ПодписатьсяС чего начинается Родина?
С картинки в твоём букваре
Я прошел большую школу выживания. Детство пришлось на страшное военное и послевоенное время, когда нечего есть, негде жить, нечего надеть в школу. Прошел завод и армию. Везде понемножку получал по морде. Никогда не был обласкан приличной зарплатой. Мне, как молодому хлопцу, платили по минимуму. Потом вырос, стал инженером. Дорос до старшего инженера в областном управлении местной промышленности, и зарплата значительно упала, аж до 110 руб. в месяц. Рабочим платили больше. Однажды мне доверили недельку побыть начальником отдела кадров. Инструкция была простая: евреев в отсутствие начальника не принимать. Это говорилось в открытую, ничуть меня не стесняясь. А у нас в подчинении было 20 предприятий. Хлопнуть дверью я не мог – уже была семья. Найти лучше оплачиваемую работу мне не удавалось.
И тут, как сказала одна ведущая на свадьбе, меня постигло большое счастье. Взяли учителем труда, рисования и черчения в школу. Я, наконец, разбогател и стал получать вдвое больше. Я был без понятия в преподавании, всё на интуиции. Но я им был не нужен - знали кого брали: рисовальщика, чтобы залепить стены плакатами. На педсоветах всегда хвалили одну учительницу младших классов. Очень симпатичная, приветливая молодая особа. Я мечтал побывать на ее уроках. Был сентябрь, начало учебного года. Окна открыты, все слышно. Я шел за журналом и, проходя мимо окна, где заслуженная общалась с первоклашками, услыхал: «Вы же дебилы! Вас дома учили чему-нибудь?» - орала заслуженная противным голосом. А детки так рвались в школу! К концу первой четверти они школу возненавидели. В старших классах уже ничего нельзя было исправить. Но песню написали прекрасную.
С хороших и верных товарищей,
Живущих а соседнем дворе.
Я родился в Киеве, но не на правом берегу Днепра, а на левом, в Никольской Слободке. Дом наш стоял у самой воды на высоких сваях и потому гордо возвышался над могучей рекой. Я любил смотреть в окно на шаркающие буксиры – маленьких работяг, тянущих против течения огромные груженные танкеры. Большая семья: четверо сыновей и столько же дочек. Дед сажал меня на колени и кормил кусочками хлеба с салом, которое выковыривал из докторской колбасы. Соседи приходили поиграть со мной и младшим братиком – наверное мы были забавными. Во время паводка вода поднималась очень высоко, до самого пола второго этажа. Из лодки можно было попасть в квартиру, поэтому нас постоянно грабили. Мы знали, что это соседи, но виду не подавали – зачем ссориться? Все равно взять было нечего.
Когда началась война, трое сыновей деда ушли добровольцами на фронт и погибли, не успев отъехать от Киева. Женщины эвакуировались, а дед с младшим сыном Леней остались сторожить хату. Леня родился горбатым и в солдаты не годился. Когда немцы вошли в город, соседи вытащили деда с горбатым сыном и втиснули в колонну, движущуюся к Бабьему Яру. Теперь они общались по настоящему – кулаками по лицу и дубинками по горбу.
А может, она начинается
С той песни, что пела нам мать.
С того, что в любых испытаниях
У нас никому не отнять.
После войны мы, опьяненные Великой Победой, вернулись в родной город. Наш дом был снесен до основания. В горисполкоме, куда мама пришла жаловаться на фашистов, под портретом великого Сталина, дымя «Беломорканалом», заседали серьёзные парни, притворившиеся вояками, в новеньких гимнастерках, с наганами, и решали судьбы вошедших. Они выслушали просьбу мамы о временной прописке, потому что без нее невозможно было найти работу, и вручили предписание: «В течение 24-х часов покинуть город на 101-й километр». Двое детей, денег – ноль, хлеб – только по карточкам по месту жительства или работы, буханка на рынке – 100 рублей. Мы спрятались у маминой старшей сестры, их квартира не пострадала от бомбежек. Но там тоже жили соседи и нас выдали. Спрятались у младшей сестры. Мама с трудом нашла работу на стройке. Обманула, что есть прописка. Поверили, приняли, но она постоянно «забывала» дома паспорт. В общем, выжили, нашли жильё в старом, сыром, вонючем сарае. Туалет – в глубине двора, где хозяйничали огромные крысы. Мы в этом раю жили долго и счастливо.
А может, она начинается
Со стука вагонных колес.
Отец, младший лейтенант, после войны еще почти год дослуживал. Демобилизовался прямо к нам в сарай. Начал знакомиться с повзрослевшими детьми, с мамой. Друзья по блату устроили его директором гастронома – все стремились поближе к еде. Прислали грамотного бухгалтера, инвалида без ноги. Начальство повалило за дармовой едой. Два месяца отец отработал без зарплаты – покрывал недостачу. На третий месяц явилась ревизия. Обнаружили недостачу 300 рублей. Виновного нашли сразу - воровал бухгалтер-орденоносец. Его посадили на 10 лет, а отца всего лишь на 3 года за халатность. 4 года войны, теперь 3 года тюрьмы. Отсидел от и до. Рассказать как мы жили?
В 16 лет перешел в вечернюю школу, чтобы пойти учиться на токаря. Учитель - очень хороший токарь, передовик производства, портрет на доске почета. Через две недели он сказал, чтобы я каждый день в обеденный перерыв приносил «пятёрочку» на общую бутылку. Хватило смелости отказаться. Меня перестали учить.
Потом 4 года на Флоте. Посколько я умел рисовать, пришлось выпускать стенгазету. Этот настенный орган имел единственную цель: клеймить позором своих же товарищей. Вся четырехлетняя служба в доблестной армии заключалась в том, чтобы хорошо вытягивать носок в строю и песочить товарищей в стенгазете. Иногда давали пострелять по мишеням. Защитники из нас никакие, но криком «Ура!» могли ошеломить противника.
Читать не разрешали – это «мешало службе». Старшина увидел у меня в руках учебник, дал два наряда вне очереди.
Сын наш рос очень талантливым: в первом классе он уже выступал, пел, играл на пианино и гитаре. Однажды он что-то не то сказал или сделал. Вызвали нас, родителей.
Классная руководительница что-то про него говорила, а потом ему, держа за ухо: «Ах, ты гадость такая!». До сих пор жалею, что не дал ей тогда в морду.
С чего начинается Родина?
С заветной скамьи у ворот.
С той самой берёзки, что во поле,
Под ветром склоняясь, растёт.
Как романтично...
