АФИНСКАЯ ШКОЛА

Продолжение. Начало ЗДЕСЬ: 1, 2, 3, 4.

5. Урок когнитивного психоанализа

Грета Беккер приезжает с немецкой пунктуальностью, ровно в шесть вечера. Но, кроме пунктуальности, в ней, как кажется, ничего нет немецкого, хотя по отцу она немка. Она невысокого роста, шатенка с гладко зачесанными волосами, черты лица - корейские, но в каком-то сглаженном, мягком варианте.

 Вообще эта неяркая женщина необычайно мила, у нее приятная улыбка, она легко держится и говорит, но впечатление мягкости, от нее исходящее, скорей всего, обманчиво; я вижу, что она орешек крепкий - училась в Германии и Австрии, три раза ездила на стажировку в Россию, теперь приехала в Америку, работает программистом в компьютерной компании - разве легко это женщине? У Греты две специальности - русский язык и психология, ее мечта - их объединить, открыть психотерапевтический кабинет для русских пациентов.

 Мне было интересно, одинока ли она. Оказалось, что не одинока. У Греты есть муж, он художник. И, по всей видимости, "свободный художник". Нигде не работает, пишет абстрактные картины под медитативную восточную музыку. На почве медитаций они и познакомились - медитировали в одной группе, вместе возвращались домой, в один прекрасный день Хью перенес к ней свой спортивный коврик, чашку и начатый холст - остальное нехитрое его имущество они перевезли потом из снимаемой им на двоих с приятелем двухкомнатной квартирки. У Греты тоже две комнаты, но есть хорошая кухонька и балкон. Все это она мне рассказала на предыдущих занятиях.

  Грета входит улыбаясь, хотя видно по лицу, что очень устала.

  - Дать тебе чаю? Или хочешь кофе?

 Грета улыбается своей милой улыбкой:

  - Кира, я вегетарианка, чай и кофе не пью, водку тоже не пью.

  - Водку не предлагаю. А вина могу предложить. Я вижу: ты устала на работе.

 - Вина я тоже не пью, я строгая вегетарианка, веган - слышала?

 - Слышала. Что ж, садись. Не получается тебя угостить. Муж у тебя тоже веган?

 - Нет, он не веган, и вообще не вегетарианец, любит мясо.

 Грета усаживается, достает свою толстую тетрадь, где записывает слова и идиомы, вытаскивает мою книжку "Любовь на бегу", которую я ей подарила. Как всегда урок начинается с вопросов: я задаю ей, она задает мне.

 - Грета, какое искусство ты любишь, если исключить литературу.

 - Музыку. А ты?

 - Я тоже музыку. Я думала, что ты скажешь "живопись", ведь у тебя муж-художник.

 Она молчит, потом говорит не слишком уверенно: "Живопись я тоже люблю".

 - Ту, что сейчас в моде, - инсталляции? Или, может быть, абстрактную?

 Опять она не торопится отвечать, глядит куда-то в сторону, наконец говорит:

 "Абстрактная живопись мне нравится, но меньше классической, а инсталляции я не люблю, ничего не могу с собой поделать".

  Грета пристально смотрит на меня:

 - А ты любишь инсталляции?

 - И я не люблю. Я не люблю игр с искусством, мне хочется, чтобы живопись была живописью. Как-то я попала на выставку Кандинского - и увидела, что его абстракции - это хвала мирозданью, свету, краскам... Ты говорила, что Хью пишет абстрактные картины. Они не похожи на картины Кандинского?

 Почему у меня все время выскакивает ее муж? Такое чувство, что эти вопросы ей тяжелы. Она снова говорит после паузы:

 - Нет, они не похожи на Кандинского.

  Стоп. Больше на эту тему не надо. Ей она неприятна.

 - Теперь, дорогая Грета, спрашивай ты меня - о чем хочешь.

 И Грета неожиданно заводит разговор о Джен. Видно, та ее действительно заинтересовала.

 - Ты сказала, что она пропала, что след ее затерялся. Мне бы хотелось услышать подробности.

 - Понимаешь, - начинаю я, - она пропала для меня. Может быть, на самом деле она не пропала. Но для меня след ее затерялся. Больше она не появлялась и не звонила. В тот день, 22 июля, я решила поздравить ее с днем рожденья. Позвонила ей по мобильному. Я знала, что этот день она собиралась провести в Большом каньоне, вдали от своего дома и своей семьи. Я имею в виду ее мужа и двух девочек, ее многочисленные индейские родственники жили как раз поблизости от каньона, в Нью-Мексико.

 - Ты дозвонилась?

 - Нет, в трубке играла какая-то музыка, дозвониться до Джен мне не удалось.

 - Ты хотела, чтобы я сделала психологический прогноз для Джен?

 - Ну да, мне интересно, могла она остаться в каньоне, хотя бы теоретически?

 - Я тебе отвечу: могла, теоретически могла - и вот почему.

 Грета раскрывает свою тетрадь, находит нужный столбик выписанных аргументов и читает:

 "Джен не находила удовлетворения ни в одной сфере своей жизни.

 Идем по порядку.

  Первое: на работе. Работу она постоянно меняла, ей не хотелось общаться с сотрудниками, а им - с нею, или ей так казалось, она могла себя в этом убедить. В ней жил комплекс неполноценности. Прижиться на одном месте мешали также постоянные опоздания. По всей видимости, у нее был комплекс "избранничества", когда хочется, чтобы тебя все ждали, совмещенный с комплексом неполноценности.

 Второе. Все ее попытки заменить работу каким-нибудь увлечением кончались ничем, увлечения не приносили дохода, скорее наоборот, требовали трат, к тому же мотивация заниматься тем или иным из ее многочисленных "хобби" была кратковременной и опиралась на желание получить удовольствие. Однако всякое длительное усилие лишало ее удовольствия и приводило к скуке и пресыщению.

 Третье. Дома у нее не складывались отношения с мужем и детьми. Муж пропадал на дежурствах в больнице - ты говорила, что он был резидентом в госпитале, - и дома бывал редко, а, учитывая, что Джен вечно отсутствовала из-за своих бесчисленных "хобби", их контакты, в том числе сексуальные, свелись к минимуму. Для дочек пришлось взять няню. Джен не находила с ними общего языка, они сердились на мать, так как она, будучи членом школьного попечительского совета, поссорилась с директором и перевела одну из девочек в другую школу. А сестрам хотелось быть вместе.

 К тому же, Джен болела диабетом, а эта болезнь располагает к депрессии и приводит к разочарованию в жизни.

 Ввиду всего перечисленного, становится ясно, что Джен была недовольна своей жизнью и хотела ее кардинально поменять. Свои мечты она могла связать с детством в Нью-Мексико, когда она находилась под защитой и опекой своей семьи, жила среди индейских родственников, когда у нее еще не было ни проблем, ни тяжелой болезни. 

 День, который был ею выбран для коренного изменения жизни, иначе для второго рождения, - не случайно пришелся на день ее рожденья, 22 июля.

  В этом месте Грета делает паузу и, не глядя в тетрадь, заканчивает.

 Мой вывод: Джен могла остаться в каньоне и присоединиться к людям своей крови, индейцам навахо".

 Она захлопывает тетрадь.

 Нужно сказать, что мною владеют сложные чувства. На первый взгляд, вывод Греты совпадает с моим предположением, но при этом он кажется мне слишком категоричным. Все же мое предположение было чисто художественное, мифологически-метафорическое, я сама до конца не верила в то, что говорила, - и вот мне дарована такая мощная поддержка со стороны науки психологии. Высоко ценя науку психологию, я однако не склонна чрезмерно ей доверять, особенно в части интерпретаций человеческого поведения. Психологи часто выравнивают зигзагообразную линию, они находятся под гипнозом своих же концепций.

 Довольно часто мне хочется сказать психологу, прекрасно разбирающемуся в чужих проблемах: "Исцелися сам!" Грете, естественно, я этого не говорю, наоборот, выражаю то чувство, которое владеет мною наряду с первым, подспудным, - восхищение:

  - Здорово! Слава науке психологии!

 Ну да, я слегка лицемерю, но самую чуточку, все же Грета действительно сумела собрать из внешних разрозненных черточек, рассыпанных в моем рассказе о Джен, ее цельный психологический портрет. Сумела она и дать прогноз поведения Джен в определенной ситуации. Молодец! Браво! Грета довольно улыбается. Однако какова! Я ведь так и знала, что ее внешняя милота и беспомощность - только оболочка, мало отражающая сушность. А сущность-то очень-очень крепкая, прямо железная.

 Урок продолжается, мы занимаемся идиомами, пишем с нею проверочное упражнение.

Грета демонстрирует прекрасное знание материала, идиомы отскаивают у нее от зубов.

 В конце урока спрашиваю ее про рассказ, кивая на лежащую на столе книжку:

 - Как тебе рассказ? Прочитала? Сверила с переводом?

 И тут Грета прямо-таки загорается. Она говорит, что читала рассказ "Бурь-погодушка" до полуночи, не могла оторваться.

  - Он такой полезный для психолога. Вот возьмем героя. Своя жизнь ему не интересна, и он наблюдает за соседями, в основном за соседкой. Прислушивается, приглядывается. Потом, когда он с нею познакомился и попил с нею чаю, то решил, что она его опоила каким-то специальным любовным напитком, чтобы привлечь. Он живет в мире грез и литературы - из-за этого работает в библиотеке и хочет стать писателем. В самом конце он собирается в Россию, чтобы найти песню про калину; он, как какой-нибудь дикарь, считает, что в песне разгадка поведения соседки. Опять литература, опять миф. Он начитался книг, наслушался сказок и легенд, а реальной жизни не видит. Его поведение направляется ложными подсказками сознания.

 Тут мне захотелось вмешаться в пылкий гретин монолог.

 - Ты считаешь, Грета, что он психически нездоров?

 - Конечно, не то чтобы нездоров, - неадекватен, его нужно лечить, но, естественно, не в больнице, он нуждается в поведенческой коррекции. Психотерапевт должен ему помочь отойти от фантазий и взглянуть на мир здраво. Он должен заменить его ошибочные когниции на рациональные.

 Признаться, после этих слов я поежилась. Мне пришло в голову, что в замятинской антиутопии, романе "Мы", крамольного изобретателя подвергли маленькой операции - удалили ту часть мозга, что заведует фантазией.

 Грета, между тем, с увлечением продолжала:

 - Русская девушка тоже по-своему неадекватна. Почему она не уходит от человека, который ее обманывает, изменяет ей с другой? В ней выработалась сверхзависимость от партнера, она неспособна его поменять на кого-то другого, здесь налицо эффект прилипания...

 - Потому что она его любит? - спрашиваю я со слабой надеждой.

 Грета удивлена моим вопросом:

 - Любит? Того, кто одновременно с ней имеет другую женщину?

 Или вот положим: когда она на работе, ее партнер приводит в их квартиру своего приятеля, и они развлекаются в той же самой кровати, а потом еще и фотографируются... как это? забыла это русское выражение... "в чем мать родила". Разве после этого можно не уйти?

  Она смотрит на меня, смотрит почти с отчаянием.

 Чего она хочет - подтверждения? Но в жизни случается всякое, и не всегда просто принять решение, особенно, если любишь...

 - Но, Грета, ты забываешь, ведь любовь... Окуджава писал: "Любовь такая штука, в ней так легко пропасть...".

 - При чем здесь любовь? При чем здесь Окуджава? - Грета сильно распалилась, почти кричит. - Но даже если любовь, партнер растоптал ее чувства. Если женщина в таком случае не уходит, она находится в плену у ложных когниций, ей нужно сменить их на рациональные.

 Стараюсь говорить как можно спокойнее: "Спасибо, Греточка, ты славно разобрала характеры моих героев!" Если хочешь, прочитай к следущему разу рассказ "Браслет", он тоже располагает к когнитивному анализу. Мы прощаемся. У самой двери, спохватившись, Грета выписывает мне чек за это занятие.

 - К чему такая спешка? Ты могла бы заплатить на следующем уроке.

 Но она уже протягивает мне чек и выходит.

***

 На часах уже половина восьмого, за окном заметно стемнело, фары гретиной машины прорезывают сумрак, слышен скрип шин, она выезжает на дорогу. Со второго этажа спускается Сережа - видно, приехал, когда мы с Гретой занимались. Готовлю для нас ужин и думаю о прошедшем уроке. Грету совсем не заинтересовал мой рассказ, то есть она разглядела в нем только схему: он живет чужой жизнью, она "прилепилась" к плохому человеку. Не увидела здесь человеческих отношений, ведь, если любишь, то часто прощаешь, а русские женщины как раз склонны прощать. Правда, что-то личное в ее разборе прозвучало. В рассказе не было, что муж, в отсутствие жены, приводит в дом своего приятеля, надо полагать, для гомосексуальных утех... Это Грета вписала в текст от себя.

 Горюшко! Как распространилась эта зараза, как превратилась в нечто привычное. Как просто стала альтернативой обычной человеческой любви мужчины к женщине. И как страшно в этой ситуации за сына!

 А у Греты дома происходит нечто катастрофическое. Недаром я почувствовала, что ее муж на сегодня - запретная тема. Муж, живущий на средства жены, сидящий дома и пишущий абстрактные картины... И, как оказалось, еще и развлекающийся с приятелем. Ужас! Я не написала план следующего урока с Гретой, завтра нужно будет это сделать. Всегда стараюсь готовиться заранее, по горячим следам, когда все еще свежо в памяти. Грета не посмотрела перевод рассказа на английский. Мне так хотелось, чтобы она на него взглянула - она прекрасно знает оба языка... Да, но совершенно глуха к литературе, ее не тронули переживания героев.

 Иное дело Бобби, тот, кто переводил рассказ после Джен, можно сказать, доводил его до ума. С Бобби вообще фантастическая история. Дала ему рассказ с тайной мыслью, что он скажет, похоже это на правду или нет. Все же своего героя, юного американца Рода, я выдумала. Бобби, настоящий американец, ненамного старше моего Рода, прочитав рассказ, мог мне сказать, совпадает ли это хотя бы отчасти с тем, что есть в жизни. Хорошо помню, как все было.

 Бобби, с огромным портфелем в руках, вошел, как обычно пригибаясь на пороге. Высокий его рост и некоторая избыточность веса способствовали застенчивости, он горбился, особенно, когда входил в дверь, да и вообще передвигался неуклюже, словно плохо держался на ногах.

 - Садись, Бобби, - я раскрыла свою тетрадку, - ты подготовил десять вопросов?

 -Кира, можно мы начнем с рассказа? Я его прочитал, - он достал книжку из объемного своего портфеля; посредине, там, где помещался рассказ "Бурь-погодушка", все пестрело закладками. - Конечно, конечно. Мне приятно, Бобби, что тебе, по-видимому, рассказ понравился. Когда я его писала, я плохо знала американскую жизнь, у меня не было прототипа...

 Казалось, Бобби не слушал, он хотел высказать что-то свое, ему нетерпелось, он даже как-то нервно вздрагивал.

  - Говори, Бобби, - я приготовилась слушать. Но он молчал, не находя слов. Вообще его русский язык был вполне сносный, даже свободный, но тут, видно, он отказал.

 Бобби качнул головой - и заговорил по-английски. Он сказал, что герой "Бурь-погодушки" - это он сам, Боб Барби, только выведенный под другим именем. Что у него с героем все совпадает: он так же одинок, как Родди, и живет один в чужом, далеком от его родного Колорадо городе, что мать, бросившая его в детстве, в последнее время тоже ему звонит и хочет наладить контакты, но он на них не идет.

 Что он так же, как мой герой, любит читать и мечтает сделаться писателем - тут он внезапно сильно покраснел, видно признание, нелегко ему далось. Что у него тоже была русская девушка, правда, не здесь, а в России, и эта девушка обманула его точно так, как обманула Рода его Ола.

  В этом месте я решила вмешаться, чтобы вставить хоть несколько русских слов в поток английской речи, а еще - чуть-чуть остудить его чувства. Бобби был красен и потен, он вынул из лежащего на полу, у его ног, портфеля бумажный платок и обтер им свое влажное крупное лицо.

 - Ты понял, Бобби, что русскую девушку зовут Оля? Просто твой американский двойник не может произнести это имя с мягким эль, у него получается Ола...

 Бобби смотрел на меня непонимающе, похоже, русские слова в этот момент до него просто не доходили.

 Он продолжил по-английски: "Единственное, чего я не понял, это песня. Я знаю, что у русских много красивых народных песен. И много песен про калину, именно про калину пела в твоем рассказе Ола. Я, как и Род, стал искать русскую песню про калину, правда, Родди искал ее в сборниках, а я на интернете. Но я тоже ничего не нашел. Песни с названием "Бурь-погодушка" там нет. Тогда я догадался,- до сих пор он говорил с опущенным вниз лицом, - но тут поднял глаза и посмотрел прямо на меня, - я догадался, что ты, Кира, выдумала эту песню. Ее не существует в природе. Я правильно догадался?

  Глаза у него были черные, на круглом толстом лице они поражали своей живостью и блеском, где-то я уже видела похожие глаза, кого-то он мне напоминал.

 С минуту я сидела, раздумывая. Затем повернулась к Бобби спиной - и запела. Начала тихо-тихо, как и следовало, когда просишь, и не кого-нибудь из человечьего племени, а бурю-непогоду, бурь-погодушку.

Повянь, повянь, бурь-погодушка,

Во мой зелен сад!

 Спиной чувствовала: Бобби замер, сидит как пришпиленный, слушает. Вот и второй раз повторила ту же просьбу, погромче, чтобы расслышала, поняла та нечеловечья природная сила, чего я хочу от нее. Пусть налетит, пусть нанесет урон, видно пришло время, пришло время для девичьей просьбы, для зелена сада.

В моем саду да во садике

Калина растет.

 И опять повторила две строчки, повторила во всю силу легких, сколько было голосу, эх, нет рядом сестры, с которой с детства пели мы вместе. Прилети же, непогода, слышишь мой зов? Прилети, есть, чем тебе поживиться, в девичьем зеленом саду. Сладкая в нем калина, горькая в нем калина, красная в нем калина, калина растет.

 Я прислушиваюсь к последнему затухающему звуку. Кончилась песня. Поворачиваюсь лицом к Бобби. Он сидит подавшись туловищем вперед, прислонив к глазам бумажный платок.

  Кажется, он почувствовал песню.

 Я перевожу дыхание и говорю весело, стараясь скрыть дрожь в голосе: "Ты понял, Бобби, песня существует, я ее не выдумала".

 Он кивает.

  - И я повторю тебе то, что говорила русская Оля американцу Роду: песня эта магическая, любовная, приворотная. Ты понял?

 Бобби кивает с таким растерянным видом, который сам за себя говорит, конечно, ничего он не понял.

 Да и откуда ему, американцу, понять, если я сама дошла до смысла "Бурь-погодушки" не так давно, а пели мы ее с сестрой с детства.

 - Понимаешь, Бобби, этой песней девушка приманивает к себе любовь.

 А что такое любовь? Тайфун, циклон, шторм, ураган... Стихия. Ты согласен?

 Бобби ерзает на стуле, его распирают эмоции, когда он поднимает на меня глаза, я внезапно понимаю, кого он мне напоминает, - Алешу, Алешу Рудина, у них похожий взгляд. - Ты хочешь что-то сказать?

 - Нет, я хочу тебя слушать, продолжай, пожалуйста.

 И я продолжаю:

  - Девушка молит ураган, шторм, циклон, чтобы он пришел. Девушке хочется изведать любовь. В народной поэзии используются свадебные метафоры - зелен сад, дерево калина. Ну а ураган, шторм, циклон, бурь-погодушка - это, наверное, добрый молодец. Или то, что он с собой несет. Калина - это сладость любви. Но калина - горькая ягода. В любви есть и сладость, и горечь. Ты согласен?

 Бобби с громким восклицанием вскакивает со стула, спотыкается о портфель, чуть не падает, но все же сохраняет равновесие. Ужасно комичная сцена, мы оба смеемся.

 Таким мне запомнился тот урок.

***

За ужином спрашиваю Сережу, мог бы он ездить на ярко-голубой машине.

  - Такой, как у нового соседа?

 - Какого соседа?

 - Ну того, что недавно сюда переехал, - Сережа кивает на окно, из которого можно видеть небольшой домишко позади нашего. Из него давно уже выехали владельцы, и он, как мне казалось, необитаем.

 - Ну ты даешь, ничего вокруг не видишь, - удивляется муж, - он уже с неделю там живет, видно, снял этот домик, и машина его во дворе - ярко-голубая, тойота камри. Вон стоит, взгляни.

 Но за окном ночь, и цвет темнеющей возле дома машины неразличим.

 Сережа, между тем, отвечая на мой вопрос, говорит, что нормальные мужики ездят на неброских машинах, бежевых, серых, в крайнем случае, белых, но никогда на красных, синих, желтых и зеленых. Посему сосед вызывает у него подозрение, что-то с ним не то. Признаться, я тоже всегда так считала, но тут вдруг закралось в мозг сомнение. Почему у нас в чести такая блеклая палитра? А может, это та самая боязнь яркости, цвета, выделенности, что отличала советских людей?

 И мы этот стереотип унаследовали и несем с собой?

 Наверху присаживаюсь к компьютеру. За время урока пришло несколько писем. Первое - от Оли Тулиной:

Дорогая Кира Семеновна,

Посылаю второе письмо вдогонку за первым, чтобы Вы сразу мне ответили на оба.

Знаете ли Вы про судьбы каких-нибудь моих однокласнников? С кем из них переписываетесь?

Я регулярно общаюсь только с Галей Коралловой, она живет в Подмосковье, стала ветеринаром, сумела совместить свою любовь к животным с профессией. Она неплохо зарабатывает, открыла лечебницу для зверья. Жалуется на высокую арендную плату и на отсутствие личной жизни - зверье отнимает у нее все время. Слышали ли Вы про Алешу Рудина? Мне всегда казалось, что он ваш любимый ученик, литературу он точно знал лучше всех нас. Алеша воевал в Афгане, но вернулся живой. А погиб он случайно - попал под маршрутку недалеко от нашей школы, там, если помните, нигде нет нормального перехода через дорогу. Галька мне писала, что не смогла поехать на похороны - из-за своих подопечных. Извините, если я Вас расстроила.

Жду от Вас ответа,

Ольга Тулина-Бернхард

 Второе письмо пришло совсем недавно, оно было послано минут десять назад Гретой Беккер. В нем было совсем мало слов. Но я читала их и перечитывала, не понимая смысла.

 Грета отказывалась от уроков.

 Грета отказывалась от уроков? Ну да, вот она пишет, что отказывается от уроков. Просит извинить, но у нее нет сейчас возможности заниматься. Конечно, нет возможности заниматься.

 А ты думала, есть у нее возможность заниматься? Она тяжело работает, кормит себя и мужа, да и сейчас у нее возникла сложная семейная проблема. К чему ей твои уроки?

 Я понимаю, понимаю, но почему так сжимается сердце. Успокойся, слышишь? Ты не имеешь права переживать из-за каждого ушедшего ученика. У всех свои причины. Ты, как правило, не виновата. У них у всех достаточно причин. У Джен были свои причины, у Бобби свои, у этой девочки, у Греты Беккер, - свои. Почему ты решила, что она надолго? Она же для своей души занималась, как и Джен, как и Бобби. Они все занимались для своей души. А кто из американцев будет платить деньги просто так, из прихоти? Не из богатых американцев, а из работяг? Поняла? Поняла, дуреха? Успокоилась немного? Нет еще?

 Оставляю компьютер и спускаюсь вниз; накинув куртку, выхожу на нашу терраску.

  Господи, как прекрасен твой мир! Какое высокое, какое бездонное небо, как много звезд!

 Неостановимо вибрирует мысль. Первой из ушедших была Джен. В конце концов Джен могла действительно остаться в каньоне.

 Хотя... хотя... есть у меня одно воспоминание. Было это года четыре назад, еще на нашей старой квартире. Я вышла на свою обычную прогулку вдоль дорожной магистрали - больше там негде было гулять. Впереди меня, шагах в десяти, шла высокая худая женщина, чем-то неуловимо напоминавшая Джен. Я старалась ее догнать, чтобы заглянуть в лицо, - не могла. Несколько раз, правда, довольно робко, я звала: "Джен, Джен!" Она не оборачивалась. А потом резко свернула с дороги в переулок. Так я и не знаю определенно, Джен это была или нет. Может, все-таки Джен? Но, может быть, не она. Мне даже спокойней думать, что Джен осталась в каньоне.

 Иначе как объяснить, что она не написала и не позвонила?

 Я вдыхаю сырой ночной воздух и рукой вытираю слезы, текущие по лицу.

Продолжение следует.