен­ный Са­рай и од­но­ком­натный Рай на чет­вертом эта­же с бал­ко­ном. Ба­бий Яр дли­ною в жизнь. Страш­но. 

 Бы­ло 17 и­юля – день Ави­ации и Фло­та. «Мы рож­де­ны, чтоб сказ­ку сде­лать былью» - тор­жес­твен­но вы­водил зна­мени­тый хор под ак­компа­нимент ду­хово­го ор­кес­тра.

Со­вет­ские лю­ди, опь­янен­ные сво­им ве­личи­ем, да­же не до­гады­вались, что за­дол­го до вой­ны этот марш пел не­мец­кий хор под ак­компа­нимент не­мец­ко­го ду­хово­го ор­кес­тра. И хо­тя они пе­ли по не­мец­ки, в при­певе чет­ко слы­шал­ся зна­комый до бо­ли са­лют фю­реру: «Хай­ль Гит­лер!». Но на­ши по­эты сло­ва пе­репи­сали, а пес­ню пе­репе­ли. Де­лов-то...

В этот тор­жес­твен­ный для ави­ации день, Яш­ка при­шел до­мой с кра­сивой де­вуш­кой.

- Мы ско­ро по­женим­ся, - ска­зал он. – По­верь, ма­моч­ка, у нас бу­дет ска­зоч­ная жизнь.»

-Дай-то, Бог! - ска­зала Со­ня и тяж­ко вздох­ну­ла под бра­вур­ный ави­амарш, ко­торый до­носил­ся из пос­та­рев­ше­го, по­мято­го вре­менем реп­ро­дук­то­ра. 

Она про­жила все­го 51 год. Аб­ра­ша пе­режил ее на пять лет. 

 

Ил­люс­тра­ции ав­то­ра и M.Zurakhov.